Жизненные наблюдения - 43
ПОЭТЫ
Неизвестные знаменитости
Дон-Аминадо
1 апреля 1908 года в Санкт-Петербурге вышел журнал сатиры и юмора "Сатирикон".
Он издавался еженедельно до 1918 года. Одним из главных редакторов был Аркадий Аверченко.
В журнале печатали сочинения прозаиков и поэтов, которых со временем стали называть "Сатириконцы".
Наиболее известными авторами стали Саша Чёрный, Тэффи, Осип Дымов, Николай Агнивцев, Сергей Городецкий, Аркадий Бухов. Одним из самых любимых читательской публикой был Дон-Аминадо.
Дон-Аминадо - это Аминад Петрович Шполянский, родившийся 7 мая 1888 года в Херсонской губернии. Он получил юридическое образование, работал адвокатом и занимался писательской деятельностью.
Воевал на Первой мировой войне, был ранен; первую книгу стихотворений "Песни войны" опубликовал в 1914 году. Нужно сказать, что начавшаяся война побудила многих известных писателей к сочинению ура-патриотических произведений. На тему "гром победы раздавайся" писали Ахматова, Блок, Брюсов, З.Гиппиус, Г.Иванов, М.Кузмин, Н.Минский, И.Северянин, Тэффи, Б.Савинков и многие другие. В моей библиотеке есть книжечка Фёдора Сологуба "Война", изданная в 1914 году. Российская общественность "бросала в воздух чепчики" полагая, что страна очень скоро одержит безоговорочную победу, но война затянулась, оды в честь неё становились всё тише, а потом и вовсе заглохли.
Грянула Февральская революция, которая вновь заставила встрепенуться деятелей культуры - многие радовались свержению царя, падению Дома Романовых, писали восторженные стихи о новой жизни, о демократии.
Знали бы они, что будет дальше - загрустили бы и замолчали, потому что жизнь их одёрнула - грянул Октябрьский переворот, отрезвивший большинство известных писателей, понявших, что России пришёл конец - той России, которую они любили всем сердцем. Всё было неожиданно и страшно. "Россия слиняла в три дня" - сказал Василий Розанов.
Все ужасы того времени описал Иван Бунин в своих "Окаянных днях" - страшной книге о том, как человек превращается в лютого зверя.
Книга публиковалась в журналах Парижа, а в 1936 году вышла отдельным изданием. В СССР это "крамольное сочинение", развенчавшее мифы о прекрасных героях революции и о светлом будущем России, было запрещено до самой Перестройки.
Покинуть Россию в те годы удалось Набокову, Бунину, Шмелёву, Андрееву, Аверченко, Куприну, Саше Чёрному, Тэффи, Берберовой, Ходасевичу и многим другим писателям.
Это была "первая волна эмиграции". Многие из тех, что остались, понадеявшись на лучшее, были убиты большевиками: репрессии, казни, начавшиеся в 1918 году, ещё больше расширились в годы сталинской резни, когда писателей убивали уже десятками - только за то, что они писатели - их имена всем известны.
Дон-Аминадо смог эмигрировать и осел в Париже - столице русской эмиграции. Он печатался в различных журналах, издавал сборники стихов, стал популярен не только среди эмигрантов, но и среди французов.
О его творчестве восторженно отзывался Бунин: "Что ни слово, то золото", "Какой удивительный талант!" Марина Цветаева высоко ценила лирические стихи поэта. Георгий Адамович - замечательный поэт серебряного века и лучший литературный критик русской эмиграции, восхищался его афоризмами.
Для этого эссе из большого числа афоризмов я выбрал те, которые показались мне лучшими, пережившими своё время и ставшими классикой русской афористики.
Вот они:
„Ничто так не утомляет, как ожидание поезда. Особенно, когда лежишь на рельсах.“
„Когда люди не сходятся в главном, они расходятся из-за пустяков.“
„Для того чтобы не сделать ни одного ложного шага, надо всё время топтаться на месте.“
„Скептик — это тот человек, который не верит в бесплатный энтузиазм.“
„Есть два способа испортить жизнь: окружить себя умниками и окружить себя дураками.“
„Трудно жить полной жизнью на пустой желудок.“
„Только находясь в большой толпе и понимаешь, что такое безлюдье.“
„Если очень долго поступать по-свински, то в конце концов можно устроиться по-человечески.“
„Во время гражданской войны история сводится к нулю, а география — к подворотне.“
„Напрасно ты думаешь, что камень, поставленный на могиле философа, это и есть философский камень.“
„Ударом кулака можно и конституцию переделать.“
„Министр Геббельс исключил Генриха Гейне из энциклопедического словаря. Одному дана власть над словом, другому — над словарем.“
„Живя в болоте, ты не рискуешь, что тебя захлестнет волна.“
„Ничто так не сбивает с пути, как стояние на перепутье.“
„Честный ребенок любит не маму с папой, а трубочки с кремом.“
„Зачем громко каяться, когда можно тихо грешить?“
„Путь к забвению лежит через триумфальные ворота.“
„Пессимизм — это вопрос темперамента, оптимизм — вопрос жалованья.“
„Счастливые поколения занимаются шведской гимнастикой, несчастные — переоценкой ценностей.“
„Чем пьедестал выше, тем угол падения больше.“
„Объявить себя гением легче всего по радио.“
„Предков вешают на стене, а современников — где попало.“
„Из пессимизма ещё есть выход, из оптимизма — никакого.“
„Вождь выходит из народа, но обратно не возвращается.“
„И тайным голосованием можно обнаружить явную глупость.“
„Борьба за существование, которая ничего не даёт, считается идейной…“
„На посмертную славу рассчитывают только обыкновенные дураки, монументальные устраиваются при жизни.“
„За женатого дурака краснеет его жена, за холостого — всё общество.“
„После трех рюмок коньяку француз переходит на минеральную воду, а русский на «ты.»“
„Никогда не говорите, что дела идут хуже некуда. Подождите до завтра: вы увидите, что они стали ещё хуже.“
„И осиновый кол есть вид памятника.“
„Стрельба есть передача мыслей на расстоянии…“
„Если у вас действительно есть план спасения России, то оставьте его в черновике и никому не показывайте.“
„Чтобы доверие было прочным, обман должен быть длительным.“
"Верх популярности — это когда весь мир ненавидит одного человека."
"Первое апреля — это единственный день в году, когда принято друг друга обманывать. Ибо всем известно, что в течение остальных трехсот шестидесяти четырех дней принято говорить одну только правду."
"Верх нелепости: иметь ангела-хранителя и не иметь денег на метро."
"Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным, но больным."
"Долги надо делать в государственном масштабе, иначе их надо платить."
"Нет ничего более утомительного, чем любовь к ближнему в международном масштабе."
"Сплетничают те, у кого нет личной жизни и в адрес того, у кого личная жизнь есть."
"Приличный человек если и совершит подлость, то молча.
Зато убежденный подлец без подходящей литературной цитаты никак уж не обойдется."
"Раскаяться никогда не поздно, а согрешить можно и не успеть."
"Верх невезения: сидеть на иголках и кашлять."
"Иллюзия, вошедшая в привычку, называется счастьем."
"Восстановление России начнётся с перекраски вывесок и переименования улиц."
"Аппетит приходит во время недоедания."
"Если бы Венера Милосская ела пирожки с капустой она бы не стояла в Лувре!"
"Лучше страдать от бессонницы, чем видеть во сне Клару Цеткин."
"Причин войны не бывает, бывают только последствия."
"Человек, которому нечего сказать, может говорить безостановочно."
"Свинья ничего не понимает не только в апельсинах, но и в государственном праве тоже."
"На журавлей в небе работают утки на земле."
"Когда братскую могилу роют в длину, она называется каналом."
"Человек вышел из обезьяны, но отчаиваться по этому поводу не стоит: он
уже возвращается."
"Ничто так не приближает к смерти, как долголетие."
"Чтобы погрузить человека в полную тьму, достаточно одной светлой личности."
"Со дня Октябрьского переворота прошло шестнадцать лет. Это значит, что до нового переворота осталось на шестнадцать лет меньше."
"И деревянные мозги могут обладать железной логикой."
"Чтобы сделаться вождём народа, надо обладать всеми чувствами, кроме чувства юмора"
"Всё в мире относительно: обеспечьте собаке собачью жизнь, она счастлива будет!"
Стихи, написанные Доном-Аминадо, издавались в Парижских журналах, выходили отдельными сборниками:
Честность с собой
Через двести-триста лет жизнь будет невыразимо прекрасной.
Чехов
Россию завоюет генерал.
Стремительный, отчаянный и строгий.
Воскреснет золотой империал.
Начнут чинить железные дороги.
На площади воздвигнут эшафот,
Чтоб мстить за многолетие позора.
Потом произойдет переворот
По поводу какого-нибудь вздора.
Потом… придет конногвардейский полк:
Чтоб окончательно Россию успокоить.
И станет население, как шелк.
Начнет пахать, ходить во храм и строить.
Набросятся на хлеб и на букварь.
Озолотят грядущее сияньем.
Какая-нибудь новая бездарь
Займется всенародным покаяньем.
Эстетов расплодится, как собак.
Все станут жаждать наслаждений жизни.
В газетах будет полный кавардак
И ежедневная похлебка об отчизне.
Ну, хорошо. Пройдут десятки лет.
И Смерть придет и тихо скажет: баста.
Но те, кого еще на свете нет,
Кто будет жить — так, лет через полтораста,
Проснутся ли в пленительном саду
Среди святых и нестерпимых светов,
Чтоб дни и ночи в сладостном бреду.
Твердить чеканные гекзаметры поэтов
И чувствовать биения сердец,
Которые не ведают печали.
И повторять: «О, брат мой. Наконец!
Недаром наши предки пострадали!»
Н-да-с. Как сказать… Я напрягаю слух,
Но этих слов в веках не различаю.
А вот что из меня начнет расти лопух:
Я — знаю.
И кто порукою, что верен идеал?
Что станет человечеству привольно?!
Где мера сущего?! — Грядите, генерал!..
На десять лет! И мне, и вам — довольно!
Возвращается ветер...
Возвращается ветер на круги своя.
Не шумят возмущенные воды.
Повторяется все, дорогая моя,
Повинуясь законам природы.
Расцветает сирень, чтоб осыпать свой цвет.
Гибнет плод, красотой отягченный.
И любимой – поэт посвящает сонет,
Уже трижды другим посвященный.
Все есть отблеск и свет. Все есть отзвук и звук.
И, внимая речам якобинца,
Я предчувствую, как его собственный внук
Возжелает наследного принца.
Ибо все на земле, дорогая моя,
Происходит, как сказано в песне:
Возвращается ветер на круги своя,
Возвращается, дьявол! хоть тресни.
Стихи о бедности
Не упорствуй, мой маленький друг.
И не гневайся гневом султанши.
Мы с тобой не поедем на юг.
Мы не будем купаться в Ла-Манше.
Я тебя так же нежно люблю,
Все капризы готов исполнять я.
Но, увы, я тебе не куплю
Кружевного брюссельского платья.
Потому что…- богата ли мышь,
Убежавшая чудом с пожара?!
Что же ты, моя мышка, молчишь?
Или, бедный, тебе я не пара?
Не грусти. Это только-пока.
Перешей свое платье с каймою,
То, в котором, светла и легка,
По Тверской ты гуляла весною.
Заскучаешь, возьму автобус
И до самой Мадпэн прокатаю!
Я ведь твой избалованный вкус,
Слава Богу, немножечко знаю…
Разве кончена жизнь уже?
Разве наша надежда напрасна?!
Почитай господина Мюрже,
Ты увидишь, что жизнь прекрасна.
А сознанье, что в нашей судьбе
Есть какая-то мудрость страданья?!
Разве это не лестно тебе?
Разве мало такого сознанья?..
Жить, постигнув, что все — Ничего!
Видеть мир, превращенный в обломки!..
Понимаешь ли ты, до чего
Нам завидовать будут потомки?!
Не сердись же, мой маленький друг.
Не казни меня гневом султанши.
Жили-были
Если б вдруг назад отбросить
Этих лет смятенный ряд,
Зачесать умело проседь,
Оживить унылый взгляд,
Горе — горечь, горечь — бремя,
Все — веревочкой завить,
Если б можно было время
На скаку остановить,
Чтоб до боли закусило
Злое время удила,
Чтоб воскликнуть с прежней силой —
Эх была, да не была!
Да раскрыть поутру ставни,
Да увидеть под окном
То, что стало стародавней
Былью, сказочкою, сном…
Этот снег, что так синеет,
Как нигде и никогда,
От которого пьянеет
Сердце раз и навсегда.
Синий снег, который режет,
Колет, жжет и холодит,
Этот снег, который нежит,
Нежит, душу молодит,
Эту легкость, эту тонкость,
Несказанность этих нег,
рупкость эту, эту звонкость,
Эту ломкость, этот снег!
Если б нам, да в переулки,
В переулки, в тупички,
Где когда-то жили-были,
Жили-были дурачки,
Только жили, только были,
Что хотели, не смогли,
Говорили, что любили,
А сберечь, не сберегли…
Признания
Мы были молоды. И жадны. И в гордыне
Нам тесен был и мир, и тротуар.
Мы шли по улице, по самой середине,
Испытывая радость и угар —
От звуков музыки, от солнца, от сиянья,
От жаворонков, певших в облаках,
От пьяной нежности, от сладкого сознанья,
Что нам дано бессмертие в веках…
Мы были молоды. Мы пели. Мы орали.
И в некий миг, в блаженном забытьи,
В беднягу пристава то ландыши швыряли,
То синие околыши свои.
Звенела музыка, дрожала мостовая…
Пылал закат. Изнемогавший день
Склонялся к западу, со страстию вдыхая
Прохладную лиловую сирень.
Мы были смелыми. Решительными были.
На приступ шли и брали города.
Мы были молоды. И девушек любили.
И девушки нам верили тогда…
Клубились сумерки над черною рекою.
Захлопывалось темное окно.
А мы все гладили прилежною рукою
Заветное родимое пятно.
Мы поздно поняли, пропевши от усердья
Все множество всех песен боевых,
Что нет ни пристава, ни счастья, ни бессмертья…
Лишь ландыши, и то уж для других.
Как рассказать?
Как объяснишь им чувство это
И как расскажешь на словах-
Тревогу зимнего рассвета
На петербургских островах,
Когда, замучившись, несется
Шальная тройка поутру.
Когда, отстегнутая, бьется
Медвежья полость на ветру?
Как рассказать им день московский,
И снежный прах, и блеск слюды,
И парк Петровско-Разумовский,
И Патриаршие пруды,
И на облупленных карнизах,
На тусклом золоте церквей
Зобастых, серых, белых, сизых,
Семью арбатских голубей?
Сидят в метро. Молчат сурово.
Эксцельсиор читают свой...
И нет им дела никакого
До хрестоматии чужой.
Как рассказать им чувство это,
Как объяснить в простых словах
Тревогу зимнего рассвета
На петербургских островах,
Когда, замучившись, несется
Шальная тройка поутру,
Когда, отстегнутая, бьется
Медвежья полость на ветру,
И пахнет влагой, хвоей, зверем...
И за верстой верста бежит,
А мы, глупцы, орем и верим,
Что мир лишь нам принадлежит.
Париж
1
Горячий бред о том, что было.
И ураган прошедших лет.
И чья-то бедная могила.
И чей-то милый силуэт.
И край, при мысли о котором
Стыдом, печалью и позором
Переполняется душа.
И ты, которая устало
В мехах московских утопала,
Красою строгою дыша.
И дом, и скрип зеленой ставни.
И блеск оконного стекла.
И сон, и давний, и недавний.
И жизнь, которая текла.
И нежность всех воспоминаний,
И мудрость радости земной.
И все, что было ранней-ранней
Неповторимою весной.
И то, чем жизнь была согрета
И от чего теперь пуста,
Я все сложил у парапета
Резного Сенского моста.
2
Не ты ли сердце отогреешь
И, обольстив, не оттолкнешь?!
Ты легким дымом голубеешь
И ты живешь и не живешь.
Ты утончаешь все движенья,
Облагораживаешь быль.
И вечно ищешь достиженья,
Чтоб расточить его, как пыль.
Созревший, сочный и осенний,
Прикосновений ждущий плод,
Ты самый юный и весенний.
Как твой поэт, как твой народ.
Латинский город, где кираса
Не уступает канотье.
Где стансы Жана Мореаса
Возникли в сумерках Готье.
Где под часовенкой старинной
Дряхлеет сердце короля.
Где сумасшедшею лавиной
Чрез Елисейские поля
В Булонский лес, зеленый ворот,
Стесненный пряжкой Этуаль,
Летит, несется, скачет город,-
Одна певучая спираль.
3
И я с тобою, гость случайный,
Бегу, чтоб только превозмочь
Мою окутанную тайной
И неизвестностию ночь.
Чтоб размотать на конус пиний
Тоскливых дум веретено,
Чтоб выпить этот вечер синий,
Как пьют блаженное вино.
Благословить моря и сушу
И дом чужой, и отчий дом,
И расточить больную душу
В прозрачном воздухе твоем.
Сентябрьские розы
Осенние дни еще тихо
И робко толпятся в преддверье.
Сентябрьские розы пылают
Пыланьем последнего дня.
Латинские сумерки сини,
Легки и воздушны, и кратки.
И снова блаженное лето
Отходит, как юность твоя.
Когда человек вспоминает
О том, что давно миновало,
То знай, это старость в преддверье,
Дыханье в груди затая,
Старается тихо подкрасться
И, время по вздохам считая,
Войти, как входила когда-то
Упрямая юность твоя…
Войдет и осмотрит рапиры,
Которые быстро ржавеют,
И сядет, оправив старинной,
Шуршащей оборки края.
Скользнет снисходительным взглядом
По толстым и пыльным тетрадям,
Где спят миллионы терзаний,
Прошедших, как юность твоя.
Но ветер с неслыханной силой
Ударит в железные ставни,
И вспыхнут каминные угли,
Как розы осеннего дня…
И сердце впервые постигнет
Покорности жуткую сладость,
Но только иную, чем знала,
Чем ведала юность твоя.
***
Был месяц май, и птицы пели,
И за ночь выпала роса…
И так пронзительно синели,
Сияли счастьем небеса,
И столько нежности нездешней
Тогда на землю пролилось,
Наполнив соком, влагой вешней,
И пропитав ее насквозь,
Что от избытка, от цветенья,
От изобилья, от щедрот,
Казалось, мир в изнеможенье
С ума от счастия сойдет!..
Был месяц май, и блеск, и в блеске
Зеленый сад и белый дом,
И взлет кисейной занавески
Над русским створчатым окном.
А перед домом, на площадке,
Веселый смех, качелей скрип.
И одуряющий и сладкий,
Неповторимый запах лип.
Летит в траву твой бант пунцовый,
А под ногой скользит доска,
Ах, как легко, скажи лишь слово,
Взмахнуть и взвиться в облака!..
И там, где медленно и пышно
Закатный день расплавил медь,
Поцеловать тебя неслышно,
И если надо, умереть…
Был месяц май, и небо в звездах,
И мгла, и свет, и явь, и сон.
И голубой, прозрачный воздух
Был тоже счастьем напоен.
Молчанье. Шорох. Гладь речная.
И след тянулся от весла.
И жизнь была, как вечер мая,
И жизнь и молодость была…
И все прошло, и мы у цели.
И снова солнце в синеве,
И вновь весна, скрипят качели,
И чей-то бант лежит в траве.
Он пережил Первую и Вторую мировые войны, он пережил сталинскую чуму и умер 14 ноября 1957 года. Ему было 69 лет.
С 1990 года в России начались многочисленные публикации творческого наследия писателя: "Афоризмы и изречения", "Поезд на третьем пути", "Наша маленькая жизнь", "Парадоксы жизни", "Дон-Аминадо"(из собрания "Антологии сатиры и юмора 20 века") и многие другие.
Дон-Аминадо вернулся в Россию, о чём и мечтал, как все эмигранты, но увы, только своими замечательными произведениями.
04.11.23