***
Он, в общем, слыл хорошим мужем,
Хотя … чего там … изменял,
поскольку был всем бабам нужен
и сам не прочь нырнуть в астрал.
Но зарабатывал. И в прочем
был обаятелен и строг.
Помог жене родить двух дочек
и сына – что «второй сапог».
Такой же хитрый взгляд с прищуром,
ухмылка в еле видный ус.
А дочки, ласковые дуры,
спокойно одолели ВУЗ.
У старшей – внук, у младшей – хахаль.
Очкастый хмырь из чужаков.
Жаль сын свалил куда-то нахер.
Лишь поднял пыль и был таков.
***
Плывёт провинция неспешно
сама не ведая куда.
А где-то мир сияет грешный,
где пухнут с жиру господа,
друг друга жрут, вцепившись в глотки.
Всего им мало. Тьфу на них!
От злости тянет хряпнуть водки.
Да не до этого.
Затих
внук,
не ворочается в люле.
Ну, прям, как я. Заснул в момент.
Но жизнь уже готовит пули
и прочий мерзкий инструмент.
***
Уроды мир загнали в жопу,
а сами брызнули в кусты.
Кому опять к ногтю Европу?
Ну, ясный перец, это ты.
Провинциальные чертяки –
народ упертый и простой.
Подохнут нацики-собаки
и «немцы» - сбрендивший отстой.
Война - кровавая наука
с души сдирает накипь нах.
Домой живым пустила, сука.
Ну, разве что, на костылях.
***
Вернулся, блин, «пенсионэром».
Виски заметно замело.
А жизнь, занудная холера,
Бредёт всё также тяжело,
как-будто нет войны и смерти,
призывов, лозунгов, идей.
- Кому нужны хромые черти? -
бормочет страх – хмельной злодей.
Когда б не этот взгляд напротив
и нежность ласковой руки,
что часто ощущал на фронте,
подох от пьяни и тоски.
Сквозь память проступали лица
погибших братьев и живых,
с кем довелось за правду биться.
А совесть шепчет
- За троих
пахать придётся, хмырь убогий,
раз дальше жить тебе дано.
Вздохнул чертяка и дорогой,
грязнее, чем соврут в кино,
наперекор стенаньям мути,
всех нас лишающей судьбы,
решился всё-таки шагнуть и
уперся в каменные лбы
господ.
Но тут его заело!
Не быть, как прежде, «гос-по-да»!
А ангел это всё терпела
и рядом с ним была. Всегда.