***
Из грехов своей родины прОклятой,
из проклятого детства во мне
сотворю себе идола-гопника
чтобы зеркалом был на стене.
Где на стуле висит,
отутюженный,
красногалстука плоский язык;
где от Окон —
извечно контуженный —
на обоях
трясущийся блик.
Небо — кокон вампира вечернего —
из него нарождается ночь:
даже новый квадрат перечернивая,
никогда, никому не помочь.
Никого не спасёт расписание
на вокзале, которого нет —
я приеду на площадь Восстания
из пустыни,
спустя сорок лет.
Но на Невском огни обесточатся,
и погаснут Арбат и Бродвей —
Чарли Чаплина выйдет цветочница
прикоснуться к ладони моей.
И теперь она —
новая, зрячая:
черноглаза
как смоль на коре —
будет звёзды для неба вытачивать
на точильном кругу во дворе.
Но по звёздам её отработает
ПВО,
отстучав, как часы.
Фейкомёты придут с кремлеботами
и с цистернами
божьей росы.
Это новое тысячелетие,
баллистический выпуклый шрам;
человечество расчеловеченное —
дети выбитых взрывами рам.
Гаражами
ночными распорото
небо —
кокон вампира зари —
с горожанами
этого города —
встань,
кумира себе сотвори.
И покуда, напалмом
наполненный,
город плавится в пролежнях стен,
если я позабуду —
напомни мне
вой ночных исступлённых сирен.
Чтобы смертью, как плотными ставнями
мне задраить могилы дыру —
расскажи про детей обезглавленных
расскажи мне, когда я умру.
Вот тогда
навсегда
обесточатся
полушария блёклых огней —
Чарли Чаплина выйдет цветочница —
прикоснётся к ладони моей.