Книг о Пушкине и его времени я прочитал немало – и воспоминания современников, и работы пушкиноведов, и разные исследования пушкинской эпохи, но нигде ни разу не встречал упоминаний о неряшливости Пушкина в одежде. И вдруг встретил книгу неизвестного до тех пор литературоведа, где факт отсутствия пуговицы на одежде Пушкина обыгрывается как в тексте книги, так и в её названии. И даётся ссылка на первоисточник этого факта – воспоминания некоего Колмакова Николая Марковича.
Проверил: действительно, в «Русской старине» в 1891 году (том 70, стр. 23-43, 449-469, 657-679; том 71, стр. 119-148) напечатаны при жизни автора «Очерки и воспоминания Н.М. Колмакова», в которых среди прочего можно найти следующий эпизод, частично использованный в книге:
«Я жил, что называется, на самом яру, именно у Полицейского моста, в доме графини Строгановой, а потому мог ежедневно наблюдать чт; на этой улице шло, двигалось и творилось. Так, около трёх часов пополудни, каждый день являлся на Невский, что называется, «beau monde». Экипажи всех видов, коляски и кареты в запряжке с форейторами и двумя лакеями позади постоянно сновали по улице. Франты всех оттенков и просто в длиннополых бекешах и в шинелях с несколькими воротниками и в альмавиво с закинутою полою с одного плеча на другое, поражая всех своей наружностью.
В числе гулявшей публики почасту можно было приметить и Александра Сергеевича Пушкина, но он, останавливая и привлекая на себя взоры всех и каждого, не поражал своим костюмом, напротив, шляпа его далеко не отличалась новизною, а длинная бекешь его, покрывавшая стан, тоже была старенькая. Я не погрешу пред потомством, если скажу, что на его бекеше сзади на талии не доставало одной пуговки. Отсутствие этой пуговки меня каждый раз смущало, когда я встречал Александра Сергеевича и видел это. Ясно, что около него не было ухода. Он жил недалеко от Невского, именно у Певческого моста, на Мойке, в доме Волконской, а потому прогулки его по Невскому были заурядны. Прогуливался он то с графом Нессельроде, бывшим министром иностранных дел, то с Воронцовым-Дашковым, которого, по улыбающейся фигуре, белом жилете и галстуке, называли вечным имянинником. Тут же почасту гулял и отец Пушкина, Сергей Львович. Красноватое его лицо и, кажись, рябоватое было далеко не привлекательно, но то замечательно, что я никогда не встречал его вместе с сыном».
(«Русская старина», 1891 год, том 70, стр. 665)
Эта часть мемуаров Колмакова Н.М. может произвести впечатление свежего слова в пушкинистике, но любой мало-мальски грамотный пушкинист не стал бы выстраивать на ней свои умозаключения по причине вопиющего несоответствия вышеприведённого текста широко известным фактам из жизни Пушкина и его семьи.
Пушкин презирал Нессельроде К.В. а тот, в свою очередь, ненавидел Пушкина, и поэтому прогуливаться вместе по Невскому проспекту, да ещё и неоднократно (!), как утверждает мемуарист, они не могли.
Кроме того, в период с сентября 1836 года по январь 1837 года (время проживания Пушкина на Мойке, 12) никто не мог видеть в Петербурге Пушкина, прогуливающегося по Невскому проспекту одновременно с прогуливающимся там его отцом, так как после смерти матери Пушкина в марте 1836 года отец Пушкина в июле 1836 года уехал в Москву к своей сестре, где и жил в течение ближайших трёх лет.
А вот ещё эпизод из «Очерков из воспоминаний Н.М. Колмакова», связанный с Пушкиным:
«Раннею весною и летом царская фамилия при Николае Павловиче, в первые годы его царствования, почасту пребывала на Елагином острове. Тогда эта местность с Каменным островом, Новою деревнею, Строгановым садом, особенно была оживлённою. Здание минеральных вод только что было выстроено, и лучшая публика посещала их. Являлась сюда и царица Александра Фёдоровна утром для прогулок и вечером во время балов. Тут же было для царской фамилии и особое отделение комнат. Помню: на одном из балов был и Александр Сергеевич Пушкин со своею красавицею-женою, Наталиею Николаевною. Супруги невольно останавливали взоры всех. Бал кончился. Наталья Николаевна, в ожидании экипажа, стояла прислонясь к колонне у входа, а военная молодёжь, по преимуществу из кавалергардов, окружала её, рассыпаясь в любезностях. Несколько в стороне, около другой колонны, стоял в задумчивости Александр Сергеевич, не принимая ни малейшего участия в разговоре. Вглядываясь в супругов и группу офицеров, проницательному и пытливому взору наблюдателя можно было прозреть и отгадать будущее. Это будущее было не вдалеке! Через несколько месяцев Пушкин погиб (29 января 1837 г.) от руки, вероятно, одного из окружавших Наталию Николаевну на балу кавалеров. Это был Геккерн-Дантес».
(«Русская старина», 1891 год, том 70, стр. 670-671)
Рассказанное Колмаковым Н.М. и в этот раз очень далеко от правды жизни.
Пушкинистам известно, что Наталья Николаевна родила дочь Наталью 23 мая 1836 года, что роды были трудные, и поэтому Наталья Николаевна впервые покинула свою комнату только в день крестин дочери 27 июня 1836 года.
Также пушкинистам известно, что из-за траура по случаю смерти матери Пушкина, Александр Сергеевич и Наталья Николаевна до осени 1836 года не бывали ни на праздниках, ни на спектаклях, ни на балах.
Поэтому видеть ранней весною или летом 1836 года после бала на Елагином острове Пушкина и Наталью Николаевну, как об этом пишет Колмаков Н.М., он не мог.
И ещё эпизод из воспоминаний Колмакова Н.М., уже не связанный с Пушкиным:
«По смерти царя Николая Павловича, бывший тогда в живых, граф Модест Андреевич Корф возымел благую и добрую мысль: собрать все собственноручные его резолюции, ради сего он пригласил много дельцов и, кажется, работа была начата, но едва-ли при жизни получила окончание. Вышло, как известно, его сочинение: – «Восшествие на престол императора Николая» – и только, но дальнейшие труды его остались неизвестны».
(«Русская старина», 1891 год, том 70, стр. 675)
И здесь всё неправда.
Корф М.А. самостоятельно (конечно же, неоднократно предоставляя для личного просмотра императору Николаю I подготовительные варианты своей работы) написал книгу «Историческое описание 14-го декабря 1825 года и предшедших ему событий», изданную в 1848 году в количестве 25 экземпляров, так как книга не предназначалась для публичного распространения.
В связи с поступившими в распоряжение Корфа М.А. дополнительными историческими материалами, текст книги был переработан и отпечатан в 1854 году также в количестве 25 экземпляров. Это тоже было время царствования Николая I.
Первое публичное издание этой книги было осуществлено в 1857 году тиражом в 8 тысяч экземпляров, и в том же году – ещё два издания, но уже меньшими тиражами.
Кроме указанной книги по декабристской тематике, Корф М.А. в 1861 году опубликовал свой труд «Жизнь графа Сперанского» в 2 томах.
Вот такой это мемуарист – Колмаков Н.М. Конечно, навсегда останется безответным вопрос: «Может быть, в воспоминаниях Колмакова Н.М. есть и несколько достоверных фактов и одним из них как раз и является результат пристального наблюдения мемуариста за пуговицей на бекеше Пушкина?»
Понятно, что исследователи жизни и творчества великого русского поэта, желающие беспристрастно разобраться в непростых самих по себе, а зачастую и преднамеренно запутанных вопросах пушкинистики, всевозможные фантазийные «воспоминания» – а «Очерки и воспоминания Н.М. Колмакова» по-другому и не квалифицируешь – старались обходить дальней дорогой. Но вот нашёлся-таки исследователь, не побрезговавший ими, видимо, почувствовавший в изысканиях о пуговице Пушкина интеллектуальное родство со своими творческими устремлениями сказать своё, непременно новое, незатёртое в шаблонах, слово. И сказал его в своей книге.
Но получилось, как в песенке из мультфильма 1976 года «Приключения капитана Врунгеля»: «Как вы яхту назовёте, так она и поплывёт!»
Особенно выразителен финал книги: она заканчивается «прощальным письмом Жоржу Дантесу-Геккерену, написанным Натальей Николаевной Пушкиной перед её вторым замужеством».
Приводимый «документ», конечно же, прямо так не называется, и оригинала его у автора, как он признаётся, нет, а есть только напечатанная на машинке (!) копия, но по-иезуитски изощрённые авторские экивоки не оставляют сомнений в том, что речь идёт именно об этом, и ни о чём другом.
Вот, оказывается, для чего морочили голову читателям и с пуговицей Пушкина, и с остальными многочисленными ссылками автора на такие же правдоподобные источники – сгустить атмосферу лжи вокруг Пушкина, чтобы не предстало инородным телом это преподлейшее «прощальное письмо», эта очередная гнусная попытка обелить образ Дантеса за счёт опорочивания образа Натальи Николаевны.
Чернокнижная пушкинистка – иначе не назовёшь эту книгу.