Кузьма был дюжим рыжим мужиком. Работал кузнецом на старой кузне. О нём летела слава далеко: мол, в своём деле самый лучший Кузя. Подковывал коней на совесть он, и ладил очень крепкие лопаты. Шли в кузню за ножами на поклон, и честно не скупились на оплату.
Кузьма прослыл зажиточным давно. Отстроил дом - купеческим на зависть. Набрал нарядов детушкам с женой. И сапогов себе три пары зАраз. Шептались люди: мол, родня огню, с такой морковно-рыжей шевелюрой! Он голыми руками гвозди гнул, с утра сам лично просо сыпал курам. И правда чуял пламя, будто бы оно во всём и живо и разумно. Но о великом даре от судьбы Кузьма не поминал, конечно, всуе. Исправно церковь в праздник посещал, крестясь всегда размашисто и быстро. Но в кузнице, пока огонь трещал, на пальцах Кузи танцевали искры. И ящерки багряной красноты плясали, головни ероша пляской. Валил из труб густой душистый дым, анютины цвели у кузни глазки, и лютики, и мальвы и паслён. Качал ветвями тонкий юный клён. Ну, а когда зима хрустела снегом, как накрахмаленная скатерть для гостей, Кузьма сиянье северное с неба поймать сетями рыбными хотел. Но то огонь небесный - недоступный земному заклинателю огня. Кузьма в обед отогревался супом, чаи с медком душистые гонял. Потом ковал полдня сковороду. Стоял декабрь, стемнело от бурана. Кузьма не ждал подвоха и беды, но ждал на ужин окорок бараний. Но молота могучий ровный гул прервал скрип открывающейся двери. Кузнец застыл, как стынет дуб в снегу, глядел, но всё глазам своим не верил. Стояла Смерть в потертом зипуне, в залатанных сапожках и треухе. Кузьма сглотнул натужно, глухо, сухо, и тени в кузне сделались длинней. И молот стал тяжёл руке дрожащей.
-Ну, здравствуй, разлюбезнейший Кузьма! - сказала Смерть, шагнула к наковальне, - Раз началась студеная зима, то впору лето почитать вниманием. Мне б косу, братец, надо наточить. Уж семь веков всё недосуг заняться...
Как мех кузнечный дышит, и молчит, Кузьма, стараясь больше не бояться:
-Почто точить, чтоб шла косить людей? И без тебя война нас нынче валит!
-А разве я на фронте убиваю? - спросила Смерть.
Кузьма похолодел.
Ведь правду говорит - ни дать, ни взять. По нашей воле косят пули дуры.
Смерть смотрит слишком пристально в глаза. Печально, тяжело, немного хмуро:
-Коль об оплате мечется душа. Так заплачу годами - чин по чину. Дочь младшая твоя не хороша. Я знаю и решение и причину. Чахотку скоро доктора найдут. Я заберу болезнь, коль справишь косу! Кузьма молчал. Тянулся мёд минут. Кузнец терзался все-таки вопросом.
Решился:
-А зачем тебе коса, коль ты всего лишь смертным провожатый, и не вершишь на свете страшной жатвы?
-Дорога в Рай бурьяном поросла…
***
Кузьма качает младшую девчонку. Порозовела, больше не хрипит. Отец её целует прямо в чёлку, и приговаривает: "Спи, Настенка, спи!"
А где-то в мире не людском, неявном, где небо душам - голубая твердь, косою косит заросли бурьяна под Новый год с улыбкой грустной Смерть.