Волшебная Фея и патриотизм её отца
Глава девятнадцатая повести ПЕРЕКРЁСТКИ
Утро поприветствовало весь Божий Мир ярким Солнцем и свежим, бодрящим тело и душу ветерком.
Поприветствовало оно Адулкерима, и деда Грыцька тем, что за ночь они набрались свежих сил, и ничего тревожного не произошло. Теперь могли мирно ехать, удовлетворившись сытным завтраком, шаг за шагом приближаясь к Луцку. Дед Грыцько и Абдулкерим сидели рядом на сиденье арбы, приспособленной для погонщика. Оба молчали, любуясь завораживающей, умытой утренними лучами Солнца, природой. Слева, вдали, в колышущей дымке синел лес, справа, уходя в туманную голубизну, раскинулась пересечённая чуть заметными возвышенностями, равнина. Впереди, немного извивающая то вправо, то влево, сужающаяся перспективой, пустая дорога. – Хотя бы лялечка! Казалось они на Свете, на этом огромном и красивом Свете одни. Ни Солнце, ни лес, ни равнина никаким боком не вязались со словом – война, куда направлялся Абдулкерим. Он набрал полную грудь воздуха, приятно выдохнул, расправил плечи и сказал –
– Хорошо-то как!
Дед Грыцько промолчал. И только минут через пятнадцать подтвердил, что жить и видеть вокруг себя чарующую природу очень хорошо. И опять молчание. Будучи с головой погружённым в такое очарование – говорить не хотелось. Хотелось одному, для большего своего индивидуального ощущения, захлебнуться природным явлением наступившего утра. Лошадей никто не погонял, они шли мирным шагом. Лошади Абдулкерима шли покорно за арбой, свободно притороченные к ней тоненькой верёвочкой. Так они ехали молча почти час. Первый заговорил дед Грыцько.
– Ты хотел меня в чём-то убедить. Давай убеждай … может пойму старой башкой … а может и нет …
– Знаешь, дед, как-то перехотелось … Умом принимаю твою правду, но разделяю и свою … скорее душой ... Хотя наши правды разные. Одна отрицает другую и наоборот.
– Есть одна правда … Божья правда … но она за семью замками … и пока никто не открыл их. Поэтому каждый убеждён, что именно прав он, а не его визави …
– Я, дед, понимаю, что война – плохое занятие … но оно есть и от него никуда не денешься. Вот оно … налицо! И ты думаешь, что Бог не видит такие кровавые игры?
– Думаю не видит! Не видит потому, что это ему уже не нужно. Он дал тебе жизнь, и теперь ты её хозяин – своей жизни. Как хочешь так и распоряжайся ею. Но именно как ТЫ хочешь! – А не кто-то другой! А твоей жизнью распоряжаются другие … те, кому ты присягал на верность. Они будут жить, а ты, присягнувший, едешь умирать … и ... по своей воле.
– Я присягал не кому-то, а своей Родине, можно сказать – своему народу.
– Своей Родины, без кого-то конкретного не бывает. Там обязательно стоит личность, которая хочет жить и будет жить. А на счёт своего народа, то спроси любого встречного … да хоть сотню, хоть тысячу встречных – присягал ли лично ты, лично им? И они тебе ответят.
– Дед Грыцько, у меня такое впечатление, что ты хочешь сделать из меня дезертира и предателя! Ты знаешь … не получится.
– Да Бог с тобой! Я высказываю свои мысли, а ты не маленький, руководствуйся своими. – Вот заедем ко мне и я тебе покажу, что такое верность государству, и что такое патриотизм … по моему. – Абдулкерим кивнул головой в знак согласия, но ничего не ответил.
Ехали молча почти до обеда. Абдулкерим удивлялся – в военное время, в военном направлении пустой дороге. Но, как будто на на перекор его мыслям вдали показалось два конных всадника. Через минут двадцать они поравнялись с арбой деда Грыцька. Остановились. Остановился и дед Грыцько, и по обыкновению снял свою шляпу, приветствуя встречных путников.
– Далеко ли путь держите, люди добрые? – спросил он.
«Люди добрые» были кто в чём. На одном шинель, на другом какой-то лапсердак, третий, что сидел на крупе лошади с перевязанной головой окровавленным бинтом вообще до пояса голый. Было видно, что он страдает.
– Да вот везём раненого в госпиталь.
– Давно ли везёте – опять спросил дед.
– Два дня. Переночевали возле леса. Думали корыш дуба даст! Ан нет! – Выжил.
– Откуда же везёте?
– Из пекла! А то ты дед не знаешь!.. откуда таких везут.
– И у вас есть сопроводиловка? – Документ для доставки раненого – вмешался Абдулкерим.
– Ага! – Контора, что примостилась на летящих ядрах, под пушечную канонаду! – Ты лучше подскажи где госпиталь? – Я вижу ты офицер – должен знать.
– Мне кажется хлопчики вы дезертиры! Таких в военное время стреляют без суда.
– А ты, твоё благородие, подойди сними повязки с головы, с ноги и с руки … и увидишь. Может заберёшь его, а мы бы вернулись обратно! – (Вернулись обратно – это он лукавил). Далеко от рвущихся снарядов хорошо рассуждать! Лучше бы дали хлебушка – два дня ни росинки во рту … – В разговор вмешался дед Грыцько. –
– Есаул пошутил … попугал вас! А хлебушка вы поучите часа через два. Вы наверно заметили, отсюда километра за два, дорога просёлочная в лес ведёт. А там через лес мой крааль. Там будет и хлеб и госпиталь. Раненого переложите в арбу. Ему будет легче. А вы, два бугая, у меня поработаете и никто вас не тронет. –
Абдулкерим силой воли подавил свой гнев и на деда, и на дезертиров, (что они дезертиры он был уверен), и на себя, что не мог по чести Великого Черского Казачества, с ними расправится. – Волынь хоть и Россия, но Анклав совсем особый со своими негласными, но действующими законами! – И часто не в пользу России!
Верховые между собой посовещались, чуть поспорили, но с опаской согласились. Переложили в арбу раненого. Он стонал. Но так ему было удобней. Дед подложил ему под голову пустой мешок и сказал –
– Потерпи чуток, бабы тебя выходят …
Абдулкерим увидел в деде Грыцьке сочувствие к чужому страданию … и не только сочувствие, но и рвение помочь ему … и от сердца отлегло. Он подумал: «может и правда нужно не убивать а ограждать от убийства» и ему стало неловко, что он грозил людям расстрелом. Потом опомнился: «Он офицер дававший присягу, и вдруг так расслабился!» и мурашки пробежали по его телу! И стали грызть его! Нельзя расслабляться! Нужно идти до конца, а прав ты, или не прав, то на совести Бога! И вновь мурашки пробежали по его телу: «Имеет ли он право все свои дела и плохие и хорошие, перекладывать на Бога?!» Он соскочил с арбы и немного прошёлся пеши, чтоб сбросить из своих плеч такие ненужные, такие вредные, на его взгляд, сейчас нахлынувшие на него мысли.
Приехали. Крааль представлял из себя огромное поле. В одном месте скученно, чуд поодаль виднелись кошары с навесом и без навеса. На противоположном им месте, тоже чуть поодаль примостились несколько домиков под тенью огромных сосновых стволов. В центре была главная усадьба из двух этажей причудливой формы. Они говорили о том, что несколько поколений не строили заново, а пристраивали на свой лад своё, уже к имеющемуся строению. В общем получилось не гениально, но довольно забавно. Дальше за главным строением виднелась стройка и довольно внушительная. Дед Грыцько говорил, что там будут обрабатывать шкуры для изготовления шуб, плюс чесальное производство. Потому, что самое выгодное вложение денег – это мануфактуры. Они дают налоги царскому двору, умножают собственный капитал, и, самое главное дают работу и право на безбедную жизнь тем, кто на них будет работать.
– А сколько у тебя, дед, овец? – Спросил Абдулкерим.
– Точно нельзя сказать, но после окота около двух тысяч наберётся. – Абдулкерирм крутнул головой.
В самом центре этого огромного поля с краалями, с жилыми домами и хозяйскими постройками скопилась кучка овец примерно из шестидесяти голов. Посреди стада возле деревяного наспех сбитого столика сидела молодая женщина, или девушка, что-то шептала им на ухо, давала съесть небольшие шарики и делала уколы.
«Фантастика!» подумал Абдулкерим. Овцы не то, что разбегались, а как бы даже соревновались в том, кто подойдёт первым, чтоб получить болючий укол. – «Не иначе – колдунья!» – продолжал думать Абдулкерим. Это ж надо, чтоб так околдовать животных, так выдрессировать их!
– Моя дочь – сказал дед Грыцько. – Недавно приехала. Путешествовала по Индии и Средней Азии, после окончания ветеринарного колледжа во Львове. Заболевшая овца инстинктивно идёт к ней. – Просит помощи! –
«Чудеса!» – подумал Абдулкерим. Хотел возразить … но … факт налицо! Они прошли мимо и взгляд Абдулкерима невольно встретился с голубыми глазами «колдуньи». Он онемел! Ноги как не хотели двигаться! Онемение длилось секунд пять … и всё это бесконечно огромное время Абдулкерима жгли глаза голубым, совсем не земным огнём! – «Надо же!» – про себя крикнул он когда опомнился. Дед Грыцько это заметил и сказал –
– Двадцать три года девке, а выходить замуж ни в какую! – Чего спрашивается ждать. Нам с бабкой внуков хочется.
Когда Абдулкерим пришёл в себя, то заметил, что на дочери деда халат из грубой выцветшей ткани, и с такой же грубой ткани косынка на её голове. По двору прошли несколько работников, видимо пастухов, – на них одежда была такая же. Это удивило Абдулкерима! По всем приметам дед имел доходы большие, но одевался с домочадцами как обыкновенные нищеброды. Даже на дочери халат был стиран - перестиран. «Неужели на этом много можно сэкономить?» – подумал Абдулкерим. Дед показывал ему хозяйство и как бы уловил его мысль. –
– Ты зайди в любой дом моих работников! У каждого достаток! Почти у каждого пианино! Пастух после работы наслаждается музыкой! Ты не смотри как они сейчас одеты! У каждого есть хороший костюм, В воскресенье собираются … и не на арбе, а на бричке с сидениями, в красивом платье, украсив лошадей яркими лентами едут в церковь на молебен. Тем кто работает у меня, молебен помогает – у других – не знаю … И ты, что думаешь, все эти две тысячи овец я съедаю? Для моей семьи – хватит десяти. Остальное идёт людям! Вот в чём заключается патриотизм! – Я так считаю! – А не в том, чтоб один Иван убил аж два Ганса, и лишь на третьем сложил свою голову! – То не от Бога! Ваш патриотизм от Дьявола! – А он смотрит на вас дураков и смеётся сколько есть мочи! Да ещё и Иван, и Ганс заказывают в церкви молебен, чтоб одному Бог помог убить Ганса, а другому, чтоб помог убить Ивана! Идиотизм! Вы издеваетесь над Богом, служа Дьяволу! Как то так получается … Ладно … по моему там моя бабушка сварила какое-то варево, чтоб пообедать, или поужинать. По моему обед плавно перейдёт в ужин. Моя бабушка готовит вкусно.
– И у тебя дед, имея такие доходы, нет личного повара?
– Странный ты человек, черкес! Ты хочешь отнять счастья всё делать самому и погрузиться в праздность, а с праздностью – в грех?! Мою семью пока что Бог не лишил разума!
Конечно стол был накрыт царский! Он совсем не вязался с одеждой обедающих и с причудами интерьера. Просто стены были побелены известью, за то на них висело несколько картин знаменитых художников из Индии и Европы. Кроме юшки из баранины, а на неё все налегли, на столе были колбасы и много разносолов. Никто ни к чему не притронулся, кроме юшки. Каждый подливал себе несколько раз. Да ещё Абдулкерима не раз пронизали голубые глаза. Казалось он от них терял сознание. Но держался крепко! И дал себе слово устоять перед любой атакой, этих, теперь уже проклятых глаз. Хотя что-то тянуло к ним! Как бы он не отворачивался!
Дед рассказал, что раненого забрали женщины и уже над ним колдуют, а два мужика завтра пойдут стричь овец … и никакие они не дезертиры, если будут делать доброе дело! – Для людей же! И дед думает, что здесь они и останутся, чтоб в будущем на этой земле делать своим внукам свистульки!
Дед рассказывал много про карпатские леса и горы, и про их тайные причуды. Иногда такие, что волосы поднимались дыбом. Баба Юля, так звали жену деда Грыцька, очень часто его поправляла –
– Ты прошлый раз рассказывал по другому. Ты говорил, что архангелы появились не из под земли и гиены огненной, а прилетели с горящими мечами с неба.
– Баба Юлька! – Было так и так! Прошлый раз я рассказывал про один случай, а сейчас рассказываю про другой. Тихо слушай и запоминай. – Баба Юля успокаивалась удовлетворённая. Красавица дочь деда Грыцька больше на Абдулкерима не смотрела. Видимо решила, что отпущенных ею взглядов довольно. Никто так и не назвал её имени, а он спросить постеснялся, или не посчитал нужным. Беседа затянулась чуть ли не за полночь.
Баба Юля показала комнату и постель для Абдулкерима. В ней царил полумрак. Комната освещалась только лампадкой под иконой. Абдулкерим нагружённый событиями дня, только прилёг, тут же и вроде уснул, не успев разглядеть интерьер комнаты. Лампадка распространяла не только полу-таинственный свет, но ещё и какой-то неизвестный, новый по ощущению, фимиам! От него глаза слиплись сразу. Вместе с наступлением момента дрёмы, он увидел странное движения, будто в желаемом, и заданном им же направлении. Почувствовал лёгкость, приятность, и, как ни странно, устремление в желаемую неизвестность. Ни стен, ни потолков он уже не видел. Вместо них поочерёдно, то плескалось тёплое море с морскими причудливыми рыбами, или русалками, и приятным тёплым прикосновением к ним, то глубина воздушного океана с такими же зовущими в полёт серебренными птицами с большими голубыми, сжигающими его, глазами. Прикосновение их крыл было тёплое, почти горячее, но очень приятное. Ему хотелось тоже взлететь. Но руки и ноги были обездвиженные, казалось прикованы к кровати. На миг пробилось сознание, что такой приём существунт у гетер … Но лишь на миг! И опять приятное погружение в какую-то липкую, сладкую и ... райскую субстанцию. Сознание провалилось в чёрную бесконечную бездну глубокого сна.
В девять утра баба Юля трясла его, чтоб пробудился. Он открыл глаза и бессознательно спросил,
– Что это было?
– Ничего, настало утро и тебя ждёт завтрак. Уже все собрались.
За завтраком были те же, плюс два «дезертира», приехавшими вместе. Абдулкерим спросил:
– Что, господа, поедем на фронт? – они ничего не ответили.
Ели яичницу с кусками свиного сала и запивали кофе. На этот раз, за завтраком дочь деда Грыцька посмотрела на Абдулкерима и немного задержала взгляд. Её взгляд уже был масленный и нежный. Абдулкерим почувствовал во всём теле освобождение от неизвестных сил, мучивших его в последнее время и свободно вздохнул. Дочь деда Грыцька, не глядя ни на кого, первый раз улыбнулась.
Настал час отъезда. Абдулкерим ещё раз спросил «дезертиров» не поедут ли они вместе сражаться за Родину. За них ответил дед Грыцько –
– Они здесь твоей Родине дадут больше пользы, снабжая её мясом. А если их трупы будут гнить под кустом – то какая польза? – На этом диалог закончился.
Абдулкерим поехал один. Гнетущая мысль целое утро не покидала его, но какая – он не мог прояснить. Доехал до большой дороги и свернул в сторону Луцка. Накрапывал мелкий дождь, создавая ещё более гнетущее состояние души. Его будто что-то удерживало, что то не пускало дальше и он с рыси пустил коней на шаг, а сам погрузился в странную нирвану. Трава стала менее зелёная, цветы не такие яркие, запах трав не радостный, раздражающий.
Сзади он услышал топот лошади. Повернулся посмотреть. – Его догонял всадник. Всадник перегнал его, белый жеребец громко заржал и встал на дыбы! С коня спрыгнула наездница небольшого роста в белом брючном костюме. Русые пышные волосы развевались и делали костюм её ещё белее горящим белым пламенем. Он узнал её и остановился. Это была дочь деда Грыцька. Сейчас глаза её вновь горели голубым пламенем. Она стала на колени, коснулась лбом земли, выпрямилась, сложила молитвенно ладони и сказала:
– Останься! Умоляю тебя! Останься на всю жизнь!
Опешивший Абдулкерим спешился, стал перед ней и ответил:
– Нет! У меня долг! Я не нарушу его!
– Тогда заплати за удовольствие! – И она хлыстом со всей силы стеганула его по лицу. Вскочила на жеребца и исчезла как ветер. Абдулкерим потрогал рукой лицо. На нём были следы крови.