А дерево, что выбрал дровосек,
предчувствуя беду, не умолкает,
оно ведет себя, как человек:
бахвалится, страшась того, что знает.
Вот прошлое: поблекший и глухой,
далекий голос шепчет: “Корни-годы!
Они не искрошатся под пилой
и топором, ремесленник природы!
Чем старше ствол, тем глубже буду я,
извилистее да витиеватей,
но докопавшись до небытия,
вовеки не сорву семи печатей.
Я буду жить предчувствием травы,
крота слепыми импульсами счастья,
игрою в памяти луча и синевы
да снами разноцветными – их часть я!”
Но дровосек молчит, невозмутим,
лица его, как водится, не видно,
он, кажется, умом непостижим,
к тираде безразличен, что обидно.
“Я будущего крона” – новый глас
раздался в вышине над головою,
“Пути мои и ветру не указ,
полнеба чудо-листьями накрою!
Мечту ты не сумеешь погубить –
грядущее всегда неуловимо,
лишь тень мою способен изрубить
палач-топор, я ж неискоренимо!”
А что же настоящее? Оно,
хоть связывает прошлое с грядущим,
стволом недолговечным рождено,
и посему, не властвует над сущим.
Нежданно расшумелся голос – лес:
“Не много ли упавших раньше срока?”
Но нет ответа, весточки с небес,
и ниже не находится пророка.
Как вдруг молчун берется за топор,
и в энный раз его заносит смело
над нынешним – и кончен разговор –
грядущее с былым не свяжет тело!