Вот и месяц над столицей
воспаряет синей птицей
и роняет в серебро
золотистое перо.
Надевают клёны-франты
шубы белые; брильянты
засверкали на сережках –
то березоньки в сапожках.
И раскатывая губы
на собольи чудо-шубы,
раздевают до гола
люди души – не тела!
А затем спешат на холод
утолить духовный голод,
но снаружи ждет облом!
Оказалось дело в том,
что коварный серп-иуда,
выдав золота три пуда,
драгоценностей ведро,
всех умножил на зеро!
Шубу дал, а сердце вынул,
брешь ледышкою задвинул,
одарив собой пространство,
обесцветил душ убранство.
И хоть ластятся снежинки,
а дома, как на картинке,
хоть и дорого-богато
до мечты далековато.
Ну а серп весенний что же?
Полагая, что негоже
в снежной шубе гнет пустот
ощущать душе и вот:
отпустил ее в полет!
А она тому и рада,
необъятности громада
перед ней, но никнет взор:
в нищете погряз простор!
Город словно оборванец,
тиражирует не глянец,
но безропотную голь,
вызывающую боль!
Всюду лужи сеют скуку,
фонари над ними – муку,
кто, скажите, виноват
в том, что град не греет взгляд?
Произносят сами губы –
серп весны, забравши шубы:
так природу оголил,
что душе стал свет не мил!
Итого: зимы красоты
для души сулят пустоты,
но и талая вода
для нее – осколок льда!
Тут случилось, что не ждали:
половинки две “медали” –
оба месяца слились,
разукрашивая высь!
Стала ночь жарка, как шуба,
два серпа – из злата блюдо,
а на нем кометы хвост
в обрамленье гроздьев звезд!
То Луна – дорога в лето –
упоенье для поэта,
и, накинув шубу-ночь,
он спешит из дома прочь!