Мне бы закрыли въезд,
К старушке-Англии,
Преградив пути двойным рядом баррикад.
Выставили бы щиты, пригнали армию,
Лишь бы только не ступил
Загнанный вусмерть прусак,
На поля Беркшира.
И были бы правы.
Были бы в праве выбора:
Пустить на забег лошадь, гниющую заживо,
Или обойтись без королевского выговора.
Были бы честны.
Честны — со мной бы тоже.
Только одна беда —
Не застрелюсь, хоть должен.
Чтоб не позорить имя.
Чтоб не сгубить регалий.
Должен бы — стремя в стойло,
Да и вперёд ногами.
Встать, у своей могилы,
Да и взглянуть бы правде.
Прямо в глаза литые.
Прямо — в чертоги ада.
И отпустить надежду.
Вычеркнув добродетель.
Из тех своих привычек,
Что привели к смятенью.
Сдаться, стоять оставшись.
Больше не сделать шагу.
И наконец признаться —
Я оплошал, да с маху.
Я проигрался. Мимо.
Все эти ставки, джеты.
Все эти «призовые»,
И позолота «слита»…
Я не учёл ремарку,
Ставшую преткновеньем —
Чтобы остаться целым,
Мало бежать до ленты.
Мало быть просто «в списке».
Номер, да этак, двадцать.
Нужно ещё стать смыслом.
Тем, что пугает малость.
Но без него не сдюжить.
Мне без него — не выжить.
Смысл… Какая дурость.
А ведь лишь в ней — он виден.
В странной, чудной попытке:
Не проиграть, а выбыть.
В самой ужасной пытке —
Знать, что тебя заменят.
В крайне простом ответе —
Живы, пока мы верим.
И в бархате той же ленты —
Что обвивает шею.
В финише, за чертою.
В громких хлопках с трибуны.
В собственном миге счастья.
В миге — судьбы триумфе…
Мне бы закрыли двери.
Не поленившись выйти.
В ночь, за порог квартиры.
В стужу, продрогшим утром.
Мне бы сказали:
Поздно.
Больше никто не верит.
И может быть, что звёзды —
Даже и те, не греют.
Светом своим озябшим.
Чары надежд даруя…
Мне бы сказали:
Поздно. Завтра уж чтут молебен.
А я стою, и знаю.
Знаю — ещё не вечер.
Только рассвет кроится.
Только зажгутся свечи.
И до границы — кроха.
И до мечты — пол вёрсты.
Мне б добежать до туда.
Мне б им сказать — не поздно…