В завершение я рассказала самое ужасное, что произошло между мной и дочерью, после чего о какой-либо дальнейшей родственной связи с ней речи и быть не может.
Немного лирического отступления.
Мои материнские чувства ещё много лет преобладали над здравым смыслом - не хотелось верить, что дочь до такой степени меня ненавидит, что контактирование с ней представляет для меня опасность. Какую? - спросите вы. А такую: из энергичного, жизнерадостного творческого человека превратиться в подопытное существо для карательной психиатрии, - словом, в "овощ". По своей чудовищности связанная с ней реальность оказалась страшнее, чем я могла даже себе представить. Даже после того, как она в декабре 2011 года подло подставит меня на расправу к той самой категории работников геноцида, я всё ещё была привязана к ней своими материнскими чувствами, наивно надеясь вернуть свою доченьку. Но далеко не сразу я осознала, что личная свобода, сохранение как безопасности, так и своего доброго имени - всё это в миллионы раз дороже самой крепкой любви! И даже любви к собственным детям, если они уже совершили хоть раз акт подлого предательства.
Ну, а пока продолжу свой рассказ попутчице: 2007-год, в электричке Туапсе-Сочи.
Соседка по квартире, где я живу, впоследствии оказавшаяся супостатом, посоветовала мне ласково поговорить с дочерью по душам, после чего такое неадекватное её поведение, якобы, прекратится, и она снова: как прежде, станет хорошей девочкой.
И я попробовала. На свою голову. Как только дочь начала хамить и проявлять агрессию, я обняла её и усадила на кровать, чтобы ласково поговорить с ней по душам. Да не тут-то было!
Она оттолкнула меня и стала ещё сильнее орать: специально, чтобы слышали соседи. Через стену комнаты, где это происходило, как раз жил другой сосед: милиционер с семьёй. Слышимость у нас очень большая.
Она, как и в прошлый раз, орала: "Спасите! Помогите! Убивают! Соседи, вызовите милицию! У неё нож в руке!"
При этой отвратительнейшей истерике присутствовал мой двенадцатилетний сын. Конечно же, в руках у меня ничего не было, тем более, ножа. Все ножи у меня всегда в кухонном столе, и иначе, как для кухонных целей, я никогда их не применяю.
Позже мне пришлось вот так же объясняться перед соседом через стену: милиционером Сергеем, когда он был со своим маленьким сыном на детской площадке. Кстати, той нашей детской площадки давно уже нет.
Это беснование было последней каплей в чаше моего терпения. Я напомнила ей, что восемнадцать ей в марте исполнилось, а сейчас пятое мая.
И несовместимых с жизнью под одной крышей поступков, а именно: всяческих подстав - а что может быть хуже!? - я в своём доме дальше не допущу. У тебя есть денежная работа, комнату снимешь. В соседней деревне сдают комнату за четыре тысячи. Ты выросла, а мне ещё Юру поднимать. При тебе это уже невозможно.
Теми же мягкими движениями, с которыми хотела начать душевную беседу, я подвела её к двери и попросила уйти: уйти навсегда. Выгнала. Другого пути решения этой проблемы не нашла. При этом я в дальнейшем всё равно любила её и скучала без своей Зайки, когда она уже жила отдельно. А сейчас я сказала ей: "Ты уходишь безвозвратно, запомни это. Придёшь за вещами, как найдёшь жильё".
Раньше я за неадекватное поведение выставляла её на пол-часа за дверь чтобы приступы агрессии утихли, и тогда впускала её, и снова у нас шло всё нормально... до следующего взбрыка. Но сегодняшний взбрык положил конец всему этому.
На следующий день она пришла за вещами, позвав своего друга Вову. Вова её очень любил - души в ней не чаял, и я надеялась, что она пойдёт жить к нему, глядишь, и поженятся. Я так сочувствовала Вовочке: так трогательно и без всякой корысти он был влюблён в мою дочь. И семья его порядочная: отец офицер милиции, мать - учительница.
До этого он приходил к нам в гости, и всегда с гостинцем к чаю и каким-нибудь интересным фильмом на ди ви ди - диске. И мы все вчетвером чаёвничали и смотрели Вовины видео. Для меня, как и для Вовы, это были счастливые времена. Но оказалось, что это счастье было иллюзорным. Дочь, оказывается, совсем не любила его, и в этом никто не виноват. И всё бы ничего, но это было нечто более страшное, чем просто нелюбовь. Она за глаза от него выражала даже неприязнь к этому юноше: ну, хотя бы за то, что его не взяли в Армию, за то, что у него не идеальное здоровье из-за того, что он где-то подхватил дозу радиации.
Разрыв с наших отношений с дочерью оказался трагедией и для Вовы, и для братика, и для меня, конечно, тоже. Вне семьи она с ним уже не общалась, но напоследок использовала его, чтобы он помог ей отнести вещи на новое место.
Все её вещи я собрала в большой мешок и сбросила в окно на козырёк
над входом на первый этаж, а наш этаж - третий.
Вова оказался единственным другом, который не только поможет ей перенести вещи на новое место, но и принять её совершенно бескорыстно к себе в дом. Я и Вова оказались товарищами по несчастью: она ни в грош не ценила ни моей материнской любви, ни любви Вовы, чистейшей юношеской любви без каких-либо претензий и согласием на простую дружбу.
Через пару дней Вова помог ей перенести вещи: она к тому времени сняла комнату. Она откровенно говорила, что Вову использует как тягловую силу для переноса вещей, и больше он ей совсем не нужен. Он по привычке ещё несколько раз приходил к нам в гости на чаепитие. Ему трудно было свыкнуться с мыслью. что Зайки больше не будет в его жизни. Я тоже очень страдала и слушала мелодию Глюка из оперы "Орфей и Эвридика" и для Вовочки тоже включала эту трогательно грустную мелодию - под стать нашему общему состоянию растерянности и утраты иллюзии счастья. У меня даже родилась своя мелодия в такой же грустной тональности, и я играла её на синтезаторе звуками пан-флейты.
И ничем я не могла помочь Вове. Ей нравился не он, а его друг Герман, но он в это время уже служил в Армии.
От произошедшего также сильно пострадал братик её, то есть, мой сынок. В день, когда она вынудила меня выгнать её из дома, в момент когда она уходила, он кричал на весь коридор, и слышали все ближайшие соседи:
"Зайчик, не уходи!!!"
А когда она ушла, с ним творилось нечто страшное. Событие тяжко и непоправимо повлияло на его дальнейшее поведение.
Мой рассказ успел завершиться, и на станции Дедеркой прослезившаяся бабушка и её внучка, попрощавшись, вышли.
Далее: ч. 6