.
Вячеслав ИВАНОВ (1866-1949) – русский поэт-символист, философ, переводчик и драматург, литературный критик, педагог, идеолог символизма, исследователь дионисийства. Одна из ключевых и наиболее авторитетных фигур Серебряного века.
I
Лучами стрел Эрот меня пронзил,
Влача на казнь, как связня Севастьяна;
И расточа горючий сноп колчана,
С другим снопом примчаться угрозил.
Так вечный сон мой жребий отразил
В зеркальности нелживого обмана...
И стал я весь одна живая рана;
И каждый луч мне в сердце водрузил
Росток огня, и корнем врос тягучим,
И я расцвел – золотоцвет мечей -
Одним из солнц; и багрецом текучим
К ногам стекла волна моих ключей...
Ты погребла в пурпурном море тело,
И роза дня в струистой урне тлела.
II
Сон развернул огнеязычный свиток:
Сплетясь, кружим – из ярых солнц одно –
Я сам и та, чью жизнь с моей давно
Плавильщик душ в единый сплавил слиток.
И мчась, лучим палящих сил избыток;
И дальнее расторг Эрот звено, –
И притяженной было суждено
Звезде лететь в горнило страстных пыток.
Но вихрь огня тончайших струн венцом
Она, в эфире тая, облачала,
Венчала нас Сатурновым кольцом.
И страсть трех душ томилась и кричала, –
И сопряженных так, лицо с лицом,
Метель миров, свивая, разлучала.
III
Во сне предстал мне наг и смугл Эрот,
Как знойного пловец Архипелага.
С ночных кудрей текла на плечи влага;
Вздымались перси; в пене бледный рот...
«Тебе слугой была моя отвага,
Тебе, – шепнул он, – дар моих щедрот:
В индийский я нырнул водоворот,
Утешного тебе искатель блага».
И, сеткой препоясан, вынул он
Жемчужину таинственного блеска.
И в руку мне она скатилась веско...
И схвачен в вир, и бурей унесен,
Как Паоло, с тобой, моя Франческа,
Я свил свой вихрь. Кто свеял с вежд мой сон?
IV
Таинственная светится рука
В девических твоих и вещих грезах,
Где птицы солнца на янтарных лозах
Поют гроздий сок, примчась издалека, –
И тени белых конниц – облака –
Томят лазурь в неразрешенных грозах,
И пчелы полдня зыблются на розах
Тобой недоплетенного венка...
И в сонной мгле, что шепчет безглагольно,
Единственная светится рука
И держит сердце радостно и больно.
И ждет, и верит светлая тоска,
И бьется сердце сладко-подневольно,
Как сжатая теснинами река.
V
Ты в грезе сонной изъясняла мне
Речь мудрых птиц, что с пеньем отлетели
За гроздьем – в пищу нам, мы ж на постели
Торжественной их ждали в вещем сне.
Эфирных тел в божественной метели
Так мы скитались, вверя дух волне
Бесплотных встреч, – и в легкой их стране
Нас сочетал Эрот, как мы хотели.
Зане единый предизбрали мы
Для светлого свиданья миг разлуки:
И в час урочный из священной тьмы
Соединились видящие руки
И надо мной таинственно возник
Твой тихий лик, твой осветленный лик.
VI
Та, в чьей руке златых запруд ключи,
Чтоб размыкать волшебные Пактолы;
Чей видел взор весны недольней долы
И древних солнц далекие лучи;
Чью розу гнут всех горних бурь Эолы,
Чью лилию пронзают все мечи, –
В мерцании Сивиллиной свечи
Душ лицезрит сплетенья и расколы.
И мне вещала: «Сердце! рдяный сад,
Где Тайная над белым покрывалом
Живых цветов вздыхает теплый яд!..
Ты с даром к ней подходишь огнеалым
И шепчешь заговор: кто им заклят,
Ужален тот любви цветущим жалом».
VII
Венчанная крестом лучистым лань, –
Подобие тех солнечных оленей,
Что в дебрях воззывал восторг молений, –
Глядится так сквозь утреннюю ткань
В озерный сон, где заревая рань
Купает жемчуг первых осветлений, –
Как ты, глядясь в глаза моих томлений,
Сбираешь умилений светлых дань,
Росу любви в кристаллы горних лилий
И сердцу шепчешь: «Угаси пожар!
Довольно полдни жадный дол палили...»
И силой девственных и тихих чар
Мне весть поет твой взор золотокарий
О тронах ангельских и новой твари.
VIII
Держа в руке свой пламенник опасный,
Зачем, дрожа, ты крадешься. Психея, –
Мой лик узнать? Запрет нарушить смея,
Несешь в опочивальню свет напрасный?
Желаньем и сомнением болея,
Почто не веришь сердца вести ясной, –
Лампаде тусклой веришь? Бог прекрасный –
Я пред тобой, и не похож на змея.
Но светлого единый миг супруга Ты видела...
Отныне страстью жадной
Пронзенная с неведомою силой,
Скитаться будешь по земле немилой,
Перстами заградив елей лампадный,
И близкого в разлуке клича друга.
IX
Есть мощный звук: немолчною волной
В нем море Воли мается, вздымая
Из мертвой мглы все, что Мара и Майя
И в маревах мерцает нам – Женой.
Уст матерних в нем музыка немая,
Обманный мир, мечтаний мир ночной...
Есть звук иной: в нем вир над глубиной
Клокочет, волн гортани разжимая.
Два звука в Имя сочетать умей;
Нырни в пурпурный вир пучины южной,
Где в раковине дремлет день жемчужный;
Жемчужину схватить рукою смей, –
И пред тобой, светясь, как Афродита,
В морях горит – Сирена Маргарита.
X
………………………………..Ad Lydiam
Змеи ли шелест, шепот ли Сивиллы,
Иль шорох осени в сухих шипах, –
Твой ворожащий стих наводит страх
Присутствия незримой вещей силы...
По лунным льнам как тени быстрокрылы!
Как степь звенит при алчущих звездах!
Взрывает вал зыбучей соли прах, –
И золот-ключ – на дне живой могилы!..
Так ты скользишь, чужда веселью дев,
Замкнувшей на устах любовь и гнев,
Глухонемой и потаенной тенью, –
Глубинных и бессонных родников
Внимая сердцем рокоту и пенью, –
Чтоб вдруг взрыдать про плен земных оков!
XI
…………………………….Ad Lydiam
Что в имени твоем пленит?
Игра ль Лидийских флейт разымчивых, и лики
Плясуний-дев? Веселий жадных клики –
Иль в неге возрыдавшая печаль?
Не солнц ли, солнц недвижных сердцу жаль?
И не затем ли так узывно-дики
Тимпан и систр, чтоб заглушить улики
Колеблемой любви в ночную даль?..
И светочи полночные колышут
Багряным полохом родные сны,
И волны тканей теплой миррой дышат...
А из окрестной горной тишины
Глядят созвездий беспристрастных очи,
Свидетели и судьи страстной ночи.
XII
Как в буре мусикийский гул Гандарв,
Как звон струны в безмолвьи полнолуний,
Как в вешнем плеске клик лесных вещуний,
Иль Гарпий свист в летейской зыби лавр, –
Мне Память вдруг, одной из стрел-летуний
Дух пронизав уклончивей, чем Парф,
Разящий в бегстве, – крутолуких арф
Домчит бряцанье и, под систр плясуний,
Псалмодий стон, – когда твой юный лик,
Двоясь волшебным отсветом эонов,
Мерцает так священственно-велик,
Как будто златокрылый Ра пилонов
Был твой пестун, и пред царевной ник
Челом народ бессмертных фараонов.
XIII
Клан пращуров твоих взрастил Тибет,
Твердыня тайн и пустынь чар индийских,
И на челе покорном – солнц буддийских
Напечатлел смиренномудрый свет.
Но ты древней, чем ветхий их завет.
Я зрел тебя, средь оргий мусикийских,
Подъемлющей, в толпе рабынь нубийских,
Навстречу Ра лилеи нильский цвет.
Пяти веков не отлетели сны,
Как деву-отрока тебя на пире
Лобзал я в танце легкой той Весны,
Что пел Лоренцо на тосканской лире:
Был на тебе сапфиром осиян,
В кольчуге золотых волос, тюрбан.
XIV
В слиянных снах, смыкая тело с телом,
Нам сладко реять в смутных глубинах
Эфирных бездн, иль на речных волнах,
Как пена, плыть под небом потемнелым.
То жаворонком в горних быстринах,
То ласточкой по мглам отяжелелым –
Двоих Эрот к неведомым пределам
На окрыленных носит раменах...
Однажды въяве Музой ясноликой
Ты тела вес воздушный оперла
Мне на ладонь: с кичливостью великой
Эрот мне клекчет клекотом орла:
«Я в руку дал тебе державной Никой –
Ее, чьи в небе – легких два крыла!»
XV
Разлукой рок дохнул. Мой алоцвет
В твоих перстах осыпал, умирая,
Свой рдяный венчик. Но иного рая
В горящем сердце солнечный обет
Цвел на стебле. Так золотой рассвет
Выводит день, багрянец поборая,
Мы розе причащались, подбирая
Мед лепестков, и горестных примет
Предотвращали темнею угрозу, –
Паломники, любовь, путей твоих, –
И ели набожно живую розу...
Так ты ушла. И в сумерках моих, –
Прощальный дар, – томительно белея,
Благоухает бледная лилея.
XVI
Когда уста твои меня призвали
Вожатым быть чрез дебрь, где нет дорог,
И поцелуй мне стигмы в руку вжёг, –
Ты помнишь лик страстной моей печали...
Я больше мочь посмел, чем сметь я мог...
Вдруг ожили свирельной песней дали;
О гроздиях нам птицы щебетали;
Нам спутником предстал крылатый бог.
И след его по сумрачному лесу
Тропою был, куда на тайный свет
Меня стремил священный мой обет.
Так он, подобный душ вождю, Гермесу, –
Где нет путей и где распутий нет, –
Нам за завесой раздвигал завесу.
XVII
Единую из золотых завес
Ты подняла пред восхищенным взглядом,
О Ночь-садовница! и щедрым садом
Раздвинула блужданий зыбкий лес.
Так, странствуя из рая в рай чудес,
Дивится дух нечаянным отрядом,
Как я хмелен янтарным виноградом
И гласом птиц, поющих: «Ты воскрес».
Эрот с небес, как огнеокий кречет,
Упал в их сонм, что сладко так певуч;
Жар-Птицы перья треплет он и мечет.
Одно перо я поднял; в золот-ключ
Оно в руке волшебно обернулось...
И чья-то дверь послушно отомкнулась.
ЖЕРТВА АГНЧАЯ
Есть агница в базальтовой темнице
Твоей божницы, жрец! Настанет срок:
В секире вспыхнет отблеском восток,
И белая поникнет в багрянице.
Крылатый конь и лань тебя, пророк,
В зарницах снов влекут на колеснице:
Поникнет лань, когда «Лети!» вознице
Бичами вихря взвизгнет в уши Рок.
Млеко любви и желчь свершений черных
Смесив в сосудах избранных сердец,
Бог две души вдохнул противоборных
В тебя, пророк, – в тебя, покорный жрец!
Одна влечет, – другая не дерзает:
Цветы лугов, приникнув, лобызает.
APPOLINI
Когда вспоит ваш корень гробовой
Ключами слез Любовь, и мрак – суровый,
Как Смерти сень, – волшебною дубровой,
Где Дант блуждал, обстанет ствол живой.
Возноситесь вы гордой головой,
О Гимны, в свет, сквозя над мглой багровой
Синеющих долин, как лес лавровый,
Изваянный на тверди огневой.
Под хмелем волн, в пурпуровой темнице,
В жемчужнице-слезнице горьких лон,
Как перлы бездн, родитесь вы – в гробнице.
Кто вещих Дафн в эфирный взял полон,
И в лавр одел, и отразил в кринице
Прозрачности бессмертной?.. Аполлон!
***
Истолкование сна, представившего спящему змею с женскою головой в соборе Парижской богоматери
……………………….Георгию Чулкову
Ущербный серп, что слева роковою
Угрозою над путником висит,
Схвати, как жнец, десницей – сон гласит –
И цвет змеи скоси косой кривою.
И яд кровей из выи оросит,
Разбрызнутый замершей головою,
Недужного тебя росой живою
И древних глыб глаголы воскресит.
Над сонмом душ содвинул взор Медузы
Немых громад – осанн застывших – узы;
Химерами окаменели львы.
Всклубился мрак над кольцами безглавой;
Но хлынет блеск недольней синевы:
Жена грядет, одета светлой славой.
Из цикла «ДЕРЕВЕНСКИЕ ГОСТИНЫЕ»
ЛОГА И ЖНИВЬЯ
……………………….М. А. Бородаевской
I
Я полюбил оазис ваш дубовый,
В кольце лугов, средь пашни черноземной,
С усадьбою в тиши его укромной,
Где ввечеру пустынно кличут совы.
И мнилось мне: когда, как щит багровый,
Над пожнивом рудым луны огромной
Повиснет медь,– богов дубровой темной
Он кругозор переграждал лиловый.
Я полюбил скирды, овин и гумна,
Когда зари в мерцаньи усыпленном
Дубы черней и розовей солома;
И семьи жниц скользят в тени бесшумно,
Мелькнул табун, а за двором зеленым
Белеются во мгле колонки дома.
ДРУГУ ПОЭТУ
…………………………….Юрию Верховскому
Молчал я, брат мой, долго; и теперь,
Струнами овладев, бряцаю мало.
Как было петь? Единому внимало
Все существо веленью: «виждь и верь!»
Завеса тронулась; разверзлась Дверь –
И Таинство вселенское предстало.
Я созерцал иных времен начало
И слышал голос: «храм и двор измерь...»
Века прошли с предлетней нашей встречи
И в миг один, как хартия, свились.
От звезд недавних – о, как мир далече!
В эфир иной мы вдруг перенеслись,
Себя самих вчерашние предтечи...
Хочу пророчить; Муза мне: «молись!»
* * *
Весь исходив свой лабиринт душевный,
Увидел я по-прежнему светло
Плывущий в небе Солнца челн полдневный
И звездное Урании чело.
И возжелал я вспомнить лад напевный
И славить мир. Но сердце берегло
Свой талисман, мне вверенный царевной, –
Дар Ариаднин: Имя и Число.
И как таят невесту под фатою,
Загадочной одел я красотою,
Как ризой ночи, светоносный стих, –
Пока детей играющих не встретил,
Поющих звонко славу тайн моих:
С тех пор пою, как дети, прост и светел.
1917
GLI SPIRITI DEL VISO
Есть духи глаз. С куста не каждый цвет
Они вплетут в венки своих избраний;
И сорванный с их памятию ранней Сплетаются.
И суд их «Да» иль «Нет».
Хоть преломлен в их зрящих чашах свет,
Но чист кристалл эфироносных граней.
Они – глядят: молчанье – их завет.
Но в глубях дали грезят даль пространней.
Они – как горный вкруг души туман.
В их снах правдив явления обман.
И мне вестят их арфы у порога,
Что радостен в росах и солнце луг;
Что звездный свод – созвучье всех разлук;
Что мир – обличье страждущего бога.
ЗИМНИЕ СОНЕТЫ
1
Скрипят полозья. Светел мертвый снег.
Волшебно лес торжественный заснежен
Лебяжьим пухом свод небес омрежен
Быстрей оленя туч подлунных бег.
Чу, колокол поет про дальний брег...
А сон полей безвестен и безбрежен...
Неслежен путь, и жребий неизбежен,
Святая ночь, где мне сулишь ночлег?
И вижу я, как в зеркале гадальном,
Мою семью в убежище недальном,
В медвяном свете праздничных огней.
И сердце, тайной близостью томимо,
Ждет искорки средь бора. Но саней
Прямой полет стремится мимо, мимо.
2
Незримый вождь глухих моих дорог,
Я подолгу тобою испытуем
В чистилищах глубоких, чей порог
Мы жребием распутья именуем.
И в гордости гасимой вот итог:
В узилищах с немилым я связуем,
Пока к тому, кого любить не мог,
Не подойду с прощеным поцелуем.
Так я бежал суровыя зимы:
Полуденных лобзаний сладострастник,
Я праздновал с Природой вечный праздник.
Но кладбище сугробов, облак тьмы
И реквием метели ледовитой
Со мной сроднил наставник мой сердитый.
3
Зима души. Косым издалека
Ее лучом живое солнце греет,
Она ж в немых сугробах цепенеет,
И ей поет метелицей тоска.
Охапку дров свалив у камелька,
Вари пшено, и час тебе довлеет;
Потом усни, как все дремой коснеет...
Ах, вечности могила глубока!
Оледенел ключ влаги животворной,
Застыл родник текучего огня.
О, не ищи под саваном меня!
Свой гроб влачит двойник мой, раб покорный,
Я ж истинный, плотскому изменя,
Творю вдали свой храм нерукотворный.
4
Преполовилась темная зима.
Солнцеворот, что женщины раденьем
На высотах встречали, долгим бденьем
Я праздную. Бежит очей дрема.
В лес лавровый холодная тюрьма
Преобразилась Музы нисхожденьем;
Он зыблется меж явью и виденьем,
И в нем стоит Небесная сама.
«Неверный! – слышу амброзийный шепот. –
Слагался ль в песнь твой малодушный ропот?
Ты остовом ветвистым шелестел
С останками листвы сухой и бурой,
Как дуб под снегом; ветр в кустах свистел;
А я в звездах звала твой взгляд понурый».
5
Рыскучий волхв, вор лютый, серый волк,
Тебе во славу стих слагаю зимний!
Голодный слышу вой. Гостеприимней
Ко мне земля, людской добрее толк.
Ты ж ненавидим. Знает рабий долг
Хозяйский пес. Волшебней и взаимней,
Дельфийский зверь, пророкам Полигимний
Ты свой, доколь их голос не умолк.
Близ мест, где челн души с безвестных взморий
Причалил и судьбам я вверен был,
Стоит на страже волчий вождь, Егорий.
Протяжно там твой полк, шаманя, выл;
И с детства мне понятен зов унылый
Бездомного огня в степи застылой.
6
Ночь новолунья. А мороз, лютей
Медведицы, певцу надежд ответил,
Что стуж ущерб он с Музой рано встретил,
Беспечных легковернее детей.
Не сиротеет вера без вестей;
Немолчным дух обетованьем светел,
И в час ночной, чу, возглашает петел
Весну, всех весен краше и святей.
Звук оный трубный, тот, что отворяет
Последние затворы зимних врат,
Твой хриплый гимн, вождь утра, предваряет.
И, полночь пережившее утрат,
Биеньем тайным сердце ускоряет
Любимых на лицо земли возврат.
7
Как месячно и бело на дорогах,
Что смертной тенью мерит мой двойник.
Меж тем как сам я, тайный ученик,
Дивясь, брожу в Изидиных чертогах.
И мнится, здешний, я лежу на дрогах,
Уставя к небу мертвый, острый лик:
И черных коней водит проводник
Пустынных гор в оснеженных отрогах.
И, движась рядом, поезд теневой
По белизне проходит снеговой;
Не вычерчен из мрака лишь вожатый,
Как будто, сквозь него струясь, луна
Лучи слила с зарею розоватой,
И правит путь Пресветлая Жена.
8
Худую кровлю треплет ветр, и гулок
Железа лязг и стон из полутьмы.
Пустырь окрест под пеленой зимы,
И кладбище сугробов – переулок.
Час неурочный полночь для прогулок
По городу, где, мнится, дух чумы
Прошел, и жизнь пустой своей тюрьмы
В потайный схоронилась закоулок.
До хижины я ноги доволок,
Сквозь утлые чьи стены дует вьюга,
Но где укрыт от стужи уголок.
Тепло в черте магического круга;
На очаге клокочет котелок,
И светит Агни, как улыбка друга.
9
Твое именованье – Сиротство,
Зима, Зима! Твой скорбный строй – унылость.
Удел – богов глухонемых немилость.
Твой лик – с устами сжатыми вдовство.
Там, в вышних ночи, славы торжество,
Превыспренних бесплотных легкокрылость.
Безвестье тут, беспамятство, застылость,
А в недрах – Солнца, Солнца рождество!
Меж пальцев алавастровых лампада
Психеи зябкой теплится едва.
Алмазами играет синева.
Грозя, висит хрустальная громада.
Под кров спасайся, где трещат дрова,
Жизнь темная, от звездных копий хлада!
10
Бездомных, боже, приюти! Нора
Потребна земнородным и берлога
Глубокая. В тепло глухого лога
И зверя гонит зимняя пора.
Не гордых сил привольная игра –
За огонек востепленный тревога
В себе и в милом ближнем – столь убога
Жизнь и любовь. Но все душа бодра.
Согрето тело пламенем крылатым,
Руном одето мягким и косматым,
В зверином лике весел человек, –
Скользит на лыжах, правит бег олений.
Кто искру высек, – сам себя рассек
На плоть и дух – два мира вожделений.
11
Далече ухнет в поле ветр ночной
И теплым вихрем, буйный, налетает:
Не с островов ли гость, где обитает
На запад солнца взятых сонм родной?
Довременной бушует он весной,
Острог зимы в его дыханье тает.
И сторожким копытом конь пытает
На тонкой переправе лед речной.
Февральские плывут в созвездьях
Рыбы, Могильные лучом пронзают глыбы,
Волнуют притяженьем область душ.
Закон их своенравен, свычай шалый:
Вчера все стыло в злобе лютых стуж, –
Синеет в пятнах дол наутро талый.
12
То жизнь – иль сон предутренний, когда
Свежеет воздух, остужая ложе,
Озноб крылатый крадется по коже
И строит сновиденье царство льда?
Обманчива явлений череда:
Где морок, где существенность, о боже?
И явь и греза – не одно ль и то же?
Ты – бытие; но нет к тебе следа.
Любовь – не призрак лживый: верю, чаю!..
Но и в мечтанье сонном я люблю,
Дрожу за милых, стражду, жду, встречаю...
В ночь зимнюю пасхальный звон ловлю,
Стучусь в гроба и мертвых тороплю,
Пока себя в гробу не примечаю.
Декабрь 1919 – февраль 1920
РИМСКИЕ СОНЕТЫ
1
Вновь, арок древних верный пилигрим,
В мой поздний час вечерним «Аvе, Rоmа»
Приветствую, как свод родного дома,
Тебя, скитаний пристань, вечный Рим.
Мы Трою предков пламени дарим;
Дробятся оси колесниц меж грома
И фурий мирового ипподрома:
Ты, царь путей, глядишь, как мы горим.
И ты пылал и восставал из пепла,
И памятливая голубизна
Твоих небес глубоких не ослепла.
И помнит в ласке золотого сна,
Твой вратарь кипарис, как Троя крепла,
Когда лежала Троя сожжена.
2
Держа коней строптивых под уздцы,
Могучи пылом солнечной отваги
И наготою олимпийской наги,
Вперед ступили братья-близнецы.
Соратники квиритов и гонцы
С полей победы, у Ютурнской влаги,
Неузнаны, явились (помнят саги)
На стогнах Рима боги-пришлецы.
И в нем остались до скончины мира.
И юношей огромных два кумира
Не сдвинулись тысячелетья с мест.
И там стоят, где стали изначала, –
Шести холмам, синеющим окрест,
Светить звездой с вершины Квиринала.
3
Пел Пиндар, лебедь: «Нет под солнцем блага
Воды милей». Бежит по жилам Рима,
Склоненьем акведуков с гор гонима,
Издревле родников счастливых влага.
То плещет звонко в кладезь саркофага;
То бьет в лазурь столбом и вдаль, дробима,
Прохладу зыблет; то, неукротима,
Потоки рушит с мраморного прага.
Ее журчаньем узкий переулок
Волшебно оживлен, и хороводы
Окрест ее ведут морские боги:
Резец собрал их. Сонные чертоги
Пустынно внемлют, как играют воды
И сладостно во мгле их голос гулок.
4
Окаменев под чарами журчанья
Бегущих струй за полные края,
Лежит полузатоплена ладья;
К ней девушек с цветами шлет Кампанья.
И лестница, переступая зданья,
Широкий путь узорами двоя,
Несет в лазурь двух башен острия
И обелиск над площадью ди Спанья.
Люблю домов оранжевый загар
И людные меж старых стен теснины,
И шорох пальм на ней в полдневный жар;
А ночью темной вздохи каватины
И под аккорды бархатных гитар
Бродячей стрекотанье мандолины.
5
Двустворку на хвостах клубок дельфиний
Разверстой вынес; в ней растет Тритон,
Трубит в улиту; но не зычный тон –
Струя лучом пронзает воздух синий.
Средь зноя плит, зовущих облак пиний,
Как зелен мха на демоне хитон!
С природой схож резца старинный сон
Стихийною причудливостью линий.
Бернини, – снова наш, твоей игрой
Я веселюсь, от Четырех фонтанов
Бредя на Пинчьо памятной горой,
Где в келью Гоголя входил Иванов,
Где Пиранези огненной иглой
Пел Рима грусть и зодчество Титанов.
6
Через плечо слагая черепах,
Горбатых пленниц, на мель плоской вазы,
Где брызжутся на воле водолазы,
Забыв, неповоротливые, страх,
Танцуют отроки на головах
Курносых чудищ. Дивны их проказы:
Под их пятой уроды пучеглазы
Из круглой пасти прыщут водный прах.
Их четверо резвятся на дельфинах.
На бронзовых то голенях, то спинах
Лоснится дня зелено-зыбкий смех.
И в этой неге лени и приволий
Твоих ловлю я праздничных утех,
Твоих, Лоренцо, эхо меланхолий.
7
Спит водоем осенний, окроплен
Багрянцем нищим царственных отрепий.
Средь мхов и скал муж со змеей, Асклепий,
Под аркою глядит на красный клен.
И синий свод, как бронзой, окаймлен
Убранством сумрачных великолепий
Листвы, на коей не коснели цепи
Мертвящих стуж, ни снежных блеск пелен.
Взирают так с улыбкою печальной
Блаженные на нас, как на платан
Увядший солнце. Плещет звон хрустальный:
Струя к лучу стремит зыбучий стан.
И в глади опрокинуты зеркальной
Асклепий, клен, и небо, и фонтан.
8
Весть мощных вод и в веянье прохлады
Послышится, и в их растущем реве.
Иди на гул: раздвинутся громады,
Сверкнет царица водометов, Треви.
Сребром с палат посыплются каскады;
Морские кони прянут в светлом гневе;
Из скал богини выйдут, гостье рады,
И сам Нептун навтречу Влаге-Деве.
О, сколько раз, беглец невольный Рима,
С молитвой о возврате в час потребный
Я за плечо бросал в тебя монеты!
Свершались договорные обеты:
Счастливого, как днесь, фонтан волшебный,
Ты возвращал святыням пилигрима.
9
Пью медленно медвяный солнца свет,
Густеющий, как долу звон прощальный;
И светел дух печалью беспечальной,
Весь полнота, какой названья нет.
Не медом ли воскресших полных лет
Он напоен, сей кубок дня венчальный?
Не Вечность ли свой перстень обручальный
Простерла Дню за гранью зримых мет?
Зеркальному подобна морю слава
Огнистого небесного расплава,
Где тает диск и тонет исполин.
Ослепшими перстами луч ощупал
Верх пинии, и глаз потух. Один,
На золоте круглится синий Купол.
МОНАСТЫРЬ В СУБИАКО
За мной – вершин лиловый океан;
И крест, и дверь – в конце тропы нагорной,
Где каменных дубов сомкнутый стан
Над кручей скал листвой поникнул черной.
Как стая змей, корней извив упорный,
Проник утес в отверстья старых ран:
Их сеть тверда, как их оплот опорный;
Их сеть вотще колеблет ураган.
Вхожу. Со стен святые смотрят тени;
Ведут во мглу подземную ступени;
Вот жертвенник: над ним – пещерный свод.
Вот вертоград: нависли скал угрозы;
Их будит гром незримых дольних вод;
А вкруг горят мистические розы.
Между 1892 и 1902
НОСТАЛЬГИЯ
Подруга, тонут дни! Где ожерелье
Сафирных тех, тех аметистных гор?
Прекрасное немило новоселье.
Гимн отзвучал: зачем увенчан хор?..
О, розы пены в пляске нежных ор!
За пиром муз в пустынной нашей келье –
Близ волн морских вечернее похмелье!
Далеких волн опаловый простор!..
И горних роз воскресшая победа!
И ты, звезда зари! ты, рдяный град –
Парений даль, маяк златого бреда!
О, свет любви, ему же нет преград,
И в лоно жизни зрящая беседа,
Как лунный луч в подводный бледный, сад!
Между 1892 и 1902
ЛАТИНСКИЙ КВАРТАЛ
………………………………Е. С. Кругликовой
Кто знает край, где свой – всех стран школяр?
Где молодость стопой стремится спешной,
С огнем в очах, чела мечтой безгрешной
И криком уст, – а уличный фигляр
Толпу зевак собрал игрой потешной?
Где вам венки, поэт, трибун, маляр,
В дыму и визгах дев? Где мрак кромешный
Дант юный числил, мыслил Абеляр?
Где речь вольна и гении косматы?
Где чаще всё, родных степей сарматы,
Проходит сонм ваш, распрей обуян?
Где ткет любовь меж мраморных Диан
На солнце ткань, и Рима казематы
Черны в луне?.. – То – град твой, Юлиан!
СФИНКСЫ НАД НЕВОЙ
Волшба ли ночи белой приманила
Вас маревом в полон полярных див,
Два зверя-дива из стовратных Фив?
Вас бледная ль Изида полонила?
Какая тайна вам окаменила
Жестоких уст смеющийся извив?
Полночных волн немеркнущий разлив
Вам радостней ли звезд святого Нила?
Так в час, когда томят нас две зари
И шепчутся лучами, дея чары,
И в небесах меняют янтари, –
Как два серпа, подъемля две тиары,
Друг другу в очи – девы иль цари –
Глядите вы, улыбчивы и яры.
ПАМЯТИ СКРЯБИНА
1
Осиротела Музыка. И с ней
Поэзия, сестра, осиротела,
Потух цветок волшебный у предела
Их смежных царств, и пала ночь темней
На взморие, где новозданных дней
Всплывал ковчег таинственный. Истлела
От тонких молний духа риза тела,
Отдав огонь источнику огней.
Исторг ли Рок, орлицей зоркой рея,
У дерзкого святыню Прометея?
Иль персть опламенил язык небес?
Кто скажет: побежден иль победитель,
По ком, – немея кладбищем чудес, –
Шептаньем лавров плачет муз обитель?
СПОР / Поэма в сонетах
Таит покров пощады тайну божью:
Убил бы алчных утоленный голод.
Безумит постиженье... Пусть же молод
Забвеньем будет ветхий мир – и ложью!
И Смерти страх спасительною дрожью
Пусть учит нас, что в горнах неба – холод,
Чтоб не был дух твой, гость Земли, расколот
И путник не блуждал по придорожью.
И пусть сердца, замкнувшиеся скупо,
Не ведают, что Смерть – кровосмеситель,
Что имя Смерти – Чаша Круговая.
И пусть сердца, что ропщут, изнывая
Разлукою в тюрьме живого трупа,
Тебя нежданным встретят, Воскреситель!
1
Явила Смерть мне светлый облик свой
И голосом умильным говорила:
«Не в нектар ли, не в негу ль растворила
Я горечь солнц усладной синевой?
Зной жадных жал, яд желчи огневой
Не жалостью ль охладной умирила?
И жатвой новь я, жница, одарила;
И жар любви – мой дар душе живой.
Бессмертия томительное бремя
Не я ль сняла и вам дала, взамен,
Отрадных смен свершительное Время?
Узнай вождя творящих перемен,
Мой сев и плен, зиждительное племя,
В ключарнице твоих темничных стен!»
2
И с гневом я Небесной прекословил:
«Когда б, о Смерть, была Любовь твой дар,
То и в огне бы лютом вечных кар,
Кто здесь любил, закон твой славословил.
Но если Рок сердец блаженный жар
Возмездием разлуки предусловия, –
Разлучница! Иной, чем ты, готовил
Архитриклин кратэры брачных чар.
Бог Эрос, жезл переломив коленом
И две судьбы в единый слиток слив,
Летит других вязать веселым веном.
А к тем, как тать, в венке седых олив,
Подходишь ты, и веешь тонким тленом,
И не покинешь их – не разделив».
3
Мне Смерть в ответ: «Клянусь твоим оболом,
Что ты мне дашь: не лгут уста мои.
Яд страстных жал в тебе – мои струи;
И бог-пчела язвит моим уколом.
Ты был един; но сам, своим расколом,
Звал смерть в эдем исполненной любви.
Ты стал четой. Пожар поплыл в крови:
Томится пол, смеситься алчет с полом.
Но каждое лобзание тебя
В тебе самом, как мужа, утверждает;
И быть жрецом ты обречен, любя.
А жертвы месть убийцу побеждает...
Так страждет страсть, единое дробя.
Мой мирный меч любовь освобождает».
4
Сжал зубы гнев глухой, страшась проклясть
Всё, кроме той, что всё в себе вмещала.
А гнев мой речь свирельная прощала:
«Познай меня, – так пела Смерть, – я – страсть!
В восторгах ласк, чья сладостная власть
Ко мне твое томленье обращала?
И мука нег, пророча, возвещала,
Что умереть – блаженнейшая часть.
На пире тел вы моего фиала,
Сплетенные, касались краем уст;
И ночь моя двоим уже зияла.
Но, выплеснув вино, держала пуст
Пред вами я кратэр. И жажды жала
Вонзались вновь... Пылал терновый куст».
5
«Злорадный страж, завистник-соглядатай! –
Воскликнул я. – О Смерть, скупой евнух!
Ты видела сладчайший трепет двух
И слышала, что в нас кричал глашатай
Последних правд – восторг души, объятой
Огнем любви! Когда б, таясь, как дух,
Не тать была, а добрый ты пастух, –
Твоих овец ты б увела, вожатый,
Не разлучив, в желанные врата!
И на одной застыли б мы постели,
Она и я, к устам прижав уста;
И на костре б одном сердца сгорели;
И две руки единого креста
В борении одном закостенели».
6
Мне Смерть в ответ: «Гляди: мой свет – палит.
Я – пламенник любви. Твоя Психея
Вперед, святой купели вожделея,
Порхнула в мой огонь. Он утолит
Желанье душ, которым дух велит
Светить Земле, светясь и пламенея.
К родной ушла родная тень. Позднее
Расплавится твой слитый монолит.
Желай и жди. Когда благословеньем
Моих олив благословен союз,
То вечность – верь – испытана мгновеньем.
Живых мне не дано расторгнуть уз.
Что жить должно, смеется над забвеньем.
В день третий я – вожатый в Эммаус».
7
Как мертвый угль, перекален раскалом,
Ожив, родит ковчежец солнц – алмаз, –
Слеза скупая канула из глаз
И в скляницу легла живым кристаллом.
И Гостья мне: «Любви творю наказ –
Дань слез твоих смесить в сосуде малом
С печалью той, что, светлым покрывалом
Одетая, здесь плакала не раз
Над тем, кто мертв и – как лагуна молом –
Закрыт от волн живых. Но как черна
Тюрьма корней, а цвет цветет над долом,
И всё корней и цвета жизнь одна:
Так всё ты с ней. Клянусь твоим оболом,
Что ты мне дашь: тебя возьмет она».
8
Сказала. Я – взглянул, и призрак милый
На миг блеснул, примнилось, надо мной...
Но, выпитый лазурной глубиной,
Прозрачности небесною могилой,
Истаял в свет, где семицветнокрылой
Невестою и Вечною Женой,
Цветя, манил в предел заповедной
Сад Радуги детей Земли унылой.
О Матерь-Твердь! Невеста-Смерть! Прейду
И я порог, и вспомню, вспоминая.
Сказала Ты: «Иди!» – и Ты: «Приду».
Ты – Дверь Любви, и Ты – любовь родная!
Единой я — в Тебе, единой, жду.
Тесна любви единой грань земная...
9
И в духе был восхищен я вослед
Ушедшей в свет от сей юдоли скудной.
Блуждали мы в долине изумрудной –
И слышим весть внезапную: «Конь блед».
Вот бледный конь; и на коне побед
Навстречу нам с холмов, тропой безлюдной,
Путь медленный склоняет всадник чудный;
И покрывалом бледным он одет.
И бледный лик сверкнул нам, и угрозой
Красы неизреченной сердце сжег...
Был Ангел он – иль Дева?.. С алой розой
В руке он ехал... И у наших ног
Упала роза... Призрак реял мимо...
Так вяжет Смерть сердца нерасторжимо.
Июнь 1908