Я не сразу понял, что происходит.
Пробуждение было неожиданным, беспричинным и безвозвратным. Какое-то время я лежал с закрытыми глазами в надежде снова уснуть. Надежда угасала с каждой секундой. Сон ушёл и возвращаться не собирался.
Я открыл глаза и сел на небрежно застеленном диване, служившем мне постелью. Мягко мерцающие зелёные цифры часов показывали без четверти два. Комнату до самого потолка заполняла густая июньская ночь. Некоторое время я смотрел перед собой, прислушиваясь, пока глаза привыкали к темноте.
Их было четверо.
Что-то подсказывало мне, что свет включать не стоит. И вообще, лучше спокойно посидеть на диване, никак не проявляя своего присутствия. К счастью, ночным гостям было не до меня.
В центре комнаты громоздился письменный стол, и все четверо что-то увлечённо делали на нём. Были они щуплыми и невысокими. «Первоклашки какие-то», – подумал я. Лиц разглядеть не удалось, но я заметил, что были они какие-то чумазые, как будто спецназовцы перестарались с камуфляжем. Одеты все были с головы до пят в одинаково-чёрное, несмотря на летнюю духоту. Казалось, что моим гостям их внешний вид нисколько не мешает.
К столу был аккуратно приколот ватманский лист формата А0. Баночка с чёрными чернилами стояла посередине листа, чтобы каждый мог дотянуться и обмакнуть в неё свой рейсфедер. Двигались «первоклашки» с невероятной ловкостью и быстротой, как будто вокруг стола мелькали, сливаясь в чёрное облако, размытые тени. В предрассветной тишине слышен был лишь шорох перьев по бумаге.
Со своего места на диване я не мог разглядеть, что изображено на чертеже. Любопытство пыталось взять верх, но победила осторожность. Два часа напряжённого ожидания в позе сфинкса возымели эффект – я отключился.
Утро понедельника оказалось необычайно солнечным, жарким и шумным, что как бы намекало на то, что к началу рабочего дня я безнадёжно опоздал. Эта неприятная мысль успела посетить моё ещё сонное сознание, но не задержалась там. Прежде чем посмотреть на часы, придумать оправдание и позвонить начальнику, я медленно оглядел комнату.
Стола не было. Не было также никаких следов чернил на полу. Вообще никаких следов не было. Я встал и подошёл к входной двери – заперта. «Вот только не надо про шизофрению», – сказал я своему отражению в зеркале в прихожей и поплёлся обратно в комнату – звонить на работу. Но до телефона я не дошёл.
Над диваном висел чертёж. В узкой чёрной матовой раме под каким-то удивительно чистым и прозрачным стеклом. На стекле в левом нижнем углу красовались едва заметные надписи «Extra hard», «Lifetime warranty» и «Made in Hell».
Несколько минут я разглядывал чертёж. Это было настоящее произведение искусства, вершина чертёжного мастерства. Каждая его линия излучала идеальную завершённость, а все вместе они передавали чувство глубокого покоя, немыслимого для нашего мира.
Никаких сомнений – это была она, Штуковина.
На работе я появился только к обеду.
«В отдел кадров, прогульщик», – процедил сквозь зубы начальник.
В отделе кадров улыбчивая кадровичка положила передо мной бланк формы учёта опозданий и упорхнула на обед со словами: «Заполни и оставь на столе».
Я быстро заполнил верхнюю часть формы, но на пункте «Причина опоздания» ненадолго задержался. Задумчиво посмотрел сквозь пыльное окно на залитую июньским солнцем улицу. Снял зачем-то с ручки колпачок, повертел его в пальцах и вернул на место. Улыбнулся чему-то в себе, легко вздохнул и уверенно написал:
Четыре чёрненьких чумазеньких чертёнка
чертили чёрными чернилами чертёж.
Поставил точку, помедлил секунду, исправил точку на запятую и дописал:
чрезвычайно чисто.