Чтоб с веком в усердии к Богу поспорить
и ныне, и присно, во веки веков,
на средства свои колокольню построить
однажды помещик решил Ушаков.
Решил — и сошлись из его деревенек
холопы в уездный тогда городок,
готовы за малую толику денег
работать, пока не повалятся с ног.
Явились крестьяне: Василий Степанов,
Иван Иванов, Евдоким Иванов,
и с ними десятки таких же Иванов —
отцов чьих-то, братьев, мужей и сынов.
На площадь торговую Русь избяная
смастачить притопала каменный взмах,
чтоб с неба текла красота неземная,
как Волга в исконных своих берегах.
Заспорилось дело. Пошла тут работа
всё выше над берегом Волги-реки.
Помещику, видно, втемяшилось что-то —
должны договор заключить мужики:
коль трещину даст колокольня большая,
хотя бы и целая вечность пройдёт,
придётся холопам самим, поспешая,
её перестроить за собственный счёт.
Нахмурился мастер бывалый Василий —
ему не по нраву такой договор,
махнули Иван с Евдокимом — и в силе
осталось условие это с тех пор.
И всё как по плану, за ярусом ярус,
построили. Грянули в колокола.
Но Волга таила стихийную ярость,
в разливах весенних покамест ждала.
…О, русское зодчество! Что значит навык!
Ничуть благолепный не портится вид.
Сто лет пролетело и сорок вдобавок —
стоит колокольня. Без трещин стоит.
А жизнь изменилась: России не стало,
её затопил кумачовый разлив.
Народ потонул, как безумное стадо,
святые ковчеги спасенья разбив.
Как будто на Волгу вернувшийся Разин,
свободен в разгуле, но тёмен и дик,
ровняя с землей обречённый Калязин,
нездешнюю волю творил большевик.
Тут явится вскоре научное чудо —
локальный потоп возле Угличской ГЭС.
И лишь колокольню на месте покуда
оставить решил — в назидание — бес.
Но точно свеча в похоронной печали
она для Небесной России была.
Когда же с неё торопливо снимали
тяжёлые медные колокола,
из рук неумелых разбойной ватаги
вдруг вырвался некий один — и упал,
сломав по пути все настилы и лаги,
в глубокий, залитый водою, подвал.
Он год пролежал там в могильном покое,
и тих был его летаргический сон.
А ночью в июне, на двадцать второе,
впервые раздался мучительный стон.
Весь город проснулся ещё до рассвета.
Встревожилась каждая в доме семья.
Казалось, пальба орудийная где-то,
а это — родная гудела земля.
…Плывёт по реке теплоход. Пассажиры —
художники слова — сидят за столом:
поэт из Москвы, драматург из Каширы,
какой-то прозаик с дебильным лицом.
Над курицей дохлой галдят блюдолизы,
старушка продажная булку жуёт, —
весьма популярны речные круизы
у тех, кто всегда на халяву живёт.
Кому-то известна легенда — недаром
он жирным своим указует перстом
туда, где над Волгой — вторым Светлояром, —
торчит из воды колокольня с крестом.
Он где-то читал, что вокруг неё насыпь —
«уловка жидов», что предвестник всех бед,
язык колокольный, посажен был на цепь,
и разный другой фантастический бред.
Роняет поэт крокодиловы слёзы.
Напрасно ему говорят: «Не грусти» —
он что-то уже срифмовал про берёзы
и водочки просит ещё принести.
Минута — и вот ресторан оросили
повсюду, куда долетела слюна,
стихи о России. Опять о России!
«Россия! Россия!»... Но где же она?
В оковах стихии народного бунта,
поднявшейся вверх и разлившейся вширь,
под спудом эпохи и тоннами грунта
лежит безымянный её богатырь.
2011