И приходит Иосиф, приносит вина и хлеба,
Разливает в лампады в ночи древесное масло,
И недвижно молчит, устремляя свой взор на небо,
Ибо в небе звезда, небывалая Божья ласка,
Проникая лучом в самый тёплый закут вертепа,
Где спелёнут Младенец, положенный нежно в ясли,
Будто хочет сказать: "Приходите к Нему, ведь это
Сам Господь во плоти, разве людям ещё неясно?"
Где-то в дальних краях подхватились Цари в дорогу,
Воедино сошлись их усталые караваны,
Там в ларцах их дары, что несут Единому Богу,
Кроме золота — кладь многоценной смирны, ливана.
Разгадали волхвы — ждёт их Царь, Священник и Агнец,
Тот, что в жертву Себя добровольно людям приносит.
Но не знает о том учинивший перепись Август,
Перед ним — только Рим, увядающий, словно осень,
Словно лютой зимой по недвижимым членам скован
От святилищ древнейших до Аппиевой дороги.
И живёт этот мир, и страдает по тем законам,
Что вложили в него до глубин подложные боги.
Сонный Йерушшалайм не раскачан ещё смятеньем
Голосов: "Он идёт!" и бездумных криков: "Осанна!"
Мелкой снежной крупой посекает ветер метельный
Плотно сомкнутых в стадо потомков овец Лавана.
И бегут пастухи, бессловесных своих оставив,
Ибо ангелы им присмотреть на час обещали, —
Видеть Пастыря душ, над которым звезда пластает
Золотые крыла, исцеляющие печали.
Всем бы нынче сбежаться — и юг бы приспел, и север,
Вместе запад с востоком — Христа Рождеству дивиться!
Но пируют в тепле толстокожие фарисеи,
Здесь одни пастухи — очевидцы и Боговидцы.
Ад в себе содрогнулся, очнулись Адам и Ева
От докучливой мглы, что обвила глезне и плесне,
Но ещё лет на тридцать напитано соком древо,
Что в грядущем назначенном явится древом крестным.