24.
ДОМ В БОРИСОГЛЕБСКОМ ПЕРЕУЛКЕ
Со всех дорог, со всех вокзалов,
К нему вернулась – не живой.
И смотрит влажными глазами
Дом на Марину. Над Москвой
Витает дух её свободный,
Она в своих стихах – жива.
И видит дом: как люди бродят,
Вокруг неё, шепча слова.
И в летний зной, и на морозе,
Звучат стихи – «О, милый грех!»
Она сидит, в усталой позе,
И смотрит горестно на всех.
Она теперь не эмигрантка,
Вернулась из небытия,
Но память беспощадно ранит –
Где, где теперь её семья?
Ни дочь, ни сын, ни внук, ни внучка
Дверь не откроют в этот дом...
За что судьбой такая участь
Дана ей? – в горле горький ком.
Дом не поймёт: так отчего же –
В него Марина не войдёт?
И ждёт шагов её, до дрожи,
Из года в год, из года в год…
Он молодой её запомнил –
Свидетель радостей и бед,
Он и сейчас весь ею полон,
И голос помнит, спору нет.
Здесь каждый стих её прочитан,
Взгляд, скован бронзою – кричит…
О, как она красноречиво
Теперь молчит!
25.
Не сладким соком малины спелой…
Не терпким соком калины горькой,
А кровью алой стихов не спетых
Уста пылают Марины… Только
Сковала губы земля сырая,
Но стих сочится водой сквозь камни,
И ветер голос стихом срывает,
И эхо бьётся о берег Камы.
Им внемлют звёзды, им вторят птицы…
Мотив желанный живой царицы –
Царицы слова… и плачут камни.
26.
ВОЛЬНЫЕ СТИХИ
«Оттого, что я на земле стою –
лишь одной ногой»
Марина Цветаева
Кабы ты была простою женщиною «без божеств»,
чувств шестых и – рыночной – любою – не Лилит.
Кабы ты была земною женщиною – из ребра,
то хозяйкою отменной – экономкою и прачкой,
и кухаркою была бы – не любовницей –
женою опостылевшей давно.
И податлива, покорна, и услужлива была бы.
Но дана другая доля и удел – другой –
быть небесной суждено – над землёй парить
и слагать – творить словами строфы.
Сводною сестрою быть Луне и морю быть сестрою,
говорить с ветрами, травами, листвою…
с дождями... тропами лесными, со звездой,
что пала на твою ладонь…
Не из мраморов Каррары, сердце – кровь и боль,
запредельные скитанья, горние пути…
Заповеданы судьбою и обещаны –
звёзд иных миров мерцанье, сны как явь, и явь как сны,
и полёты – как в любовь – над бездною.
Вереницы слов и строк, и страниц…
Заграниц не надобно бы чопорных столиц…
Ни пред кем не падала – лишь пред словом – ниц…
27.
ПИСЬМО К МАРИНЕ
О, знала ль ты тогда… давно, в Тарусе,
Могла ль предвидеть избранность пути,
Когда впервые, прошептав по-русски,
Стих Пушкина продлила – до пяти –
С его трёх строф, по-детски, гениально,
Всей жизнью оплатив судьбе оброк –
До неизвестности мемориальной –
От тех восьми неосторожных строк?
Могла ль представить жизнь в скитаньях долгих –
Германию, Париж, глухой вокзал
Москвы – в пустых вестях и кривотолках,
И заглянуть Елабуге в глаза?
А если знала? Что бы изменилось,
Когда бы знала – да хоть что-нибудь?
Ну, и потом... потом… скажи, на милость:
Вознаграждён ли Господом твой путь?
Твоим стихам, как драгоценным винам,
Давно настал предсказанный черёд –
Бессчётные тома по магазинам.
Теперь их тоже мало кто берёт –
Почти что, в каждом доме, без сомнений,
Найдётся пара книг твоих, поверь,
Иль – полное собранье сочинений,
Стократно переизданных теперь.
В домах, где ты жила, теперь – музеи
Земного пребыванья твоего.
Там ты творила колдовское зелье
Своих пророчеств, это волшебство
Негромко ремеслом именовала,
Привычно непридуманностью строк
Срывала с дней тех – тайны покрывало,
Переступая вечности порог.
Ошиблась ты сказав: "Другая мода!
Меня не помнят даже старики..."
Опять тебе, через земные воды,
Протягиваю две руки.
Считаешь ли, что жизнь пропала даром?
Стоит в Тарусе памятник тебе.
Марина, слышишь, молодой и старый –
Здесь молят Бога о твоей судьбе.
В Москве, в Борисоглебском переулке,
С тобою, бронзовой, столкнулась невзначай –
Отозвалась в висках и сердце гулко
Стихов твоих надрывная печаль…
Во Франции открыт совсем недавно
Твой памятник в Сен-Жиль-Круа-де-Ви.
Судьбою зарифмованная данность,
Напомнила: душа ещё кровит.
И снова посыпает раны солью
Глухая обречённость бытия:
В Тарусе и во Франции – босою
Страна увековечила тебя.
Но, если б не вернулась ты в Россию –
Могила бы известною была,
И отыскать мне было бы под силу
Её на Сент-Женевьев-де-Буа.
А где-то там, на улочках Парижа,
Любила ты стихами говорить.
Наверное, и там осталась крыша,
С которой ты мечтала воспарить...
И пусть с тобой пребудет только радость –
На том ли свете... иль на этот свет –
Вернёшься ты – не в ночи мрак, а в алость
Зари, предвосхищающей рассвет.
...Я отложила ручку... Тихо в доме...
На небе от заката яркий след...
И в облачном пленительном изломе –
Угадываю женский силуэт.
А луч зари зажёг четыре слова
В её открытой книге на столе:
"Сказать? – Скажу! Небытие – условность".
И облако растаяло во мгле.
28.
Глаза твои, что цветом в осень,
И грустный взгляд из-под ресниц
Увижу вновь, услышу голос
В неспешном шелесте страниц.
Дыхание моё сольётся
С твоим дыханием в стихах,
С тобою каяться придётся
В непреднамеренных грехах.
Спеша за словом первородным,
На очень тонкий лёд ступлю,
Твоё чутьё, родство с природой
Я понимаю и люблю.
Течёт по венам ритм волшебный --
Здесь гармоничен каждый слог,
И строки дышат совершенством,
И упоителен восторг.
Взрывай как порох чувства, слёзы
Пусть набегают невпопад,
Придельной искренности грёзы…
И листопад, и снегопад
Закружатся в одном порыве,
В едином таинстве зари.
Стою немея у обрыва
И заклинаю: «Говори!!!»