К ней ходили всегда по несколько человек. Но явилась хворь, и многим заела век, и теперь он один несет снедь для великой ;мы. А ещё, говорят, что Хозяйки детей едят. И он людоедке в корзине несёт дитя, и смотрит тайга тягуче зверино в спину. Девочка не жилица и сирота - в теле хворобинка, в ноженьках - хромота. Вот и решили люди её судьбину - отдать её ;ми - авось отведёт беду. Усмирит лихорадок, что по земле идут, да косят, как травы, охотников и зверьё. ;ма замкИ им от наших жилищ спо;т.
Вот Дасс и идёт по тайге уж который день. Девчонка от холода синяя, будто тень. Кашляет, плачет, всё больше и больше спит. Дасс чая с соленым маслом даёт ей пить. Уж думал с утра сегодня - с дитёнком всё. Покойницу ;ме-заступнице принесёт. Разгневает пуще прежнего мертвяком. Ведь их у старухи итак полон страшный дом.
Но вот показался меж елей далёкий тын. Валит из избы зелёный, как тина, дым. На кольях хвосты волков, соболей и лис. По узкой дорожке хрустит индевелый лист. Ни жив и не мёртв, Дасс делает три шагА. Изба на лосиных стоит перед ним ногах. Выходит старуха ;ма - в руках ухват:
«Зачем ты явился к миру загробных врат?»
«Матушка ;ма, смилуйся, не губи! Шерсти принёс тебе, мёда, мешки крупы! Меня послали просить заступы в тяжелый час - одолела трясучка скотину и, бедных, нас. Сирот уже столько, что некому поднимать. Кто нам поможет, как не великая мать?»
«Что там пищит, посланец живых людей?»
«Жертва тебе, могучая ;ма, здесь! Возьми эту девочку в дар, и смири болезнь!»
Волчьим лыком, колдуя, качает осенний лес. Ощетинились иглами сосны, шипели мхи, паутина мерцала на чёрных ветвях ольхи.
«А принёс ли ткани и масла ты мне, пришлец?»
«Всё принёс ! Своими руками мне клал отец: и масла круги, и ткань, и нитей мотки. И меды духовиты, солнечны и сладки!»
«Погости у меня, за моим столом посиди. Угостись моим хлебом. Чай, голодал в пути!»
Все ведь знают - нельзя у ;мы есть ничего. Там всё мёртвое. Съешь, и останешься не живой. Но за отказ накажет, заворожит. Дасс кивает, и сам, словно лист, дрожит. Ема берёт и запаривает горох, бросив щепоть за выметенный порог. Жарко топит печь, и к жертве своей идёт. Дасс не хочет глядеть старухе в железный рот, полный кольев зубов, что девчонку съедят сейчас...
Он на лавке сидит, не поднимая глаз. И вдруг слышит голос девичий: «Ну-ка, мой корешок, совсем тебя застудили! Не хорошо!»
Перед бледным охотником морок, дурная муть. Домовому духу он, что ли, попал в хомут? На месте старухи, девица такой красы, что хочется выпятить грудь, закрутить усы, да бойко спросить: «Не сватана ли ещё?» Но кровь у парня сбегает мгновенно с щёк - ведь он у ;мы в избе на лосиных ногах. Человечье мясо в румяных её пирогах. А девочку из корзины Хозяйка съест, и кости её посеет в проклятый лес…
Но время идёт, ставит девушка кашу в печь, и шаль осторожно снимает с покатых плеч, и кутает девочку, чем-то малышку трет, и девочка травы душистые с мёдом пьёт, и сало со свежей ноздрястой лепешкой ест, и слушает, как за стенами бушует лес.
«Вот же ты горюшко, в ноженьках хромота! - продолжает девушка маленькой бормотать, - Это мы вылечим, ласточка, не горюй! Будешь здоровенькой к завтрашнему утру. Смастерим тебе платьица, дудочку с камыша. Ты кушай и спать скорее ложись, душа!»
Девочка спит, до носа укрыта в шаль.
«Я помогу тебе, храбрый охотник, Дасс! - говорит ему ;ма, - Но у меня наказ. Приходи каждый месяц, носи нам холсты и снедь. Провожать до избы моей будет тебя медведь. Да не сказывай никому, что ты тут видал. А иначе ждёт всех нас от добрых людей беда!»
Дасс чуть рассвет ушёл, пирогов поев. Медведь его ждал через месяц, засев под ель. В деревне погасло пламя смертей-хвороб. Вскоре забыли, когда забивали гроб. А Дасс целый год ходил до избы один. Звери охотнику кланялись на пути. Девочка стала дочкой - ни худобы, ни хромоты от данной дитю судьбы. Назвали Наинкой. Пригожая егоза! Косы с рыжинкой, липовый мёд - глаза. А уж хохотушка - что не пересмешить. Дасс и забыл, как без неё и жить. Ведь нёс же на смерть, своими руками нёс. А нынче целует в пробор между медных кос, и что-то щемящее тянет, болит внутри, когда её глаз на него глядят янтари.
А когда через год родилась и вторая дочь, то Дасс от отчаяния выл у крыльца всю ночь. И изба обнимала лосиной его ногой - мол, не бойся, мужик, дело ясное, ничего.
Утром вышла жена - на подоле одна висит. А у маленькой очи - небес бесконечных синь.
Дасс шёл в деревню сказать, что, мол, так и так, ухожу в тайгу. Устал от вранья и тайн. Там жена и дети, звери и грань миров, и волшба заветная в алом кругу костров. Но горло поймало безжалостный вой стрелы. Сердцу-птице стали вдруг рёбра совсем малы, и оно метнулось к границе, к родной избе, где вздрогнула ;ма, прижав дочерей к себе.
И шепотом: «Ты ли, любимой мой? Как же так?»
«Не по нраву односельчанам наш, верно, брак...»
Это было осенью - свадеб пора в селе. Гуляла деревня, заметно навеселе. Плясала и пела, и вдруг, посреди гульбы, встала странная женщина - серая, словно пыль. Серые волосы, пепел - её глаза. Даже стан и то, как будто бы дым связал, и закутал пришлицу от горла до самых пят. На руках у ней двое девочек крепко спят. Она положила под грушей в траву детей, и взглядом пугающим вдруг обвела гостей: «Я хранила ваш дом от хвори и голодов, а вы смерть в благодарность послали за то в мой дом. Это последняя будет моя вам речь за то, что лишили отца моих дочерей»
И она взмахнула рукой, и её рукав превратился в шипящих, как змеи, верёвки трав, корней и ветвей, что хлынули на дома, чтоб их оплетать, в листве утопить, сломать.
Махнула Хозяйка другим своим рукавом - и грянул в деревне тоскливый единый вой.
И свадьба бежала волками во тьму тайги.
И стояла ;ма, страшней ледяной пурги.
И лес от гнева Хозяйки почти погиб –
замертво падали птицы к её ногам,
чёрные листья застили облака,
падали сосны в жадные пасти овражьи...
«Мама, где ты, мама? Нам очень страшно!"
Она обернулась - Наина сестрёнку прячет.
;ма шагает к детям, по-бабьи плача.
9 сентября 2023 г.