Индиговое небо не грозило никакими бедами.
Оно радостно трепетало...
*
Со берега незримо наплывали
Приятны запахи, что терпкие весьма.
Они со шелковистым веяньем от роз сливались,
Что ощущалося чуть-чуть, едва.
Те запахи то во тугой клубок, до густоты сиропа воздух сжав, сплетались,
То на отдельные волокна расплетались:
Тогда возможно было точно уловить
Дыхание азалий, лавров, эвкалиптов, олеандров и иных
Во множестве, что вызывают удивление собою:
И по строению, по краскам, замечательных цветов.
Подумалось - сойти я должен здеся, чтоб
Сбылись мечты из детства. Да, прикоснуться хоть бы
К поверхности шершавой, что кокоса, пальм,
К коре бамбука изумрудной , которая всегда и глянцева, и холодна,
*
И ко земле, что от песка кораллового розовела....
Два слова про ту обстановку, которая тогда в Абхазии была.
И так, Абхазия, что у подножья простиралась гор, была мала, душна и не имела
В то время связи сухопутной с внешним миром. Как? А так:
На севере - Хребет Кавказский Главный был оградой,
Единственный Клухорский перевал не проходимом был - обвалы
Разрушили там вьючную тропу во нескольких местах.
И днём и ночь без устали сползали по обрывам вниз лавины - все в дымах.
Так ж с севера, от Сочи,
И с юга, со Аджарии, шоссе, мосты
Разрушены в года Гражданской, что прошла и тут, войны.
Нагромождений из обвалов, осыпей имелось на них много.
Единственный путь связи оставался море, но
На нём в то время пассажирских пароходов (лишь «Пестель») не бы-ло!
*
Ещё тут надо рассказать: в то время
Свирепствовал в стране смертельный тиф сыпной.
Поэтому и приняли в Абхазии решенье -
Устроить карантин: чтоб с парохода ни ногой
Чужак бы ни один на берег не ступил б Абхазский.
Так власти местные и поступали.
Меж тем по Черноморью и соседним землям слух
Всё ширился о существованьи на кавказском берегу
Такого маленького, небольшого рая
Со фантастическим обилием продуктов и
Волшебным климатом. Но наглухо он был закрыт,
Ведь все в сей рай, так скажем, рвАлись.
Абхазией тот назывался рай.
В то время мало кто о ней (за исключениьем сведений с рассказа Чехова «Дуэль»*) что знал.
*
Огромны горные вершины на закатах
Отчётливее выделялися всего.
Зубцы их ледяные тлели густым жаром
Ярило заходящего. Казалося порой,
Что эти исполинские хребты неспешно
Все двигались с норд-веста на зюйд-ост, при этом
Вращающуюся панораму представляючи собой.
Чтобы избавиться от ощущения сего, я свой
Взгляд направлял на что-нибудь вблизи себя - на камни,
Что под ногами, или на дома.
Вдруг останавливали горы бег свой в сей же час...
Поэтому я дальше речки Келасури, которая впадала
Во Чёрно море в километрах от города в пяти,
В то время в одиночку не ходил.
*
Река была сия полна загадок...
На поворотах Келасура намывала косы из песка.
Они горели под лучами Солнца очень ярко,
Как-будто состояли из золотого полностью песка.
Впервые оказавшися на Керасури,
Намыл из этого песка я горсть чешуек
По цвету тёмно-золотых,
Весёлых и, без веса что почти.
Но через час они все потемнели
И на опилки из железа стали походить.
Мне во Сухуми поспешили обьяснить,
То серный колчедан, а не злато это.
Но я не выбросил его - на подоконник горкою насыпал, надеяся наивно, что
Под солнышка лучами засверкает златом снова колчедан, но не случилась этогО.
*
Растительность была загадочной тут тоже -
И древняя, существовавшая в Абхазии уж «тыщи» лет,
И новая, что завезли сюда уж люди позже
Из Индии, Италии, Японии и Полинезии, так же других мест.
Растительность заморскую тут развели в начале
Учёные-ботаники и местные хозяева садов-плантаций.
Растительность изрядно поражала тем,
Что с запахов кружилась голова, и был гигантский у неё размер.
В высоких и душистых зарослях азалий
Водилися шакалы. От запаха азалий болела голова.
Их позади бамбуков рощица темнела, как лакирована стена.
Когда же струи ветра их листвы касались,
То не шумели оные, как наша северна листва,
А перешёптывались. При усиленьи ветра листия и извивались , и тихонечко свистели, каждый, словно маленькая злобная змея.
*
Полянка небольшая со усадьбой рядом,
В бессмертниках лиловых, жёлтых вся она.
По оной змеи проползали нечасто, но бывало.
А дебри лавровишни и терновника так разрослись - пройти нельзя.
Чуть далее шли заросли азалий.
Там целый день на дудках как б играли
Изрядно недовольные шмели,
В оркестре словно зурначи.
За зарослями этими в дыму во разноцветном,
Во солнечного света во бросках, мгновенно пролетавших (совместно с тению от туч)
Чрез горные вершины и пропасти бездонны, во глетчерах изломанных, блестящих среди круч,
В трепещущей листве, в клубящихся во небе бесконечном,
Как б взрывов, белых облачных громад по над вершинами Кавказских гор
Загадочная, и зовущая, но и пугающая историей жестокою, страна, что «трёхпогибельный Кавказ» назвали раз её.
==
С берега наплывали терпкие запахи, сливаясь с чуть ощутимым шелковистым веянием роз.
Запахи то сплетались в тугой клубок, сжимая воздух до густоты сиропа, то расплетались на отдельные волокна, и тогда я улавливал дыхание азалий, лавров, эвкалиптов, олеандров, глициний и ещё множества удивительных по своему строению и краскам цветов.
Мне казалось, что если я сойду, то сбудутся мечты моего детства. Мечты о том, чтобы, на худой конец, хотя бы прикоснуться к ворсистым стволам кокосовых пальм, к изумрудной коре бамбука – всегда холодной и глянцевитой, к земле, розовой от кораллового песка.
....рассказать про общую обстановку на том клочке кавказского берега, где простиралась у подножия гор душная и маленькая Абхазия.
С севера Абхазию отгораживал Главный хребет. Единственный Клухорский перевал в то время был непроходим – вьючная тропа в нескольких местах обрушилась. Днём и ночью без устали сползали и дымили по обрывам лавины.
С севера, со стороны Сочи, и с юга, со стороны Аджарии, шоссе и мосты были взорваны во время Гражданской войны и загромождены множеством осыпей и обвалов.
Оставался единственный путь – море. Но на море не было пароходов, если не считать «Пестеля».
Всего легче было объявить карантин против сыпняка и никого не пускать с парохода на берег. Так местные власти и поступили.
Между тем по всему Черноморью и соседним землям ширился слух о существовании на кавказском берегу маленького рая с фантастическим изобилием продуктов и волшебным климатом. Все рвались в этот рай, но он был наглухо закрыт.
Этот рай назывался Абхазией. О ней мало знали в то время. О ней почти не было ни газетных статей, ни книг, и, кроме чеховской «Дуэли», не было напечатано ни одного рассказа, действие которого происходило бы в Сухуме.
... Огромные горные вершины – их имен я еще не знал – отчетливее всего выделялись на закатах. Их ледяные зубцы тлели густым жаром заходящего солнца.
Первое время мне с непривычки казалось, что исполинские эти хребты медленно двигаются с северо-запада на юго-восток, как бесконечная вращающаяся панорама.
Чтобы избавиться от этого ощущения, я взглядывал на что-нибудь вблизи себя – на дома, на камни под ногами, – тогда горы вдруг останавливались.
...
Поэтому дальше реки Келасуры, впадавшей в море в пяти километрах от города, я не ходил. Но и эта река была полна загадок.
На поворотах Келасура намывала маленькие песчаные косы. Они горели под солнцем, как золотой песок.
В первый раз попав на Келасуру, я намыл из этого берегового песка горсть темно-золотых чешуек – веселых и невесомых. Но через час они почернели и стали похожи на железные опилки.
В Сухуме мне объяснили, что это не золото, а серный колчедан. Но всё же я его не выбросил, а высыпал горкой на подоконник. Я наивно надеялся, что под лучами солнца колчедан снова начнет излучать золотой блеск. Но этого не случилось.
Растительность тоже была загадочной – и древняя, существовавшая в Абхазии тысячи лет, и новая, пересаженная из Японии, Италии, Индии, Полинезии и других стран. Первыми на сухумском берегу развели эту заморскую растительность ученые-ботаники и местные плантаторы-садоводы.
Растительность поражала головокружительными запахами, причудливыми формами и громадными размерами.
За домом мадемуазель Жалю – последним домом в городе на горе Чернявского – стояли заросли высоких и душистых азалий. В этих зарослях прятались шакалы. От запаха азалий болела голова.
Позади этих азалиевых полей темнела стена лакированной бамбуковой рощи. При малейшем ветре листья бамбука не шумели, как наша северная листва, а перешептывались. Если же ветер усиливался, то листья извивались, как маленькие змейки, и тихо свистели – тоже как маленькие злые змейки.
//
Отрывок из книги
Повесь о жизни
Константин Георгиевич Паустовский
Книга пятая «Бросок на юг»
Глава «Табачная республика»
==
Рядом с усадьбой Генриетты была небольшая поляна, покрытая жёлтым и лиловым бессмертником. Изредка по поляне проползали змеи.
По другую сторону поляны стоял мингрельский дом на сваях, с длинной дощатой террасой. Двери и окна в этом доме были крест-накрест заколочены тесом, а вокруг разрослись такие дебри лавровишен и терновника, что подойти к дому было почти невозможно.
Позади дома шли заросли азалии. Там весь день наигрывали на дудках, как оркестр зурначей, недовольные шмели.
За этими зарослями лежала в разноцветном дыму, в бросках солнечного света, мгновенно перелетавшего (вместе с тенью от туч) через горные вершины и бездонные пропасти, в изломанном блеске глетчеров (ледников), в трепещущей листве, в клубящихся взрывах белых облачных громад над вершинами Большого Кавказа та загадочная, зовущая и
пугающая страна, где погиб Одоевский, где дрался под зелёным знаменем пророка Шамиль, где был убит Бестужев-Марлинский, где насмешливо тосковал Лермонтов.
Временами мне казалось, что я вижу все это. Вижу Кавказ времён его покорения: выгоревшие шинели и околыши, коричневые лица, прогорклые трубки, медь эфесов, завалы из колючих ветвей, быстрые струи порохового дыма, – вижу весь этот взволнованный войной и «трехпогибельный Кавказ».»
//
Отрывок из книги
Повесь о жизни
Константин Георгиевич Паустовский
Книга пятая «Бросок на юг»
Глава «Двоякий смысл слова «легенда»»