да, я вижу,
все эти пустышки пойдут ко дну:
никакого огня,
и предел у них есть всему;
запрокинуты головы,
и откинуты звёзды в пыль;
и неважно, кто с кем,
и куда, и когда уплыл;
вроде смотришь в глаза,
а на деле — аркан пустот,
и у каждого третьего —
нет ни стихов, ни слов,
и десятый здесь лишний,
и каждый второй —
не в счёт;
и поди разбери:
кто кого
и куда ведёт;
и дороги, пути
здесь разбиты дождями так,
что пройдёт без труда лишь
юродивый да дурак,
и не выйдет из этого круга —
опять на старт,
и никто здесь не молод,
никто из них и не стар.
только видится снова:
как солнце пустили
в дом,
чтобы было тепло и светло,
но на деле — но
оно жжётся и лезет обратно,
в простор небес,
и никто не удержит —
пределы всему здесь есть.
Азазелло молчит
сто тридцатый примерно день,
поднимает глаза,
опускает на кресло тень,
и устало отводит взгляд
от камина, где
тихо треснут дрова,
и все рукописи — в огне.