Ты ехала из ссылки в кирзачах,
портках, ж/д шинели, рваной шапочке.
Брожения предателей по Шаховке
никем не обсуждались - дело ясное.
Там встретила Петренка: "Как зачах!"
"Спасибо - жив! Бараки деревянные,
но всё ж не Колыма. Я месяц с лишним как
примчался. Думал, хутор - в казачках
а тут, на радость всем, плохая слышимость".
Барак стоял в двух вёрстах от села:
"Гитара - в доме, значит, будем с танцами".
"Залётные молодчики на станции
Салебу укокошили за секою!"
Отмучился Серёга. Отсекла?"
"Давно уже!" "Пойдём, пок-а-а-а-а заселишься..."
Вы шли свободно, думая о лагере.
На шее телепался отчий клад -
подаренная им когда-то ладанка.
В бараке подозрение у лярв
возникло не наигранное, честное.
Петренко объяснил вожатой в чепчике:
"Своя она. Сво-я. Прошу, запомните.
Историю я в школе прогулял,
но Валина история забористей".
"Споёшь, Андрюша, песню? Голос сиплый-то!?"
"Я был в ГУЛАГЕе - песня про ГУЛАГ.
Про урожай пусть пишут доносители".
Вы пили чай. С Петренком пел Бадрак -
смуглявый парень с мягким баритончиком.
Ты думала с улыбкой: бабе б точно он
не помешал, особенно, теперича;
впервые за полвозраста - бодра;
хватило сил, желания, терпения.
"Вот - простыня, а койка рядом с Инкиной!"
"Петренко, вся страна - большой барак,
и от него не скрыться под простынкою".