Рассказчик:
Парит листок волною ветра,
Сквозь чёрный мир углей-домов;
Парит сквозь полчища сугробов —
Словно в яичнице желтков,
Могилок братских без гробов —
Его товарищей листков,
Кои лишились всех оков,
Со смертию пришедшей лета.
И вскоре тихий ветерок,
Что оторвал его из крова,
Подобно божьему закону,
А может самой смерти тОну —
Сжелтевший схоронил листок,
Закинув в золотой пучок.
Листок:
Тогда, открыл глаза нахально...
И я, казалось бы, сухой,
И проклятый самой судьбой,
Покинув с ветром дом родной,
Насильно вырванный из леса, туда,
Где смертью выстроена пьеса,
С моим почившим телом — и завеса.
Но вот, смотрите-ка... Живой!
Лежа средь жёлтой массы тел,
Я в небо синее глядел:
Там корабли неспешно плыли,
Из пуха белые квартиры,
Неслись куда-то, так спешили,
Они, наверняка, живые,
Не так, как мы, что здесь почили.
Но уж хотел собраться я,
Как приземлился на меня
Ещё один осенний труп,
Что ажно вывел на испуг.
Тогда увидел над собой...
Хотя, не только над собой —
Над целым миром пролетали
Мои собраться в жёлтой ткани,
Кружили вальс, словно в сериале,
И я, покаюсь, не дышал:
Молчал... как мог молчал,
Хотя, вот-вот, и закричал-бы.
И этот в царстве смерти бал
Я с восхищением назвал:
Летящих трупов карнавал!
Рассказчик:
Листок, картиной потрясённый,
Прекрасной смертью окружённый,
Всё продолжал смотреть наверх,
На бесконечный их концерт,
И восхищаясь трупным балом,
Средь золотого пьедестала,
Призадумался:
А ведь мгновение назад,
Был с веточки родной поднят,
И прямиком в тот листопад:
Летать, — назад-вперёд, вперёд-назад...
И был ли смысл в том, что он
Весной на ветке был рождён,
Так, чтобы осенью потом
По истечению времён,
С роднёй своей был разделён,
А после в них же погребён?
«Не знаю... — честно он сказал,
— и никогда, до сей поры, не знал».
И улыбнувшись под завалом,
В смирении доселе небывалом —
Был умерщвлён.