Наш городок, нет, не убогий,
такой совсем обыкновенный.
Вот кособокий пароходик
его пронзает внутривенно
через плотвяную речушку.
Отдав здоровье политуре,
на берегу бузит пьянчужка,
грозя разводом бабе-дуре.
Ну что за глупые угрозы!
На площади пасутся козы
и на мультяшки валят дети
в ДК им. Сакко и Ванцетти.
Где был завод, теперь пустырь.
Вдали сыреет монастырь,
уставший, побывавший складом,
но ставший вновь монастырем.
Гляжу в окно, чаруясь садом,
бухаю с Петькой-звонарём.
Мы всех счастливее на свете.
Вдруг в форточку домушник-ветер
дыхнет дождем и для довеску,
как будто невод, занавеску
закинет в мокрый небосвод.
За хвост хватай-тащи! – и вот
созвездье Рыбы – мой улов
на фоне крыш и куполов!
***
Какого рода дождь
П.М.
Сорвавшись, он хандрил с позавчера
и тёк, как из дырявого ведра,
мочил, с небес ниспосланный, безбожно,
безпаузно, и как-то безнадежно,
и, что всего обидней, беспричинно,
по-бабьи, хоть по правилам – мужчина,
но в тучах, как в старушечьем чепце...
А я бычок мусолил на крыльце
и всё гадал, затихнет или нет,
и где добыть хоть пару сигарет,
пока вершит сырое баловство
бесполое, как ангел, существо?
Нет, все же есть мужское в нем начало! –
вот подтопил сторожку у причала,
одушевил рассохшуюся шлюпку,
склонил к побегу торфяную утку,
послал с прогнозом вдаль Гидрометцентр,
и, закатив раскатистый концерт,
такой исполнил хриплый бэк-вокал!
И, как и я, два дня не просыхал.
***
Брауншвейгская колбаска
ждём гостей
я бью баклуши
мне совсем невмоготу
стол накрыт
нельзя нарушить
растакую красоту
подкрадусь к еде с опаской
там салат и беляши
брауншвейгская колбаска
на тарелочке лежит
и с душой на изготовку
чтоб взлетела стрекозой
втихаря утешусь стопкой
и той самой колбасой
взял всего-то три кусочка
нужно дырки маскирнуть
ну ещё ещё глоточек
отбрехаюсь как-нибудь
Рита варит борщ на кухне
ну а мне невмоготу
из часов сова как ухнет
и Орловичи придут
***
Стародачный романс
И с утреца сгоняв в сельпо,
мы дегустируем напитки
в беседке пышной, как жабо
у престарелой фаворитки.
А в щель дощатого забора,
как сквозь раздвинутую штору,
видать соседку неглиже.
Небось, сладка, как бланманже,
и вся пропахла fleurs d’orange
(духами "Красная Москва).
Пора идти на абордаж,
тут циркулирует молва -
она душиста, как айва.
Её бы прокатить на лодке!
но мы нацелились на водку,
и даже те, кто пил коньяк...
Наутро слушаем Маяк,
на речке снова греем кости
и похмеляться ходим в гости
под ленинградский, под рассольник.
В саду - старинный рукомойник -
два рыльца накрест и ушко.
Приехал Веня с Петушков.
Довез себя да полсырка.
Ну, по стопарику и хва...
Портвейн малинов, как закат.
У входа в клуб висит плакат
со странной надписью "не пей"!
Мы что, художника глупей?
Собака на него взбрехнёт
и так по-чеховски вздохнёт.
***
По эту сторону рая
Фитцджеральд — тот с утра пил терпкий джин,
и Гэтсби был велик, и ночь нежна.
И я бываю рюмкой одержим,
не пишется при этом ни хрена.
А вот его дружок Хемингуэй
обычно надирался вискарём.
Я ж смаковал вчера ячменный эль,
и только расплывался окоём.
Ремарк, предпочитая кальвадос,
стереть пытался память о войне.
Как угадать напиток — вот вопрос,
в каком мне музу утопить вине?
Есенин зашибал, как русский, всё.
Москва кабацкая, подай скорей «ерша»!
Водяра, будто синь, глаза сосёт.
Страдает не желудок, а душа!
А Ерофеев хлобыстал такое!
Дурман зато развязывал язык.
Он почитал бутылку за благое.
«Мне пить с тобою не о чем», мужик!
А бросить… да с какого перепугу?
Ну проживу пусть двадцать лишних лет.
Увековечу лучше я подругу,
я от нее без меры перегрет.
И ведь смогу, себе сам вопреки!
Наш грех сегодня снова первороден…
«Ленивая излучина реки
лишь повторяет контур твоих бёдер».
***
25 декабря 1979. Натюрморт
Мне вдруг приснился бывший гастроном...
Похмельный хвост змеится в винотделе,
и подползает стрелка еле-еле
к одиннадцати. Злится за углом
дружок мой – что ж куранты всё не бьют? –
а в Орске два часа уже как пьют,
и пьян народ мой во Владивостоке.
Ну до чего ж огромная страна! –
Что из Кремля и Кушка не видна...
Тут квасят, там трезвеют лежебоки.
А в среднем по России – вполпьяна.
И флаг за всех краснеет на флагштоке!
А в винном глухо нарастает гул...
Свой своего зачем-то толканул,
без очереди требуя портвейна;
народ ответил матерно-шрапнельно,
да так, что я рассыпал медяки!
В авоське – сыр для будущего пира,
и зеленеет крышка из фольги
от самого советского кефира,
две рыбины завернуты в газету,
где ни строки, ни слова про Афган,
и молоко сочится, как из ран,
из склеек треугольного пакета...
***
Не смущаясь перегара,
мы сдавали стеклотару,
а приёмщица Тамара
вдруг сказала - тары нет.
Тары нет для стеклотары?
Не искать же с псом Мухтаром!
Сделай что-нибудь Тамара,
ты нас знаешь столько лет.
Взгляд пиявится зловеще -
нет ли сколов или трещин...
Праздник жизнью нам обещан,
ну и как тут без бухла?
Эх, наверное, недаром
мне приснились санитары.
Вот помру совсем нестарым,
ни сирот, ни барахла.
На посошок
Полглотка до смерти -
чую носом сизым.
Херувимы, черти,
кто поможет с визой?
Крылышки да рожки,
хвостики, копытца.
Запрягайте дрожки,
в чью махнём столицу?
Разве угадаешь,
где поэту лучше.
Шабаш – возбуждающ.
В кущах – щи погуще,
хоть аляповато
и друзья далече,
вдруг возьмут без блата
за больную печень.
Только, что там делать,
я погряз в пороках,
возле богаделок
будет одиноко.
Ну а в преисподней –
только за доплату,
жизнь тут сковородней,
больно жарковато,
злючий бес дневальный,
койка без матраца...
Вот бы на нейтральной
полосе остаться.
***
как так кстати помру
на поэзии ру
и еще на каком-нибудь сайте
пусть чуток поскорбят
позлоупотребят
кто-то буркнет
ну что ж разливайте
а чего он того
в смысле он отчего
из-за печени сердца и почек
подвели потрошки
или всё от тоски
вспомнят пару удавшихся строчек
что ж спасибо друзья
и не очень друзья
право с вами так было занятно
жить в эпоху одну
что тащила ко дну
но не только ж
и даже приятно