По живому, на два полумира,
по серёдке по самой,
разрывается девочка Ира
между папой и мамой.
Двуязыкой дельфиньею стаей
вплавь душа среди пепла.
На отцовском она лепетала,
а на мамином – пела.
Череда несусветных пожарищ,
строй смертей и увечий.
И по разным углам разбежались
реки близких наречий.
Папа, руку на маму поднявший,
осуждён и охаян.
Поделом, как сказал дядя Яша:
изверг, пьяная харя.
А пока не пропах алкоголем,
папа н; море синем
с нею прежней, не ведавшей горя,
говорил на дельфиньем.
Молоко у дельфинов прогоркло.
Матерился на местном,
наступал грязным берцем на горло
папа маминым песням.
Ира учит английский и драться,
и теперь ей, хоть тресни,
не за папину руку держаться,
а за мамину песню.
Лишь во снах, где раскрылены плечи,
Ира – эльф из мультфильма,
и тогда на отцовском лепечет
и поёт
по-дельфиньи.
И ребячье сердечко – груз триста,
муть засвеченеых плёнок,
и давно не дельфин серебристый,
и уже не ребёнок.
На скамье съели судьи собаку,
после – голубя мира.
а в народе за пьяную драку
не того осудили.
Коротит задымлённое солнце
в небе рваною ранью,
а язык онемел и осёкся,
как дельфин на закланье.
Век несёт в свои мутные воды
окаянные годы,
горькой истины трудные роды
и разводы, разводы.