Публикация на портале "Золотое руно" 18 ноября 2023 г.
Тема нашей третьей встречи называлась так:
Знаки, предчувствия, сны
Запахи, звуки, шорохи, тени
давних событий, прошлых волнений,
в памяти тая, как облака,
нас окликают издалека.
Неуловимы и бессюжетны,
в хронике жизни всем не заметны,
но в глубине сокровенно тая
неизреченную суть бытия…
Наши земные очарованья,
там, за размытой временем гранью,
на перепутье и на краю
не покидайте душу мою!
Памятью детства, памятью крови
в час наш последний слетят к изголовью,
став на мгновенье до боли ясны,
запахи, звуки, тени и сны…
Знаки
Что такое знаки? Это подсказки вселенной, как я их понимаю, если предположить, что где-то Там существует некий единый мозговой центр, некий высший разум, понять природу которого мы пока не в состоянии. Но ведь ещё век назад никто не мог представить себе существования компьютера, мобильника, скайпа. Так что я, хоть и не могу с уверенностью, конечно, утверждать, что эти Знаки существуют, но где-то близка к этому, так как доверяю своей интуиции, своему шестому чувству. И много раз встречала в жизни подтверждение этой, скажем так, гипотезы. И сегодня я хочу с вами об этом поговорить. Но сначала – несколько писем.
Вот от Людмилы Коваль из Калининграда:
«Ваша задумка по теме следующей встречи в Клубе интересна. Не могу сказать, что серьезно верю в знаки и сны, но то, что несколько раз в жизни я их получала – несомненно. Причем иногда смысл их раскрывался через большой промежуток времени».
От Ребекки Левитант из Бруклина:
«Наташа, какие темы Вы придумываете! Вау! Они сразу выдают Вас как человека, нет, не сумасшедшего, но очень экзальтированного и тонко организованного. Конечно, я знакома с этим. И в знаки верю!.. Сны тоже у меня бывали вещие. Насчёт предчувствий.... порой сама себя боюсь. Наташа, но стоит ли всеми этими вещами так уж сильно увлекаться? Вся эта мистика хороша только при наличии крепкого душевного здоровья».
Бог знает что во мне творится…
Один лишь Бог и знает, что.
Я не могу наговориться
с тобой, великое Ничто.
Хоть речь моя к тебе безмолвна,
её доносят до небес
немолчные речные волны
и шелестящий кроной лес…
И втайне думается гордо:
сама не знаю, отчего,
но будет высшего лишь сорта
моё родное Ничего.
Хотя бы знак оттуда дай нам...
Но на устах твоих печать.
Неизрекаемая тайна,
невыразимая печаль.
Многие люди не только не верят в знаки, но даже не знают, что это такое. Один мой знакомый говорил мне в ответ: «я живу в реальном мире, а не придумываю, чего нет». И я думала, – я ли более тонко организованное существо, а он — одноклеточный, толстокожий, без шестых чувств, или наоборот, он — в реале, а я — не от мира сего, такая вся экзальтированная, с некрепким душевным здоровьем. Ну ладно я. Но я приведу вам высказывания людей знаменитых, здравомыслящих, в твёрдом уме и памяти, которые тоже верят в знаки. И даже некоторым образом это обосновывают.
"Есть вещи, которые лежат где-то на границе сознания, в той области, где живет поэзия и где рождаются чудеса", – писал Константин Паустовский.
А Иосиф Бродский – уж на что трезвый, хладнокровный поэт, говорил в одном из интервью:
«Я не верю в бесконечную силу разума, рационального начала, – в рациональное я верю постольку, поскольку оно способно подвести меня к иррациональному. Когда рациональное вас покидает, на какое-то время вы оказываетесь во власти паники. Но именно здесь вас ожидают откровения. В этой пограничной полосе, на стыке рационального и иррационального. По крайней мере, два или три таких откровения мне пришлось пережить, и они оставили ощутимый след».
В эссе «Полторы комнаты» он пишет о своих умерших родителях, которые являлись к нему в образе двух неразлучных ворон.
В конце повествования каким-то будничным бесстрастным тоном, как бы вскользь, сообщает он о том, что во дворе его дома в Америке недавно появились две вороны. Он не говорит прямо, но тон не оставляет сомнения в том, кто для него эти птицы:
«Две вороны тут во дворе у меня за домом в Саут-Хадли. Довольно большие, величиной почти с воронов и, подъезжая к дому или покидая его, первое, что я вижу, это их. Здесь они появились поодиночке: первая – два года назад, когда умерла мать, вторая – в прошлом году, сразу после смерти отца. Во всяком случае, именно так я заметил их присутствие. Теперь всегда они показываются или взлетают вместе и слишком бесшумны для ворон. И я не пробую отыскать их гнездо. Они чёрные, но я заметил, что изнанка их крыльев цвета сырого пепла».
Потом я рассказала несколько своих историй о знаках, словно посланных мне свыше, таких, например, как воздушные шарики, зацепившиеся над балконом, которые меня буквально спасли, дав понять, что смотреть надо не вниз, а ввысь.
Шарики над балконом
Раньше я ощущала незримую связь со вселенной, я чувствовала, что что-то там охраняет и защищает меня. Когда Давид умер, этот озоновый слой словно лопнул и в него ворвался холод, чёрный сквозняк небытия. Я больше не чувствовала этой защиты, этого небесного покровительства. Оно было у меня только с ним. Его дарит только любовь.
Раньше я писала:
Я выхожу на полночный балкон,
ворохи слов отпускаю на ветер.
Слышится эхо астральных веков.
Кажется, кто-то сейчас мне ответит...
Это волшебная сказка, игра.
Неба глоток мне пошлёт исцеленье.
В свежести ветра и в шелесте трав
чудится Божее благословенье.
Только лишь в логове тайных миров
можно душе отдышаться ночами.
Что б ни случилось — укроет покров,
соткан из воздуха и из печали…
И вот этот покров прорван, я его больше не чувствую. Холодно, одиноко, страшно.
Помню, как тогда я вышла на «полночный балкон», но уже не в том зачарованном состоянии, как раньше, а в совершенно жутком... посмотрела вниз, машинально отметила: третий этаж – недостаточно высоко, если что, потом подняла голову на каштан, которым мы вместе с Давидом всегда любовались, и вдруг увидела гроздь разноцветных воздушных шариков, зацепившихся за карниз верхнего балкона, рвавшихся ко мне под порывом ветра.
Сначала я удивилась: откуда они тут взялись посреди ночи, ещё вечером их не было, не было никаких праздников и свадеб накануне… И – мгновенно считала этот знак свыше, прочла его как послание от Давида, словно он хотел мне сказать: "Не грусти, жизнь – праздник, я дарю тебе эти шарики, не плачь, улыбнись, радуйся жизни, я здесь, я рядом, я тебя люблю…"
Как будто я услышала эти слова, сказанные его голосом. Это было так похоже на него: прийти, как всегда, на помощь в трудную минуту — поддержать, помочь, успокоить, утешить… И мне стало легче. Я сразу поверила, что-то в глубине меня поверило, что это именно так. Это было сильнее доводов разума, логики, законов материализма.
Мы были в единой связке,
и вдруг оборвалась нить...
Не вышло, увы, как в сказке,
в один с тобой день свалить.
Как шарики трепетали,
запутавшись за карниз...
Как будто из смертной дали
последний твой мне сюрприз.
А потом я включила телевизор – наугад, и по какому-то каналу шёл документальный фильм «Анатомия души». Показывали тоннель, по которому на свет летела «душа» – в виде связки воздушных шариков – и она была точно такой, как моя: три розовых и два белых. Я даже подумала, что слишком много совпадений, кому сказать – не поверят. В доказательство того, что я не придумываю — я сфотографировала тогда ту связку, зацепившуюся сверху над моим балконом и трепетавшую на ветру, и поместила на своей страничке в сети.
Сколько чудится утешений –
листик, пёрышко голубое...
Это отзвуки отношений,
как когда-то – у нас с тобою.
Все мы в этом мире мишени –
никуда от расплат не деться.
Но вокруг – полно утешений,
стоит только лишь приглядеться.
Жизнь полна кривых искажений,
но под ними мир – юн, прекрасен.
Как мне хочется утешений, –
нежных струн, соловьиных басен.
Я шаги твои сердцем слышу,
словно мы одной крови, круга.
Все мы знаки, что кем-то свыше
посылаются друг для друга.
Райская птичка
Или другой знак – «райская птичка», прилетевшая сначала к Давиду (я запечатлела на снимке не её, а его лицо, озарённое радостным изумлением, устремлённое на свет из окна), а потом, уже после его смерти, она прилетала ко мне на балкон.
Свет небес и свет твоей улыбки,
птичка, промелькнувшая в окне.
Фокус расплывающийся, зыбкий,
словно ты не здесь уже, а вне.
Словно смерть — секрет полишинеля…
Из себя смотрю как из окна.
Вижу слабый свет в конце тоннеля…
Значит, я не так уже одна.
Наша жизнь — как ветра дуновенье,
но побудь, побудь ещё со мной!
Остановка чудного мгновенья.
Фото на небесный проездной.
Я назвала её райской птичкой и подумала, что это та самая, которую увидел Давид в окне. Сначала она прилетала ко мне одна, и я даже не поверила своим глазам: такая красивая. Но ещё не поняла до конца, не уверена была, что это от него. А потом прилетели уже две, сидели на вязе, на ветке напротив кухонного окна, как вестницы из рая, как знак, что нас там будет двое. Чтоб мне уж совсем ясно стало — это мы. Мы по-прежнему вместе.
Я нашла в интернете эту птичку, это оказалась сойка. Её невозможно спутать ни с кем из-за этих голубых с перламутровым отливом крылышек. И каково же было моё изумление, когда я прочла у Ларисы Миллер стихотворение о сойке, где она тоже называет её райской птичкой! Мы, не сговариваясь, назвали её так одинаково!
А у сойки на тельце — небесные пятна.
Ведь летает она до небес и обратно
И на крылышках, так облегчающих вес,
Каплю краски приносит с лазурных небес.
Я никак на тебя не нарадуюсь, Боже,
Ты и небо придумал, и крылышки тоже.
Выше логики и разума
Об одном из таких «откровений», о которых говорил Бродский, рассказывает и Анастасия Цветаева в своих воспоминаниях.
В детстве Марина очень любила комнатные растения, выращивала их на подоконнике. Любимый цветок её был серолист, из семейства бегоний, листья которого усыпаны серебряным узором. И вот спустя много лет, в 1943-м, в ссылке, Анастасия увидела в доме у одной женщины в большой кадке цветок, любимый её сестрой, разросшийся в комнатное дерево – серолист. Она рассказала владелице дерева о Марине, и та подарила его ей. «Дерево стало моим», – пишет А. И. Цветаева. И вот однажды в тихую безветренную погоду, когда она сидела и рисовала Марину... Цитирую: «Внезапно, как бы в порыве сильного ветра, все ветви серолиста всплеснулись шумно. Все мы, поражённые, смотрели друг на друга, молча, я – оторвавшись от марининого портрета. Дерево медленно успокаивалось... Марина дала знать о себе?..».
И у меня было несколько таких «откровений». Однажды я переписывала плёнку с моими песнями. В окно, как всегда, шелестела акация. Её тогда ещё не срубили и я всё время общалась с ней как с живой. Мне казалось, когда она трепетала мне навстречу всеми своими веточками и кисточками, что это мама что-то шепчет мне, приняв после смерти её облик. Когда зазвучали слова песни: «О любимые прежде, пока я вас помню, жива, и вы тоже, пока я люблю вас, по-прежнему живы», я прибавила звук: «Мамочка, слышишь? Это про тебя». И вдруг – клянусь, это было, я не вру и не сошла с ума – ветка стала подрагивать в такт мелодии. Она сильнее раскачивалась там, где было крещендо, и утихала, когда заканчивалась строфа. Она слышала – в этом не было никакого сомнения!
Но ведь этого не может быть! Это было что-то выше логики, разума, что-то такое, что постигаешь сердцем, нутром, душой, всем своим существом.
Плёнка кончилась. Я нажала клавишу. Со страхом взглянула в окно – а вдруг ветку просто качает ветер? Ветка была неподвижна. Её раскачивала музыка.
Вспоминается ещё одно утро. Было безветренно, и я, волнуясь, глядела в окно: неужели она мне не помашет, не может быть, чтобы она не нашла способа этого сделать, дать мне какой-то знак, что видит меня, помнит, любит... И вдруг какая-то птица неизвестной породы, откуда ни возьмись – прыг на ветку! Посидела, раскачала её своим телом и – вспорхнула прочь, будто только за этим и прилетала. А веточка продолжала раскачиваться.
И я словно увидела мамину лукавую озорную улыбку: «Видишь, я придумала выход! Я здесь, не сомневайся!»
Точно такая же улыбка была у неё на одной из фотографий, где она решила изобразить, что якобы на пляже: в летнем халате, в соломенной шляпе и чёрных очках. В глазах светилось наивное торжество и лукавство: вот, мол, как я вас ловко провела! Но мама не учла, что за её спиной возвышалась тумбочка с приёмником, которые коварно разоблачили на фотографии её невинный обман.
Ветка акации смотрела на меня с тем же неповторимым маминым выражением, я не могла ошибиться. Ну какие ещё нужны доказательства?!
Как ты меня просила –
поговори со мной!
Теперь полна бессильной
душа моя виной.
Спешила, торопилась,
попозже, как-нибудь...
Слабее сердце билось,
твой завершался путь.
Как я потом молила –
скажи хоть слово мне!
Лишь губы шевелились
беззвучно в тишине.
Но слов твоих последних
мне донесло тепло
с балкона ветром летним
акации крыло.
И что шептала мама
мне веточкой в окне –
до боли понимала
душа моя в огне.
Из «Рассказа о синем лягушонке» Юрия Нагибина:
«Для тех, кто живёт по злу, жизнь – предприятие, но для большинства людей она – состояние. И в нём главное – любовь. Эту любовь уносят с собой во все последующие превращения, безысходно тоскуя об утраченных. О них скрипят и стонут деревья, о них вздыхают и шепчут травы, называя далёкие имена. Я всё это знаю по себе...».
Превращения
«Рассказ синего лягушонка» Ю. Нагибина – это лучшее, что я когда-либо читала о любви. Нагибин и сам считал его лучшим своим рассказом. Синий лягушонок – это он сам, это тот новый образ, новое обличье, которое его душа приняла в другой жизни после смерти. Но – пишет он: «со мной случилось самое худшее из всего, что могло принести новое существование – я стал лягушкой с человечьей памятью и тоской». Он продолжал тосковать по жене, которую оставил в прежней жизни, и обнаруживал те же страдания в своих собратьях – тех животных и растениях, которые были прежде людьми.
«Вы слышали когда-нибудь ночные голоса леса? Скрип деревьев, вздохи трав? Я не раз наблюдал, став лягушкой, как по-разному ведут себя деревья с наступлением ночного часа. Соседствуют две берёзки-однолетки с крепкой корой без раковых наплывов и здоровой сердцевиной ствола, с густо облиственной кроной, но приходит ночь, и одно дерево спокойно, тихо спит, а другое начинает скрипеть – в полное безветрие. И скрип этот – как стон, как бессильная жалоба, как сухой, бесслёзный плач. У природы нет общего языка, как нет его у людей. И всё-таки я знаю, о чём они скрипят и стонут, – это тоска по оставшимся в прежней жизни».
«Будучи человеком, я заигрывал с идеей переселения душ, гарантирующей жизнь вечную. Казалось заманчивым примерить на себе другие личины. Разве знал я, что в это бессмертие втянется лютая тоска».
«Скрип деревьев, бормот кустов, шёпот трав перебили и заглушили другие звуки – ухали, охали, скулили, взрыдывали животные, бывшие когда-то людьми. Те же, что не пили жизни из человечьей чаши, спали безмятежно, глухие к памяти своих былых превращений; среди этих тихонь находились и первенцы бытия. А ведь и они могут когда-нибудь очнуться в человечью муку».
Как вторят этим словам Нагибина поразительные строки Вениамина Блаженного:
– Мы здесь, – говорят мне скользнувшие лёгкою тенью
туда, где колышутся лёгкие тени, как перья, –
теперь мы виденья, теперь мы порою растенья
и дикие звери, и в чаще лесные деревья.
– Я здесь, – говорит мне какой-то неведомый предок,
какой-то скиталец безлюдных просторов России, –
ведь всё, что живущим сказать я хотел напоследок,
теперь говорят за меня беспокойные листья осины.
– Мы вместе с тобою, – твердят мне ушедшие в камень,
ушедшие в корни, ушедшие в выси и недра, –
ты можешь ушедших потрогать своими руками, –
и грозы и дождь на тебя опрокинутся щедро...
– Никто не ушёл, не оставив следа во вселенной,
порою он твёрже гранита, порою он зыбок,
и все мы в какой-то отчизне живём сокровенной,
и все мы плывём в полутьме косяками, как рыбы...
Если Нагибин вообразил себя после смерти в образе синего лягушонка (и теперь я на
всех лягушек смотрю с каким-то почти мистическим чувством), то Бродский, в стихотворении, адресованном дочери Анне, просит её внимательно присматриваться к предметам — возможно, его душа после смерти примет облик какого-то из них:
Дайте мне еще одну жизнь, и я буду петь
В кафе «Рафаэлла». Или просто сидеть,
Размышляя. Или у стенки стоять буфетом,
Если в том бытии не так пофартит, как в этом.
И поскольку нет жизни без джаза и легкой сплетни,
Я еще увижу тебя прекрасной, двадцатилетней —
И сквозь пыльные щели, сквозь потускневший глянец
На тебя буду пялиться издали, как иностранец.
В общем, помни — я рядом. Оглядывайся порою
Зорким взглядом. Покрытый лаком или корою,
Может быть, твой отец, очищенный от соблазнов,
На тебя глядит — внимательно и пристрастно.
Так что будь благосклонна к старым, немым предметам:
Вдруг припомнится что-то — контуром, силуэтом.
И прими, как привет от тебя не забывшей вещи
Деревянные строки на нашем общем наречье.
И. Бродский. «Дочери» Перевод Г. Кружкова.
Можно не верить, смеяться, считать причудами гения… А можно прислушаться к себе, к своему внутреннему голосу, шестому чувству… И тогда приоткроется дверца туда, где таится то, «что и не снилось нашим мудрецам».
***
А что, если мы ещё встретимся…
Их тени скользят мимо нас…
А вдруг не кончается этим всё...
Ведь были же знаки из сна.
За нами их призраки следуют,
быть может, в обличье другом.
Но коль постараться как следует,
и вслушаться в то, что кругом...
Чуть притормозите, прохожие.
Вглядитесь в незримый полёт...
Ну что же мы так толстокожи-то?
Душа душе весть подаёт.
Сигналы нам ниспосылаются,
хоть кажется – нет ничего.
Бывает, что в жизни сбывается
и то, что казалось мертво.
Мы жаждем увидеться с милыми,
но страх обознаться: не ты?...
Боимся огней над могилами
и шорохов из темноты.
Мы ищем повсюду подобия
отмычке, лазейке, ключу...
Вы скажете, это утопия.
Загадочно я промолчу.
Что было когда-то потеряно –
вдруг явится, преобразясь.
О, я в этом просто уверена,
что не прерывается связь.
Мелькание улиц открытками
и чей-то замедленный взгляд...
Отдельные фразы обрывками
до нас иногда долетят.
И вдруг словно схватит кто за душу,
как ландышей дух на лугу,
а после бросает — ну надо же,
одну на холодном снегу…
О нашей душе не забыли там,
и эти шаги за спиной,
чтоб ей не споткнуться до вылета
и не заблудиться одной.
Вот нам и подбросят из облака
то то, то другое — лови!
Приметы любимого облика,
намёки забытой любви.
Вспоминается стихотворение В. Ходасевича, написанное им как бы от имени погибшего друга Муни, с которым он всегда ощущал нерасторжимую связь даже после его смерти, находя признаки его существования во всём вокруг:
Ищи меня в сквозном весеннем свете.
Я весь – как взмах неощутимых крыл,
Я звук, я вздох, я зайчик на паркете,
Я легче зайчика: он – вот, он есть, я был.
Но, вечный друг, меж нами нет разлуки!
Услышь, я здесь. Касаются меня
Твои живые, трепетные руки,
Простертые в текучий пламень дня.
Помедли так. Закрой, как бы случайно,
Глаза. Еще одно усилье для меня –
И на концах дрожащих пальцев, тайно,
Быть может, вспыхну кисточкой огня.
Есть вещи, которые трудно объяснить логикой, здравым смыслом. Это навеяно чем-то свыше. У Гоголя в «Страшной мести» сказано: «Бедная Катерина! Она многого не знает из того, что знает душа её». Душа наша знает больше нас. У нас внутри тайна.
Как писал А. Кушнер:
Я готов под сомненье поставить честь
свою, впрочем, об этом и Еврипид
рассказал, и все древние: что-то есть,
что-то есть. Значит, кто-то за всем следит.
Каждая частица бытия связана невидимыми нитями с чем-то, чего не увидишь глазами, но что является смыслом и сутью всего видимого, явного, что «знает из опыта» наша генетическая память.
А вот что пишет Дмитрий Шеваров — о необходимости читать знаки:
«Ведь взрослый человек устроен так обидно, что даже если жизнь и признается тебе в любви, ты этого не слышишь. Для нас моросящий дождь — это только неприятность; воробей, заглянувший в окно, — это просто воробей, а трава — это сорняки. Мы похожи на неграмотного, который получил записку от любимой девушки, но прочитать ее не может даже по складам».
Человек должен уметь читать эти послания. Особенно это необходимо человеку пишущему, творческому, поэту. Я в последнее время, кажется, только этим и занимаюсь.
Плотное, подсвеченное розовым,
облако сияло надо мной...
Это то, что держит словно тросами,
что понятно только мне одной.
Как же вы не видите, прохожие,
то не просто облако и куст.
Это люди, хоть и непохожие…
Но ваш взгляд так будничен и пуст.
Вот Марина понимала, слышала,
что тот куст хотел её души...
Я, быть может, потому и выжила,
что со мною были миражи.
Мы сделали ещё один перерыв на чашку чая. Надо было как-то осмыслить услышанное...
Жди меня. Я не вернусь.
Все мы когда-то зачитывались и восторгались строчками Симонова «Жди меня, и я вернусь». Но однажды я прочла у Е. Винокурова, что эти строчки Симонов стянул у Гумилёва, у которого они звучали так: «Жди меня. Я не вернусь». Это было куда сильнее. Я много раз искала этот стих Гумилёва в интернете и не находила. И вдруг нашла:
Жди меня. Я не вернусь —
это выше сил.
Если ранее не смог —
значит — не любил.
Но скажи, зачем тогда,
уж который год,
я Всевышнего прошу,
чтоб тебя берег.
Ждёшь меня? Я не вернусь,
— не смогу. Прости,
что стояла только грусть
на твоем пути.
Может быть средь белых скал
и святых могил
я найду кого искал,
кто меня любил?
Жди меня. Я — не вернусь!
Позже я прочла, что это фейк, что Гумилёв этих строк не писал и писать не мог, это дело рук литературных мистификаторов, но мне это было уже не важно. Мне было важно другое: сколько лет я искала этот стих — уж стала сомневаться в его наличии, и вдруг — нашла! И когда?! В канун дня рождения Давида! Может, это тоже был знак от него? Чтоб ждала его, что мы Там встретимся? Жди меня, я не вернусь, но ты всё равно жди. Когда-нибудь мы будем вместе. Так же как две сойки, прилетевшие ко мне под окно — две райские птички, две, а не одна – вестницы из рая, как знак, что нас там будет двое.
Знак от Давида
Накануне мы с Валей ездили на кладбище к Давиду, и я по привычке ждала какого-то знака от него. Но ничего не было. Я была обескуражена. Думала, почему? Что-то не так я делаю? Я смотрела на небо, озиралась вокруг — ни птицы, ни бабочки, ни какого-то контура в облаках… А пришла домой и подумала: может быть, это и был знак? Знак того, что он — не там, он здесь, где его портреты, его голос, его душа… Его дом...
А наутро после дня рождения Давида я вышла на балкон и увидела, что вишня во дворе, что на детской площадке, за одну ночь расцвела. Она стояла, как невеста в подвенечном платье, нежная, трепетная, тянулась ветками в мою сторону. И я поняла, что это и есть знак.
Мы так с тобой играем ведь, не правда ль?
Ты прячешься за облако, за дом.
И я недаром этой ветке рада,
что дотянулась до меня с трудом…
Я рассматривала фотографии родственников Давида, его в детстве и в молодости, в школе, в кругу друзей. Щемило сердце, что не смотрим их вместе — он бы объяснил, подсказал, кто есть кто, многих я не знала. Даже не знала, что можно так любить после смерти, что так сильна эта связь с ним. Господи, ну неужели там никого нет?! Неужели эта моя любовь – в пустоту?! Ну дай как-нибудь знать, – мысленно молила я, – что ты слышишь меня, чувствуешь, видишь… Приснись… Дай какой-нибудь знак… Мне было бы легче и радостней жить, ждать нашей встречи.
Потом пошла к компу, там было письмо, и я загадала — если письмо будет хорошим — он есть, и мы встретимся. Это было письмо от бухгалтерши из одного интернет-журнала – извещение о гонораре на 2000 за публикацию. Ура! Во всех смыслах ура. Уж куда лучше — так кстати были эти деньги…
Жили мы как друг в друге матрёшки,
а теперь стало пусто внутри...
Позвони, как туда доберёшься,
или райскую птичку пришли.
Вместо роз и конфет в день рожденья
собираешь мне звёзды в кулёк.
Это облако или виденье?
Или ты там в тумане прилёг?
Мы сойдёмся опять после жизни,
что пущу я легко на распыл.
Обниму тебя в райской отчизне, –
чижик-пыжик, ну где же ты был?
Помнишь ли, как мы делали щуку,
а потом пили кофе гляссе
и внимали сердечному стуку,
когда пел «Без тебя» нам Дассен.
И глядишь ты с портрета в оконце,
улыбаясь чему-то вдали...
Без тебя я как небо без солнца,
как листва без корней и земли.
Всё не случайно
Николай Заболоцкий верил в судьбу. Он говорил: «Судьба сценарна. Она знает, что делает». Всё там уже начертано, всё предопределено. Случайностей не бывает. Всё не случайно в этом мире. Люди — посланцы Бога. Они не просто встречаются нам, а посылаются нам с какой-то целью. Это либо подарки вселенной, либо её уроки.
«Хочешь насмешить Бога — скажи о своих планах». Жизнь всё равно перетасует по-своему. Но что-то ведь зависит и от нас. Надо уметь читать знаки, подсказки вселенной, уметь их расшифровывать. Развивать интуицию, своё шестое чувство. Это необходимо. Это будит фантазию, стимулирует творчество, обогащает и украшает жизнь.
Гораздо ближе христианской веры мне пантеизм – философское учение, отождествляющее Бога с природой, рассматривающее природу как воплощение Божества. Я впитала это в себя со строчками Заболоцкого:
«Можжевеловый куст, можжевеловый куст, остывающий лепет изменчивых уст…»
«Кто мне откликнулся в чаще лесной? Утром и вечером, в холод и зной,
вечно мне слышится отзвук невнятный, словно дыханье любви необъятной...»
Я так чувствую. Не чужого холодного неведомого мне Бога, а близких мне любимых мною людей, они для меня по-прежнему живые и тёплые.
Я их чувствую всюду – в дождике, ветке дерева, солнечном лучике – я чувствую их дыхание («Ах, как пахнуло весной! Это, наверное, ты»), чувствую их любовь, их всевидящий взгляд, их заботу и тревогу.
***
Кивает мне каждое утро: «Здравствуй!»
А спрошу — обязательно даст ответ.
Качнёт зелёным своим убранством:
Вниз — это «да», влево-вправо – «нет».
Проснулась, смотрю за оконную сетку –
заледеневший бисер дождя
как жемчугом всю разукрасил ветку:
«вот, полюбуйся, то всё для тебя!»
А ночью брезжат в волшебном туманце,
в фонарном мареве неясны:
«Спокойной ночи, и пусть тебе снятся
самые-самые красивые сны...»
Утром воробушкам накрошила,
а вяз улыбается, увидав.
И ветка качается, став пушистой,
похорошевшей от крошек-птах.
Порой мне слышится ропот лёгкий
в листве, чья-то жалоба на судьбу...
А ветка изогнута, как у Лёвки
кисть покалеченная в гробу.
Но чаще чудится шёпот и трепет
родных, остывавших, уставших уст...
И кажется, что понимаю теперь я,
чего хотел от Марины куст.
Какая-то связь всё же есть, какой-то обмен энергиями происходит.
Постоянно знаки получаю
от любимых из-за облаков.
Веткой под окном моим качая,
птицей, залетевшей на балкон,
музыкой, звучащей ниоткуда,
в снах ли получу благую весть, –
всё мне возвещает это чудо,
то, что вы ещё на свете есть.
Вы как воздух, что не замечала,
а теперь глотаю и ловлю.
Я без вас совсем бы одичала,
но спасает то, что я люблю.
Я ищу, что мне дороже хлеба,
в тёплой вороша ещё золе,
что меня так властно манит в небо
и так крепко держит на земле.
***
Отец – каштан, а мама – акация,
над балконом простёрли кисти.
Это не бред, не галлюцинация,
но я слышу, что шепчет листик.
Слова не нужны. Важна интонация.
Как для сердца нужно немного!
Шумит навстречу мне мама-акация,
и я слышу заботу, любовь, тревогу.
Каштан – тот сдержанней. Но я всматриваюсь:
вот чуть дрогнула ветка справа.
И сердце впитывает всё, как матрица.
Каждый жест их – и радость, и рана.
***
В жизнь выглядываю, заглядясь в окно.
(Та, что в зеркале — это уже не я).
Там стоит с фонариком старый гном,
освещает дом, где жила семья.
Иногда заглянет в гости звезда,
чтоб со мной о главном поговорить.
Словно птица, вырвавшись из гнезда,
она может всю ночь над окном парить.
Подмигнёт — мне намёк прояснится сам,
задрожит от холода или слёз –
я читаю по звёздам как по глазам
письма тех, кто душу мою унёс.
Всё, что вижу, таит для меня ответ
на далёкий невысказанный вопрос.
Вещий знак, таинственный лунный свет,
отголоски далёких весенних гроз.
Предчувствия
Это не бессмысленные гороскопы, не лже-предсказания Глобов, Ванги, Чумака, Кашпировского, и прочих шарлатанов, я говорю о совершенно другом.
Я не верю в мистику, но я верю интуиции. У кого-то она развита сильнее, у кого-то меньше, это так называемый внутренний голос, который сильнее и тоньше ума. Есть вещи, которые просто логически не знаешь, как объяснить. Интуиция опережает доводы разума и часто подсказывает тебе нужный ход задолго до того, как ты сама осознанно придёшь к этому решению. Не нужно отмахиваться от него. Ведь не случайно говорят: слушай своё сердце, делай, что тебе душа велит.
Чей же это промысел –
генов? мага?
Что за тайна кроется
в дебрях мрака?
Сверху капля капнула –
это кто-то
обо мне заплакал там
с небосвода.
Где-то ветка хрустнула,
ветер дует, –
что-то, всё же, чувствую,
существует.
Если тяжко дышится,
слёзы душат –
слушай шёпот Высшего,
слушай душу.
***
А будущее, прежде чем войти,
стучало в окна, пряталось в портьеры,
удерживало нас на полпути,
пересекало сны и интерьеры.
И вот вошло и объявило бой
душе, что мы не чаяли друг в друге.
Еврейский ангел плачет над тобой,
по-детски робко стискивая руки…
Это я писала, когда Давид был ещё жив. И ничто, как говорится, не предвещало… Но предчувствия были. Страшные сны, например.
Проснулась: слава богу, сон!
Прильну к тебе, нырнув под мышку.
Укрой меня своим крылом,
Согрей скорей свою глупышку.
Мне снилось: буря, ночь в огне.
Бежала я, куда не зная.
Деревья рушились во мгле,
Всё под собою подминая.
Но тут меня рука твоя
К груди надежно прижимала,
Разжав тиски небытия,
И вырывала из кошмара.
Благословенные часы.
Мы дремлем под крылом вселенной.
Мы дики, наги и босы,
Бессмертны в этой жизни тленной.
Дыханья наши в унисон.
Привычно родственны объятья.
Когда-нибудь, как сладкий сон,
Всё это буду вспоминать я.
Вот теперь вспоминаю.
Я устала с собою биться,
из души выкачивать слизь.
Говорят, стихи могут сбыться.
Вот они и сбылись…
И даже когда всё было безоблачно, неправдоподобно хорошо, мучило предчувствие — боги такого не прощают...
– Я руку тебе отлежала?
Твоё неизменное: – Нет.
Сквозь щёлочку штор обветшалых
просачивается рассвет.
– Другая завидует этой.
– А я – так самой себе...
Рождение тихого света.
Обычное утро в судьбе.
Жемчужное и голубое
сквозь прорезь неплотных завес…
Мне всё доставалось с бою,
лишь это – подарок небес.
Мы спрячемся вместе от мира,
его командорских шагов.
Не будем дразнить своим видом
гусей, быков и богов.
***
Мир без тебя чудовищен и напоминает гетто,
я не успела спрятаться, бездна разинула пасть.
Но у меня предчувствие, что жив ты, что есть ты где-то,
просто мне не попасть туда, мне туда не попасть…
Если читаю заполночь, то ты говоришь: «ложись» мне.
То ты мне машешь веткою, то мигаешь звездой.
А когда я на ниточке, на волосок от нежизни,
ты от окна отталкиваешь, и мне говоришь «постой».
Нет такой вещи в комнате, что бы тобой не дышала.
Ты мой сновидец, родственник, принц, домочадец, гость...
Пусть тебе не успела я, но вам донесу, пожалуй,
весть мою сокровенную, слов последнюю горсть.
Потом все вспоминали предчувствия, которые случались и позже сбывались в жизни.
Четыре часа пролетели незаметно. И тут мы спохватились, что не поговорили ещё о третьем компоненте нашей сегодняшней темы — о снах. Не успели. Тема очень глубокая, ёмкая, неисчерпаемая, близкая и дорогая сердцу. Не хотелось её комкать. Поэтому решили договорить об этом в следующую встречу.
Продолжение следует