Как тебе, небушко, дышится городом?
Выбросы, выхлопы, вдохи и выдохи…
звёзды подсчитаны и разворованы,
взорваны входы, ступени и выходы.
Жить на Земле среди буйно-помешанных
в тело зачатое душеньки прыгают;
лучшие катятся с божьей проплешины,
этих, шутя, называют «индигами».
Лёха-сосед спрыгнул с чёртовой лысины,
горькую пьёт, чтоб расширить сознание:
должен спасти подзастрявшую миссию,
в узком проходе какими-то гранями.
Следом снеслась половиночка Лёхина
вниз головой, шмякнув память царицину;
выросла, стала женой «выпивохиной» –
выпью горластою – бабою-птицею.
Жить бы, да жить, не смотреть небу под подол,
звёзд не искать в чёрной юбке замызганной.
Только найдётся дурак, этот колокол
дёрнет и слышится: «Изгнанный… изгнанныы…»
* * *
На древе Рода колыбели божьей нет…
Устали связь держать небесных нитей
два ангела, и преломилась ветвь.
Под дружное: «товарищи, пилите»
летели из распоротых перин
лебяжьи стаи, превращаясь в снеги…
Их на земле юродивый старик
ловил беззубым ртом, в его ковчеге
уплыли, остальные пали в грязь,
и там сиять остались звёздной крупкой.
И вышел пролетарский «князь», искрясь,
рванул язык под колокольной юбкой...
И конница, сметая на пути:
кресты и звёзды, лампы и лампады…
неслась пахать, сажать (кто победит)
и в снег кровавый семенами падать.
Опять зима, ты слышишь вьюги вой?
С небесных высей по степи несётся:
«Спи, дитятко, спи, ненаглядный мой…»
И утопила ночь луну в колодце.
Спусти светилу колыбель-ведро;
нам дуракам играть в божков не ново…
А Он стоит над чёрною дырой,
земной, и не находит больше Слово…