У моря ветер камни сыпал горсткой,
ракухи лускал.
Откуда Моцарт осенью приморской
на юге русском?
Он был как свет, не ведавший обмана,
не знавший спеси.
А где ещё и слушать «Дон Жуана»,
как не в Одессе?
Придёт пора — и я тебе наскучу,
Господня шалость.
Здесь сто племён в одну свалилось кучу
и всё смешалось.
Под вольный шум отчаянного груза,
хвальбу и гогот
по образцам отверженного вкуса
схохмился город.
Сбегали к морю пушкинские строки,
овечьи тропы.
Лёг на сухом и гулком солнцепеке
шматок Европы.
Здесь ни Растрелли не было, ни Росси,
но в этом тигле
бродяги мира в дань ребячьей грёзе
Театр воздвигли.
Над ним громами небо колебалось,
трубили бури,
лишь Моцарт был, как ангел или парус,
дитя лазури.
Он шёл, свистя, по пристаням, по дюнам,
с волшбой приятья,
и я не зря о Пушкине подумал:
они как братья.
Я рад ему в налитой Богом сини,
хотя, наверно,
играл оркестр и пели героини
довольно скверно.
Я б не хотел классичнее и строже,
и слава Богу,
что здесь блистают статуи и ложи,
как в ту эпоху.
Душе скитальца музыка желанна,
как сон о лесе,
а где ещё и слушать «Дон Жуана»,
как не в Одессе?
Пусть стаи волн кусты и камни мочат,
и гаснут зори,
и чарам жизни радуется Моцарт
на Чёрном море.
1977