Мы в теремах снежинками обшитых,
Подкрашенных луной холодноглазой
Она ущербом чуточку прикрыта
Но светит жутко, старая зараза...
Она и нам светила в ночь такую,
Когда в саду, обм;танном цветеньем,
Поцеловал ты ручку ледяную
И радостно ушёл за воскресеньем.
Она.
Она.
Она всё так же светит
Но вот не греет этой желчью сальной!
Не станет глазом в желтоватой мрети,
Где молот бьёт по красной наковальне.
Ты смотришь на неё, меж прочих точек
И кажется оптическим прицелом
Тебе её блистающий кружочек
Которым в этот раз тебя задело...
А мне она всё мнится крючковатой...
Вот бы бечевку крепкую накинуть
Качать дитя
Не спать в ночи проклятой
Младенца класть на новую перину...
И я прошу, чтоб терем мой светился,
Не треснул бы, спуская кровь заката...
Чтоб завтра в грязный снег не закатился
Мой этот жемчуг весь, чем я богата...
Чтоб только дождь, по лепесткам стреляя
Жалел о том, что сам не окольцован!
Чтоб та рука, девичья, ледяная
Не стыла без кружочка золотого...
А вот тебе... Рука моя пустая...
Куда ты смотришь, в чьём ты небе звёздном?
Слабея, снег
Сжигает кровь густая
И Волопас бежит за Змееносцем...
Но так бывает.
Око стало нимбом.
И шум ушёл. И дым уже не едок.
И пусть хоть повезёт другим...
Другим то
Плевать
О чем ты думал напоследок.
Да, им плевать и мне, на самом деле,
Тут даже и палач в крови не весел...
Я только вырву крюк для колыбели,
Которую ты так и не повесил.