Добравшись до его мемориальной доски,
я села на неё, как села бы
на край чьей-то постели.
Потерла гладкий, крапчатый гранит,
смахнула слезинки с подбородка и шеи
и начала отмывать угол его надгробья.
Чёрный и янтарный муравей выбежал
из гранита и исчез,
а другой притащил на камень
дохлого муравья
и не вернулся.
Муравьи сбежались в бороздки
его имени и дат по овальной дорожке
его первого имени О, второго имени О,
по короткой дорожке его фамилии О,
и по дефису между датой рождения
и смерти - небольшой отрезок его жизни.
На моих ботинках появились
мягкие насекомые,
похожие на крупинки пыли и я решила
не стряхивать их.
Я смыла тёмное пятнышко слюды
и под гравированными буквами появились
первые точечки лишайника,
как звёздочки ранним вечером.
Увидела на земле веронику с её рожками,
вьющиеся папоротники,
медно-буковые цветы.
Каждый лепесток, как диск
из материи,
который покачивался в последний день
на своём языке.
Тамарак, западный болиголов, мансанита,
водяная берёза с потрескавшейся корой.
Я обхватила руками её ствол
и сжала его,
потом легла на могилу отца.
Солнце светило прямо на меня,
мощные муравьи лазили по мне.
Когда я проснулась, моя щека
была помятой
и желтоватой от горчичника земли.
И только в последнюю минуту
я подумала
о его теле прямо подо мной,
о банке костей, золе, мягкой,
как подушка из гусиного пуха,
лопающаяся в постели любовников.
Когда я поцеловала его камень,
мне показалось этого недостаточно,
тогда я лизнула его, мой язык
вмиг пересох и я съела пыль,
попробовала на вкус своего грязного
хозяина.
One Year
When I got to his marker I sat on it,
like sitting on the edge of someone's bed
and I rubbed the smooth, speckled granite.
I took some tears from my jaw and neck
and started to wash a corner of his stone.
Then a black and amber ant
ran out onto the granite, and off it,
and another ant hauled a dead
ant onto the stone, leaving it, and not coming
back.
Ants ran down into the grooves of his name
and dates, down into the oval track of the
first name's O, middle name's O,
the short O of his last name,
and down into the hyphen between
his birth and death-little trough of his life.
Soft bugs appeared on my shoes,
like grains of pollen, I let them move on me,
I rinsed a dark fleck of mica,
and down inside the engraved letters
the first dots of lichen were appearing
like stars in early evening.
I saw the speedwell on the ground with his horns,
the coiled ferns, copper-beech blossoms, each
petal like that disc of matter which
swayed, on the last day, on his tongue.
Tamarack, Western hemlock,
manzanita, water birch
with its scored bark,
I put my arms around a trunk and squeezed it,
then I lay down on my father's grave.
The sun shone down on me, the powerful
ants walked on me. When I woke,
my cheek was crumbly, yellowish
with a mustard plaster of earth. Only
at the last minute did I think of his body
actually under me, the can of bone, ash, soft as a goosedown
pillow that bursts in bed with lovers.
When I kissed his stone it was not enough,
when I locked it my tongue went dry a moment, I
ate his dust, I tasted my dirt host.