Иван Кузьмич выходит из дома с Богом, седа его голова
и лет ему много-премного, не вспоминтся сколько с Христового рождества.
На нем сюртук кроя тысяча восемьсот второго, то ли пиджак от портного,
заставшего через десяток лет того самого Наполеона.
А Кузьмич пережил и того и другого, как так вышло не помнит и сам.
Видно так нужно на небесах.
О, великие чудеса!
Каждый уверен, Кузьмич - сверху его сосед, полусогнутый, добрый, улыбчивый дед.
Где живёт он никто не заметил. Да и нужно сейчас ли на этой планете,
все пожалуй что, далеки: замечать, где живут, например какие-то дети
и какие-то странные старики.
К ночи Кузьмич открывает окно, с рамы ссыпается старая краска.
В котомку из льна собирает давно, будто бы с яблони, с неба по сказке.
Знают те руки в морщинах и шрамах /к звездам небесным не тянутся зря/
в этой вот всё - об удалых и бравых, витязях древних и богатырях.
Помнит Кузьмич, что и Пушкин на равных, срывал эти сказки, что снова горят.
Они говорят нам по истине малой, о чем-то большом век за веком подряд.
А в этой - о карликах и великанах, но Бог поменял им сердца, посмотри,
и бьётся великое в ростике малом, а в ком-то большом и не видно ни зги.
К утру собирает все сказки и после, на лавке читает Кузьмич детворе.
Бывает присядет и слушает взрослый, но разве что "слышит"? Конечно же "не".
А самая-самая важная сказка - не сказка, то Быль, правду знает Кузьмич,
О том, кто ходил по воде не напрасно и в то, если верить, всё можно постичь.
Жил самый могучий Волшебник на свете и был воскрешён Он и очень велик,
Не помнит Кузьмич, почему сам бессмертен, но помнит, что точно - его ученик...
---------
Там сверху за гранью небесного края
Бог пишет пером в золотую скрижаль:
"Жизнь Кузьмичу я ещё продлеваю -
Не все эти сказки услышали. Жаль".
И вот раскрывает окно каждой ночью, по божьему замыслу нужен таков -
Иван тот Кузьмич, оказавшийся впрочем, живущий средь нас - Иоан Богослов.