Я все уничтожил улики,
укрыться друзья помогли,
но капли солёной брусники
стрелков на меня навели.
И, вывернутый из схрона
на серый апрельский снег,
в уме сосчитал патроны,
всё равно не хватало на всех.
Не спрашивали и не били:
ко лбу приставили ствол
и в полном молчанье убили,
в сердце, для верности - кол.
Рядом совсем, в овражке,
облили бензином меня,
хлебнули по кругу из фляжки,
погрелись слегка у огня.
Когда от горелого мяса
стало дышать невмочь
их старший скомандовал басом
и все они канули в ночь.
Горел я не очень споро –
к весне не успел зажиреть.
Горел я и думал, что в сорок
совсем не хотел помереть…
х х х х х
…К лету скелет обнажился,
травой молодой пророс.
В черепе жук поселился –
как в двери ходил сквозь нос.
А я всё смотрел глазами,
которых давно уж нет,
как будто был жизнью занят
вперёд на мильоны лет…