Александр Пушкин и поручик Ржевский о Борисе Годунове
(глава особая из романа «Купеческая вдова»,
предыдущий фрагмент «II. Друг Пушкин, не гляди в себя уныло! 1824 г.»
http://stihi.ru/2023/11/19/3867)
– Историю ты, Ржевский, любишь честно.
Она тебе за это не наврёт…
Я сказками народ кормлю. Льстишь лестно –
Любовью отвечать готов народ.
– Людмила и Руслан? – Прошли уж эти –
Я зарюсь на серьёзные сюжеты.
В Борисе Годунове я готов
Тестировать себя на сто ладов.
Мне стимула добавил для работы
Одиннадцатый том Карамзина.
– Насколько же для нас отражена
В нём истина? Ведь Истине аборты
Творили академики не раз.
– А твой монах учёный – не мираж?
– Тогда со мной не только лишь о смуте
Свои вёл откровения монах.
Но также о Романовых, о сути
Их новой власти и о временах,
Когда с окраин Речи Посполитой
С иным раскладом жизни нарочитой
В Москву вползала западная знать,
Чтоб всесторонне власть перенимать.
Крестьянство похолопили, как в Польше.
Втащили в православие раскол.
Романовский клан был на это скор
И западный уклад любил всё больше.
Сердец и мыслей русской старины
Коснулось то. Монах был стар и ныл…
– Ты, Ржевский, свёл отличное знакомство!
Монах – защитник истин и не трус.
– Есть истинная правда, есть закон. Створ
Нечасто характерен – знаю Русь –
Для этой пары, ведь закон – что дышло.
Для всех официоз доносят пышно,
А истина порой – сплошная грусть.
За истину бьют больно. Ну и пусть!
Лавировать сумей, брат Пушкин, ярко,
Чтоб было интересно почитать,
А труд твой вышел истине под стать.
Малейшей исторической помаркой
Себя в процессе зря не совести.
– По мне любая кривда не в чести.
– Для нас столь притягательны совместно
Загадки исторических пластов,
Что я не прочь с тобою, если честно,
В сюжет внести хоть дюжину листов.
– Сотрудничать с тобой, конечно, рай, но
Нет! Авторское первенство сакрально!
Есть том Карамзина, да и не ложь –
Архивы о царе Борисе. – Что ж,
Дерзай, брат Пушкин! Выйдет колоритно!
Хотелось бы итога поскорей…
– Промчавшись анфиладой в сто дверей?
Поручик улыбнулся: – Силой ритма
Твори, не как монах. Архиерей!
Во имя всех отцов и матерей.
– Неведомо, что кем ещё сокрыто
От мира в тайниках монастырей.
– Про рыбку золотую и корыто
Намёк ты строил, как нельзя хитрей.
Шифровщика я вижу, то есть доку…
– Вот и Отрепьев – даже не к истоку
Вернулся, а утратил с троном жизнь!
– Мог дольше протянуть, не обнажись
В нём суть иезуитская цинично.
В свою неуязвимость он к тому ж
Уверовал – Отчизны псевдо-муж.
– Судьба еретика не единична.
Но до чего ж была нахальна ложь!
– Поверили, всем стало невтерпёж…
Как вышло? Новоявленный царевич,
Как думали, пришёл не для угроз.
Но с ним явились ляхи, и «пся крев» клич
Свалил всех Годуновых под откос.
Пусть страх от буйства ляхов все имели,
Бориса защищать всё ж не посмели.
– Бежали не от ляхов. От греха
Встать супротив Димитрия! Ха-ха.
Повально приносить взялись присягу,
Без боя открывая ворота,
сдавая самозванцу города.
– Вот вникну и, по крайней мере, слягу
Я сам от возмущения. Вперёд
Пророчески не смотрит наш народ.
Мчит по теченью между берегами.
Спеша продаться – нет, не за гроши –
Нечистому, опутавшись грехами,
От бесов расплодились торгаши.
– Пусть много тех, кто дьявольски корыстен,
Народу докопаться бы до истин!
Он правды ждёт. Но кто ухватит грань?!
Ему ли знать, что алчный Ватикан
Готовит миру муки, а не ласки?!
Народ – студенты. Ректор и декан
Над ними – Бог и… падший ангел – клан
Космический в исконной вечной связке.
С поэмой не останься в стороне,
Пиши, брат, с Провиденьем наравне.
Себе представь: от дивного сюжета,
От чувства, что сполна дано на год,
От факта, что ты – гений, а не жертва,
От текста, что измыслил патриот,
Представь, что непривыкшие к порядку
Читателей сердца пошли вприсядку
Плясать. Ты – драматург и эрудит?
Когда твой текст их души замутит,
Подумай, что останется осадке
(Хотя, конечно, мысли не еда),
Притом, что будет раз и навсегда
Читателю волн фабулы в достатке.
Сюжетный путь сквозь волны нарезай,
Но в штиль и в шторм походный ордер знай.
– Живой росток проснётся ли в полене?
С водой святой и с верой в то… дерзай!
Словами патриарха я в поэме
Читателю дам веру в чудеса.
Безбожник рассуждает пусть о сказках
И образных моих сюжетных красках,
А божий – он и с книгой в жизни хват:
Убитый Дмитрий, мол, посмертно свят.
Расскажет патриарх об очевидце
Чудес у тела Дмитрия: о том,
Как зрения лишённый в молодом
Своём пастушьем возрасте… явиться
Решил старик ко гробу малыша:
Мечту об исцеленье приближал
И в этот раз он истово упорно.
Молить о чуде стал и вдруг… прозрел!
Царю Борису слышать было больно
Иова, но… стерпел и присмирел.
– Ты дашь понять читателю картинно,
Что истинный царевич был безвинно
Убит врагами. Сей в сюжете перл
С восторгом одобряю. Не робел
Наш первый патриарх, а может, верил
Царю, но это ты реализуй
Для каждого, кто мыслит: мол, разуй
Глаза, читатель, пред тобою веер
Намёков открываю – чти, вдыхай
И всё, что между строк, сам постигай.
– Прав лекарь, что излечит от простуды,
Но скажет: «От чумы не сохраню».
Дано ли объяснить все беды Смуты,
Едва не погубившие страну?
– О Божьей воле скажешь. Но кому ты
Из наших атеистов пересуды
О мистике рад втюхать… и зачем?!
Ведь выскажут: пусть из навоза чернь
На поприще от Польши до Казани,
От Балтики до южных городков,
Взирая на нашествие врагов,
Нелепо верит в Божье наказанье,
А мы, мол, верим все без дураков
В интриги, козни… Случай, мол, таков!
Но вдумайся, какому чуду-юду
Молиться стал народ в те времена!
Стяжательство главенствовало всюду.
Корысть, ложь, деньги – вот ведь имена
Кумиров, утвердившихся в России!
Стяжатели настолько зафорсили,
Что шли в цареубийцы! В хоровод
Безбожия втянулся и народ.
Призвав род извести царя Бориса,
А вслед за тем Лжедмитрия прибив,
Преступники и вызвали прилив
Всех бедствий на Россию, ибо присно
Росло тогда преступников число,
В сердцах людских вокруг упрочив Зло.
– Гнев Божий потому и неизбежен,
Что люди сатане передались.
Хаос неодолим был и безбрежен,
Чёрт высунул рога из-за кулис.
В замятне гибли лучшие из лучших.
Никак не получалось у заблудших
По Божьему, увы, закону жить.
В каких-то диалогах я внушить
Читателю хочу, идя от сути,
Весь этот уморяд первопричин.
– Что ж, Правда-мать всегда изобличит
В России Зло, а чистое отсудит.
Рок в жертву приносил людей, царей,
А Русь жива, хотя и став старей.
– Ну, ей не мудрено, при росте старясь,
А всё ж красуясь, делаться мощней…
– Бояре-интриганы просчитались:
Врагам отдали власть. Да чёрт бы с ней,
Но и Отрепьев сдох ужасной смертью,
Недолго отдаваясь лихолетью.
Полякам – кукиш. Силы уж не те.
Народ-цареубийца – в нищете…
– М-да, трезвость голове твоей – на пользу.
Дружище, ты давно, видать, не пил.
Гусар изрёк: – Дискуссия – не пир.
Поэму сочиняй острей, чем прозу,
А я от предвкушения напьюсь.
– Чтоб белые стихи легли на плюс
Моей поэме, я на историчность
И драматичность делаю упор.
Властитель Годунов как чисто личность –
Страдающий герой. Иуду вор
Сыграл в лице Лжедмитрия, но сам же
На этом погорел, а чёрной сажи
Не смыть, пусть изначально бел кобель.
В аду душа получит… «колыбель»,
Что знать злодей не хочет априори.
Отступник Сигизмунду пригрозил,
Копытом православие лягнул.
Католикам продал себя Григорий,
А сгинула бы, в ад врастая, Русь!
Я в замысле идей не стопорюсь.
Да что уж говорить… Вся Русь Святая
Пошла иезуитам бы под нож
От западной границы до Китая!
Где Ватикан, там дьявольство и ложь!
Католики коварство отковали,
Но… зря иезуиты ликовали,
Не век и Ватикан озоровал:
Отрепьевский проект познал провал.
– Когда такие шутки и остроты
Всевышний припасает для Руси,
Скажу: и впредь так, Боже, нас грузи!
А вы свой вывод делайте, народы!
– Патриархии как проводника
Народов православных Ватикан
У нас в Москве не терпит однозначно.
– В эпоху самозванцев и потом
Россия отрезвила папство смачно
В противоборстве крайне непростом.
Пиши про то, брат Пушкин, осторожно.
Врагов лихих нажить себе несложно.
Монах сказал: «Иезуитских крыс
В то время, когда царствовал Борис,
Рим рассылал не только к нам в Россию.
В Молдове, Эфиопии послы
Из Рима злые замыслы пасли.
Где в злато верят больше, чем в мессию,
Там всюду произвол, жестокость, кровь.
Пытался всех доить он, как коров.
Шпионы-провокаторы из своры
Папистов лезли вон из волчьих шкур.
И Грузия, и Венгрия их взоры
В то время привлекали чересчур.
Проникли и в Японию посланцы!
Российский необъятный кус поганцы
Тем паче углядели неспроста
С позиции немирного креста.
Где деньги, там наёмники, подсылы,
Оплата местной фронды из бояр.
Обманутый народ и вовсе яр!
Врагам мечталось: Русь им взять – по силе.
Грызть насмерть православных – по зубам.
Мол, Бог не затаскает по судам…
Таких гостей, как псы-иезуиты,
Поганой бы метлой повсюду гнать!
Теперь с позиций Бога рассуди ты:
Нас может за грехи Бог отругать,
Но всех на поруганье сатанистам
Вовеки не отдаст. Да, жизнь терниста
Вдвойне, коль оступился весь народ:
Воротит нос – от Божьих-то щедрот!
– Россией управляет напрямую
Веками, нам с тобою ясно, Бог!
– Когда мир с «гостем» в нашем доме плох,
То в драке не завидую ему я.
Католик, если с ним масть Ватикан
Украдкой держит, пусть влетит в аркан,
А коль не подфартит, то словит пулю.
– Поручик, ты – не просто удалец!
Считай, что я тебя уже вербую
В анклав наш тайный львов среди овец.
– Догадываюсь я, на чём ты твёрдо
Настаивать готов, а всё же гордо
От тайн я по-гусарски откажусь.
Всё важное мотать себе на ус
Привычно мне, не прячась. Против Бога
И Божьего помазанника я
Не встану. Не люблю ни шакалья,
Ни львов засаде. Было бы всё плохо,
Я сам бы к заговорщикам примкнул.
– Хочу, чтоб с нами ты сыграть рискнул…
– Колоть сам, даже если это шпилька,
Не стану я законного царя.
С огнём, брат Пушкин, ты играешь пылко.
Но я-то – не масон! Не Моцарт я,
Чтоб гимн играть для вашего союза.
– Не держишь ли, гусар, Барбоса-труса
В душе, как в конуре сторожевой?!
– Прощаю темперамент твой живой.
На глупость обижаюсь я нередко,
Однако не в полемике с тобой.
Убрав царя, кто встанет над толпой?
Диктатор или чья марионетка?
Подобно самозванцу он взойдёт
На трон и лишь условно разогнёт
Для тысяч ошарашенных сограждан
Позорные ошейники рабов.
Для пафосных речёвок вам кураж дан,
Но даже для столичных городов
Мужей нет государственных серьёзных,
Пусть даже для кого-то одиозных,
Чтоб явно обновление вершить.
Как можно, развернувши веер, жить
С отмашкой от задач, что не по силам?!
Наивности явив толпе рекорд,
Каким-таким, Творцу наперекор,
Придуманным в умах у вас Россиям
Дадите вы возможность уцелеть
В хаосе?! Окровавив штык и плеть?!
Привычно мне и сабле петь дуэтом
В бою, схлестнувшись с истинным врагом.
Мятежному же горе-бреду… следом
За вами… не отдамся дураком.
– Со смертью ты играл уже. – Не раз прям.
Однако не примкну к гражданским распрям.
Вас помяну я, даже если зря
Под вами всё ж разверзнется земля.
Союз спасенья, вскрывши ларь Пандоры
И бесов в результате веселя,
От дьявола получи векселя
На кровь сограждан. Мрачные повторы
Дурного мятежа нам ни к чему.
Гусарский пыл свой вам не подчиню!
У Пушкина глаза сверкнули остро:
– Ты, Ржевский, встал, видать, не с той ноги!
– Я, помня хитрость графа Калиостро,
Отвечу так: врагу задорно лги,
Что глуп пред ним, но выбор сделай верно.
Под задницу два стула ставить – скверно.
Ища свой верный путь на всех ветрах,
Чуть что, я православным – разве враг?!
В лихом бою смешно чертовски певший
О том, что, даже смерти не страшусь,
Отчизне навредить я не решусь.
Поэт, чуть было гневно не вскипевший,
Остыл, бурча в задумчивой тоске:
– А мне-то побивать кого-то с кем?
– Тебе не предреку успех саблистов,
Но всякого стрелка забьёшь, как бес…
«Мы к Пушкину по делу декабристов
Лишь косвенно имели интерес.
Хотя в столице мог бы жить и злачно,
В имении своём он однозначно
Как ссыльный пребывал, не мельтеша.
Поэт ершистый был вне мятежа,
Но подданный едва ли образцовый», –
Вот так, улик не видя днём с огнём,
Сказать могла Комиссия о нём.
Условно, с точки зрения дворцовой,
С позиций Николаевских властей,
Поэт в дни запоздалых новостей
На первый взгляд, повёл себя примерно:
Избрал он путь свободных и живых.
А мог ли оказаться непременно
Поэт в день роковой среди своих?
Скрипели зубы зря и всуе – перья.
Михайловское. Ссылка. Суеверья.
Заочно сей расклад предугадать
Не в силах он, чтоб мучеником стать.
Ему в час мятежа не удалось ведь
Впоследствии кого-то «побивать».
Поэту на друзей не наблевать,
Но с площади Сенатской слаб был отсвет
В Михайловском: поэта Рок сберёг,
Что сам себе же внёс поэт в упрёк.
(продолжение следует)