Пазлы юности беспечной
Ты родился и вырос в полной семье. А семья, где росла я, распалась: мой папа вернулся на Дальний Восток, а мы с мамой остались в Сибири, когда мне было неполных тринадцать лет.
Брат Алька хорошо учился и очень хотел стать лётчиком. В восьмом классе он вместе с Колькой Фроловым написал в Ейское лётное училище о желании поступить на штурмана, приложив табель успеваемости за последние три четверти. Им пришло ответное письмо с пожеланием успешного завершения учебного года и графиком сдачи вступительных экзаменов в училище. Алька очень обрадовался, но мама, помня недавнюю трагическую случайную смерть всеобщего любимца Юрия Гагарина, решительно была против. После окончания восьмого класса, брат был отправлен на Дальний Восток в мореходное училище в Находке:
– Хочешь быть штурманом, пожалуйста, но только морским. В случае ЧП на любом судне есть спасательные жилеты и лодки! И отец будет рядом, присмотрит!
Наличие отца, что после развода с мамой жил не близко от моря, а в триста пятидесяти километрах от Находки, казалось хорошим аргументом в семейном надзоре за их бесшабашным сыном.
Мы с мамой переехали в другой район, поближе к её родственникам. Места в школах райцентра не было и потому мама согласилась на направление в любое село, где есть средняя школа. Таковых не оказалось. Пришлось взять направление заведовать начальной школой в деревню, отстоящую от центральной усадьбы в трёх километрах, где была средняя школа.
Так мы попали в проблемную деревню под названием Горькое. Деревня оправдывала своё название: многие из её обитателей были горькие пьяницы и потому успеваемость их детей желала быть лучше. Страдали и мы с мамой: она в борьбе за эту успеваемость мало находила опоры со стороны родителей, а я впервые в жизни увидела быт пьяной России. Как точно сказал Достоевский: «Вино скотинит и зверит человека, ожесточает его и отвлекает от светлых мыслей, тупит его». Под каждым словом подпишусь этого классика и знатока душ человеческих.
Помню первое своё потрясение от такой вот обычной для этой деревни сценки. Это случилось в самые первые дни нашего переезда туда в сентябре. Как я уже говорила, что мама моя была большой рукодельницей – она прекрасно шила и вязала и потому у нас было много эксклюзивных, не магазинных нарядов. Надела я в тот день новую вязаную шапочку с шарфиком, иду, сияю от так идущей мне обновки, а девочка лет четырёх, ковыряющая пальцем в носу, стоящая у ограды своего дома, мимо которого я проходила, вслед мне кричит: «У, с…ка, шапку напялила». Это потом я узнаю, что здесь матерились не только горькие пьяницы, но и их трезвые жёны и малые дети.
Горько было жить в этом Горьком. Горько без папы и любимого брата.
Утром в школу мы по хорошей погоде шли пешком. И вот эти трёхкилометровые походы постоянно омрачал своими ехидными высказываниями, сдобренными матерком, мой одноклассник, косой злобный мальчишка. Было странно видеть, что его сестрёнка, всего на год моложе его, была просто ангелом. Спокойная, добрейшая Анечка (которую почему-то все звали Нюшей) тоже смущалась от его шуточек. А я постоянно возмущалась. Все мои попытки усмирить его ни к чему не приводили. Иногда подкалывали меня и девчонки постарше. Но те всё больше по поводу вещей: их просто бесили мои шапочки- береты-шарфики-вязаные жилетики и кофточки. Словом, абьюзерство у горьковских подростков было в чести.
Горько в такой ожесточённой среде сохранять невозмутимость и научаться защищать своё внутреннее я. Но как-то за первые две четверти учёбы в седьмом классе я научилась не обращать внимание на ежедневные злые шуточки этого одноклассника, давать словесный отпор и наглым девчонкам из других классов, проверяющим меня на «вшивость». Последнюю точку в становлении моего характера сыграл такой эпизод.
Горьковчанам места в интернате не было – деревня находилась, по местным понятиям, рядом. Интернатовцы были ученики из дальних деревень – за семь, десять и двадцать километров отстоящих. Жители интерната питались в сельской столовой, куда и мы, горьковчане, заходили зимой погреться в ожидании проходящего мимо рейсового автобуса, что ехал через нашу деревню. В интернате был свой «пахан» – великовозрастный верзила по кличке Слон (не знаю почему именно этим добродушным животным он звался, ведь его фамилия была абсолютно далека от этого понятия?). Был он второгодником не один раз, но это не убавляло его оптимизма в своей интернатской жизни – его боялись и терпели все его выходки и мелкая мелюзга из пятых-шестых классов, и его одногодки. И вот однажды он, откушавши, проходя со своей свитой через вестибюль столовой, дал такого щелбана одному из наших мелких горьковчан, что тот заплакал. Никто из старшеклассников-односельчан не вступился за своего. Я возмущённо воскликнула:
– Что, на равных рука не поднимается? Или, как в пословице, молодец среди овец, а на молодца и сам овца?
От неожиданности Слон остановился и вперил в меня злобный взгляд:
– Чо, тоже хочешь?
– Чо, и с девчонками ты воюешь? – невольно передразнила его я.
– Оборзела совсем, я не посмотрю, что мамка твоя училка, врежу так, что век будешь помнить. Вообще потеряла берега!
И тут я, действительно, «потеряла берега»: приплёл зачем-то маму, назвав обидно «училкой». Я шагнула к нему и яростно бросила в покрасневшее лицо верзилы:
– А, ну, попробуй!
Он, должно быть, в моих глазах прочёл и моё презрение к нему, и к притихшей толпе, где были и равные ему по возрасту и силе мальчишки, и мою отчаянную готовность вцепиться в него не на жизнь, а насмерть. Помедлив, он снисходительно выдал:
– Не охота связываться с мелюзгой!
– Так и не связывайся! – успела выкрикнуть я, подхваченная толпой горьковчан, что вихрем отозвались на чей-то возглас «Автобус подошёл!»
Больше он никогда уже не делал попыток, во всяком случае при мне, обижать наших. Иногда, случайно, встретившись с ним взглядом в школе, или том же вестибюле столовой, он первым отводил глаза. С того случая и горьковчане не делали попыток подцепить меня чем-то. По-моему, и они поняли, что я далека от мелких мстительных мыслей и вообще девка правильная, пусть и не такая как они.
В копилку легенд о новой ученице лёг и предыдущий случай моего заступничества за свою одноклассницу Галю.
Когда я пришла в новый класс, то села к самой высокой девочке класса, что сидела одна не на последней парте. Их семья тоже недавно переехала в это центральное село за полгода до этого. Близких подруг она завести не успела. Но мы сразу сблизились. Она, должно быть, была благодарна за прерванное своё одиночество, а я увидела в ней ранимого и доброго человека. За высокий, не девчачий рост её обидно дразнили хулиганистые мальчишки из своего и параллельного классов, да и подражатели помладше норовили издалека ляпнуть её кличку. Я не знала об этом. И вот гуляем мы с ней на первой перемене по коридору и вдруг сзади раздаётся:
– Тычка салтаимская! (Салтаим – одно из самых глубоких и больших озёр этого района. Длинными палками, что в народе звали тычками, обозначали проход для лодок через камыши на открытую часть озера). Моя подружка, вспыхивает и оглядывается, но никого рядом с нами нет.
На другой перемене мы возобновляем свою прогулку и опять сзади слышится обидная кличка. Я резко оборачиваюсь и влепляю сильную пощёчину одному из шедших сзади мальчишек из параллельного класса. От неожиданного удара, его голова резко откидывается назад и в сторону, и на минуту останавливается всеобщее броуновское движение школьных масс на перемене. Я крепко беру подружку под руку и продолжаю движение и прерванный разговор. Сзади раздаётся запоздалое:
– Это не я.
Больше наши прогулки на переменах ни разу не были прерваны выкриками глупой клички. После этого случая на меня с любопытством стали разглядывать даже мальчишки-выпускники.
А тут и Слон добавил ларва в венок моей популярности.
Мальчишки глядели на меня, как я понимала, не только с любопытством, но моя нетипичная для девочек решительность и отвага (знали бы они моего учителя!) умеряла их интерес.
Я перешла в восьмой класс. И в этот год случились случайные неслучайности с братом.
Сразу, как он поступил в Находкинское мореходное училище всё шло хорошо. Мама завязала переписку с командиром Алёшкиной роты. Лейтенант Шуваев, в ответных письмах рапортовал что курсант Оружейников успешно постигает курс морской науки, участвует в самодеятельности училища. А потом переписка заглохла и к концу весны пришло письмо с выпиской приказа об отчислении курсанта Оружейникова «за продолжительную неявку на занятия».
Как выяснилось, Алька и ещё один первокурсник из их ансамбля вместе с двумя курсантами-старшекурсниками, что вернулись из практики – первого морского похода – отмечали это дело в каком-то кафе (здесь сыграли роль умение брата петь под гитару и компанейские его качества). В этом кафе и завязалась драка его старших товарищей с «гражданскими». Братец в стороне от жаркого дела не стоял.
Наутро было общее построение. Не знаю, чем пригрозили отличившимся в кулачных боях курсантам-старшекурсникам, но «салаги» трухнули по полной и удрали. Сначала они уехали к какой-то дальней родне Алькиного товарища по несчастью, а после почти месячного отсутствия было поздно наводить мосты в мореходке. Их отчислили за «продолжительную неявку на занятия без уважительных причин». Что отец, что мать, узнали об этом по свершившемуся факту.
Брат в конце лета был отправлен отцом обратно в Сибирь к маме в Горькое, где ему предстояло возобновить учёбу в школе.
Вот так случайно сократился наш разрыв в обучении. Мне предстояло пойти в восьмой, а ему – в девятый класс.
И снова появятся здесь записочки от девчонок, гитара и книги, делающие любого человека интересным в любой компании.
Жизнь в Горьком преобразилась и в нашей неполной семье, и в буднях деревни.
К нам чаще стали приезжать на танцы в клуб ребята из других деревень и мы, горьковские, делали ответные визиты по близлежащим соседним деревням с остроумцем и заводилой, «бывалым» человеком – всеобщим любимцем – братцем Алькой. Но это было только по субботам.
А в воскресенье дома доделывались домашние задания, наглаживалась школьная форма, потому как при маме не забалуешь и всю свою энергию надо направлять на освоение гранита школьных наук. Быть учительским ребёнком – та ещё участь: никогда не подводить, потому чтоб никто из родителей её учеников не мог при случае упрекнуть её нами, типа: «А посмотри на своих-то!»
И всё же этот Алькин неполный год мореходки нас отдалил друг от друга. Я понимала, что осталась ещё вся в детстве, а у брата уже совсем иная взрослая жизнь. Год находкинской жизни познакомил его со вкусом вина, кулачных боёв и, должно быть, первых взрослых свиданий с женщинами без комплексов.
Записочки от школьных девчонок уже я не передавала, а если и узнавала об этом, то лишь по вывалившейся из читаемой им книги и ставшей закладкой. Художественные книги вслух уже не читались, а формировался у каждого свой литературный вкус: я полюбила поэзию и классику, а брат от приключений перекинулся на детективы и научно-популярную литературу. Чувствовалось, что со мной брату уже не так интересно.
В это время неизбежного разграничения круга своих интересов, формирования характера и родилась моя первая любовь.