Плечи обнажены, словно индийский шелк, льется изгиб ключиц месяцем. По спине
Крутит свои витки пряди огня волос. И христианский крест змеем висит на груди.
Взгляд мой уходит вне.
Тонкий девичий стан лихо обвит плющом алой рубахи так, точно Ахиллов щит. Белые рукава слились ручьем с дождем. И серебрится шлейф ленты по ветру. Пан тенью скользит за ней, дробью сбивая ритм.
Дикий стихийный шторм бьётся в моем ребре, в час, когда предо мной, ланью летит она. Хитрый, манящий взгляд сказочных сон-долин, я словно тот моряк, что покорился волне. Что ты зовешь к себе бедного чужака?
Я не умею ждать годы, как ждал Лаэрт. И не способен предать, чтобы тебя забыть. Мертвую чередой полууспешных битв, я просчитаю жизнь, точно когда-то был воином много лет. Можно из губ испить?
Яд ада, что в тебе в миг искусил меня. То ли блудница ты, то ли опять монахиня? А за окном ночь не посчитала брызг, что назвала Луна слезами янтаря. Нитками провела наши с тобой имена, то ли опять не спать, то ли в груди твоей льдина.
Мне б ее расколоть, медленно, по частям, точно сбивая мечом терпкий гордиев узел. Только ты вновь бежишь, ноги стирая в кровь. Я тебя не держу. Ты — это Христ, я — храм, что вознесен тебе в память о всем. Средь русел
Рек, что ты перейдешь, вновь отыщу тот мост, что свяжет крепко нас, и в пустоте перепутья, может, найдется трос, сбудется хоть бы раз, в жизни где каждый станет целым единой сути.