О любви
Как я переживала за твою первую любовь. Как хотелось, чтоб у тебя, сын, она была первой и единственной. Но не случилось. Потому и расскажу тебе о своей.
Свой рассказ о первой любви начну издалека.
Вообще-то я была натурой влюбчивой с раннего детства. Помню, что сначала я полюбила актёра Леонида Харитонова, что играл Ивана Бровкина, наверное, уже потому только, что своими поступками он мне напоминал брата: такой же бесшабашный, смелый и открытый.
В семь лет у меня было два любимых мальчика с одинаковым именем Серёжа. Серёжа первый был местный, Серёжа второй был городским мальчиком, что приезжал к бабушке на лето. Оба были отважными рыцарями: городской Серёжа часто приносил мне сорванный на бабушкиной клумбе цветочек или конфету, местный Серёжа, смущаясь, доставал из-за спины ещё тёплый пирожок с морковью или картошкой, говоря: «Мамка сегодня пирожки пекла». Я с благодарностью принимала их дары и позволяла втроём ходить в обнимку: я посередине, а они с боков держали меня за талию. И никому в голову не приходило дразнить нас «Тили-тили-тесто, жених и невеста», может быть уже и потому, что жених был не в единственном числе.
В игру «Ручеёк» никто другой из мальчишек не смел меня выбрать, мои ухажёры негласно позволяли это лишь моей подружке или брату. Алька их звал рыцарями, иронически коверкая это слово:
– Вон твои лыцари явились.
А потом лето закончилось. Серёжа городской уехал в Уссурийск, а местный, как и я, пошёл в школу. В школе мне абсолютно было не до каких-то симпатий.
И вот, через семь лет, уже здесь, в Сибири, в восьмом классе я встречаю свою «первовторую» любовь.
Классический случай – барышня и хулиган.
Был он старше меня на три года, но учился в десятом классе, потому что в седьмом очень долго болел и не смог догнать своих одноклассников в освоении школьной программы. Словом, второгодник и прилежная ученица, активистка, секретарь комитета комсомола школьной организации.
В середине февраля мы с одноклассницами Галей и Таней решили съездить в воскресенье в райцентр, чтобы сделать общее фото. Девчонки были из многодетных семей и потому решили после восьмого класса поехать в город поступать в училище. Потому и решено было сделать общее фото на память. В областном центре им будет предоставлено общежитие и гособеспечение. В разговорах о предстоящей их свободной жизни и прошла наша экскурсия по райцентру, с заходом не только в фотоателье, но и центральный универмаг, в кафе-столовую. Сытые и довольные от купленных мелочей: набором открыток с фото артистов, новыми бантами к первым своим школьным экзаменами, с мороженым в руках мы зашли в рейсовый автобус, чтоб отправиться в обратную дорогу.
День был солнечный и уже по-весеннему тёплый. По нашим лицам мелькали солнечные зайчики, что отражались от автобусных стёкол. Мы жмурились и смеялись от избытка впечатлений и от первой нашей совместной поездки, и от приобретённых нехитрых мелочей.
Впереди салона автобуса расположилась такая же возбуждённая компания из четырёх выпускников нашей школы. Один из них – Валерка–был внуком пожилой женщины, у которой мы с мамой квартировали в прошлом году первый месяц жизни в Горьком в ожидании освобождения для нас квартиры. Он обернулся к нам, подскочил, и, подбежав, выпалил:
– Вы так заразительно щебечете, что захотелось присоединиться!
Мы были не против. К нему быстро присоединилась и остальные его друзья. Особо выделялся, как, впрочем, и всегда в школе, симпатичный паренек с густой шапкой тёмных слегка волнистых волос, смуглой кожей и удивительно пронзительными тёмно-синими глазами. Его почему-то звали не по победительному имени, что он носил, а Волком, производной от фамилии. И был он, действительно, быстрым в движениях и скорым на шутку. Чувствовалось, что в своей компании он был заводилой. Да и в школе были известны его нетривиальные поступки: то сорвёт урок у въедливой химички, запустив в класс огромную амбарную крысу, то перепутает и завяжет шнурки кед своих одноклассниц перед самой физкультурой, то спрячет журнал перед невыученным уроком. И главное то, что его никогда не выдавали свои одноклассники. Не пойман на месте преступления был ни разу. А не пойман – гуляй. Даже догадываясь, кто зачинщиц, учителя почему-то не таили на него зла. На школьных вечерах был популярен у девчонок: танцевал «медляк» с таким неподражаемо-отстранённым видом, что каждой из его партнёрш хотелось узнать, что скрывается в глубине его глаз за длинными пушистыми ресницами.
Я, как и каждая пятнадцатилетняя девчонка – школьница, иногда поглядывала на мальчишек постарше, но о том, чтобы думать о чём-то серьёзном и речи не было. Мне хватало простого общения с друзьями старшего брата и погружения в книжные любовные истории. Конечно, как и гриновская Ассоль, в тайне каждая девчонка ждёт встречи со своим Грэем. Вот и мне в этой компании давно нравился серьёзный и вдумчивый умница Сашка. Даже скорее потому нравился, что был младшим братом моей любимой учительницы математики. Но в общей беседе он больше отмалчивался, опуская ресницы каждый раз, когда я изредка смотрела в его сторону. Как говорится: «И кто его знает, чего он моргает?»
Время в часовой поездке пролетело, как одна минута. Садились мы в райцентре двумя разными компаниями, а подъезжали к селу уже общей шумной дружной ватагой. Даже мелькнула мысль о скоротечности времени.
Но всем моим новым и старым друзьям придётся выходить на центральной усадьбе, а мне ещё пилить три километра до его отделения. Вдвойне грустно.
И вот остановка. Они выходят. Заходят несколько пассажиров, что поедут через наше Горькое в дальний совхоз, который граничит уже с соседним ещё более севернее районом. Я с грустной улыбкой машу в окно девчонкам и парням. Они машут ответно, я отворачиваюсь от окна и вижу в его отражении, как в самую последнюю минуту перед закрытием раздвижной автобусной двери в неё вскакивает Волк. Именно в эту минуту я и полюбила его. Отныне и навсегда он войдёт в мою жизнь первой любовью.
– Увидев твою грустную улыбку, мне тоже сделалось невыразимо грустно, –скажет он тихо, наклонившись к моему виску.
Я даже не помню, о чём говорили мы и говорили ли мы вообще в короткое время этой трёхкилометровой дороги. На горьковской остановке мы легко выпрыгнули из автобуса и, взявшись за руки, скоро пошли до моего дома. Проводив до калитки, он светло улыбнулся и, махнув рукой, легко и споро отправился пешком обратно в своё село.
А утром в школьном вестибюле, он встретил меня, помог раздеться и повесить пальто в гардеробе и тем самым объявив всей школе, что я его девочка. Отныне этот ритуал стал ежедневным, как и провожания меня до остановки. До него, немногочисленные школьные «Ромео» никогда открыто не проявляли на людях заботы о своих «Джульеттах».
Через месяц я по каким-то делам зашла в кабинет директора школы, исполняющего обязанности которого взвалили на мою любимую учительницу математики после ЧП с прежним директором. И здесь она открыла мне «страшный» секрет её брата. Оказывается, я ему тоже «страшно нравилась, но он ждал моего выбора».
Ах, эти ждуны! Когда мальчик боится мальчиковых поступков, то какая уважающая себя девчонка сделает выбор в его пользу? Как говорится, проехали мимо.
А Волк как-то незаметно для меня стал близким и моему брату. Тот не встревал нашу дружбу. Он просто стал по-другому смотреть на свою младшую сестрёнку.
В конце весны, на Пасху, на центральной усадьбе взрослые мужики ставили большие качели для сельского мира. Это было атрибутом забытого атеистической страной святого праздника. В селе сохранился обычай на Пасху качающуюся девушку можно было ударять веткой распустившейся берёзы и требовать от неё вслух назвать имя любимого. Я с таким обычаем столкнулась впервые: жизнь моей семьи не предполагала большой осёдлости и сибирских традиций я не знала. Ещё в прошлом году я была семиклассницей, спешащей после уроков в своё Горькое и даже не глядящей на поляну с качелями, мимо которой пролегала дорога в Горькое.
В светлое пасхальное воскресенье ближе к вечеру Волк приехал за мной и братом на мотоцикле «Урал» своего отца:
– Поедем качаться на качелях!
Мы радостно согласились.
Дождавшись своей очереди, мы с Волком взлетаем на качели и начинаем свой полёт к небесам. Он сильно раскачивается так, что я внутренне вскрикиваю от головокружительной высоты и осторожно сползаю вниз, чтобы сесть на широкую крепкую строганную доску и зажмурив глаза продолжить наш полёт уже с закрытыми глазами. Я даже не пытаюсь опущенными вниз ногами помогать моему бесстрашному другу набирать высоту, она и так беспредельна. Кажется, что я – тот самый майский ветер, что шальными порывами задирает воздушный шарф и с размаху бросает его мне в лицо. Никакие городские игровые аттракционы «Лодочки» и «Ромашки» не подарят уже мне в будущем такого восторга, что подарил мне в тот день этот милый мальчик. Я не оглядываюсь на Волка, я догадываюсь, что и он замирает от счастья. Мы продолжаем летать к небесам. И вдруг неожиданно для себя я кричу:
– Здорово!!!!!
И это «Здорово» разносится далеко окрест, и ветер уносит его дальше, туда, куда уходит берёзовая просека, туда к середине почти заросшего озера на открытой части которого плавают гордые пары прилетевших белоснежных лебедей-шипунов, что недавно вернулись с юга. И меня озаряет, почему это село носит название Шипуново, но почему-то вспышкой возникает недоумённая мысль: «А почему не Лебяжье?»
Лицо моё горит и даже ветер его уже не остудит: я прилюдно выразила восторг этим своим вырвавшимся вскриком. Тут и стоявшей внизу ребятне не надо было бить берёзовыми ветками по свесившимся моим ногам, чтобы узнать имя любимого.
А потом мы гуляли по этой аллее, пока мой брат с друзьями получали свою порцию качельных восторгов.
А потом весь мир смотрел на меня его пронзительными синими глазами и отражался в озёрной сини…
А потом был первый робкий поцелуй, что едва коснулся моей щеки, подобно касанию крылышек невесомой бабочки.
А потом я поняла, что души наши тоже крылаты. Они крылаты, когда мы любим.
Помню, что после пасхальных качелей я всю неделю боялась взглянуть маме и брату в глаза: а вдруг они догадаются о первом моём поцелуе?
Несомненно, первая любовь оставляет след в душе каждого человека. Прошло полвека, а я помню столько маленьких кусочков счастья, что даже факт того, что первая моя любовь не стала длиною в жизнь, не умаляет её восхитительности, и уникальности, и незабываемости.
Лет восемь назад я вдруг увидела сон с Волком. Он прощался со мной на берегу озера, правда не того сельского, а того, огромного, что является центром этого синьозёрного района. И я поняла, что именно в эту ночь моя первая любовь, окончательно избавилась от чувства вины передо мною и простилась со мною навсегда.
А утром мне звонит та самая Галка, с кличкой которой пришлось бороться таким радикальным методом в далёкие школьные годы.
– Верка, – кричит она в трубку, – а ты знаешь, что Волк ушёл от жены и уехал на Урал к своей однокласснике!
Я, естественно ничего об этом не знала. Да и откуда мне знать – моя семья живёт в пригороде, моей родни в том далёком селе никогда не было. И я приготовилась слушать.
– Когда Волк вернулся в село, после того как ты непонятно почему перестала его ждать из армии, он первое время закрутил в Катькой, твоей одноклассницей, что пришла в 9 класс к вам из другого села. Не знаю, то ли ей надоело вспоминать о тебе в общих разговорах, то ли сам Волк понял, что никакие разговоры о тебе не заменят тебя и на старых воспоминаниях новой любви не построишь…
– Катюха, вообще-то, была неплохой девахой, – встреваю я.
– Да погоди ты! – кричит Галка. – Короче, вскоре он её оставил и пристал к компании разбитной ветврачихи, что отрабатывала свой диплом в нашем селе. Она была городской, курила в открытую, любила ликёры и мужскую компанию. Словом, незаметно как-то так получилось, что Волк увяз, как муха в меду, в постельных страстях.
– Дело житейское, не он первый, не он последний принял одно за другое – пытаюсь защитить я Волка.
– Да слушай ты и не перебывай! – Снова орёт Галка.
Женился он. Стали жить с весёлыми попойками и подрастающими детьми. Его мамзеля окончательно стала спиваться, а он пришёл в ум, но приструнить жёнушку уже не мог. Это была чёрт в юбке, она налетала с кулаками на чем-то не потратившего ей мужа по поводу и без повода. Рассказывают, что однажды в совхозных мастерских кто-то из мужиков дружески хлопнул Волка по плечу, а тот присел от боли. Оказывается, накануне его пьяная мамзеля припечатала горячим утюгом лишь только за то, что он попытался сделать замечание её подружайкам – таким же пьянчугам, забывшим, что такое ходить на работу. Мужики ужаснулись таким семейным порядкам и посоветовали тому податься на Севера ¬– хоть на время вахты жить относительно спокойно и иметь деньги на содержание детей. Он так и сделал. После вахты он всё чаще стал пропадать в родительском доме, где жива ещё была его мать, пережидая особо долгие загулы мамзели. Постепенно и сам стал опять искать утешение в вине, но меру знал, боялся окончательно скатиться вниз.
По соседству с домом его матери жили родители его бывшей одноклассницы, что каждое лето приезжала с Урала навещать своих. К тому времени, когда случились эти события, была она уже вдовой. Вся жизнь Волка была на виду всего села и не была секретом и для этой тихой его ровесницы. Как-то раз они случайно встретились у общего забора. Слово за слово и вся жизнь пролетела в монологе каждого. Неожиданно, он услышал:
– А поедем ко мне на Урал. Дети наши выросли. Мои живут уже самостоятельно, а ты здесь или бесповоротно сопьёшься, или твоя мамзеля однажды тебя прибьёт окончательно.
– И он уехал, ты слышишь? Взял и уехал!
– Я рада за него. Никогда не поздно начать новую жизнь. Думаю, что и эта тихая его ровесница помнила его тем самым мальчиком, что показал всей школе, как умеет любить хулиган.
Галка замолкает и признаёт правду этих слов.
Барышня и хулиган. Что может быть интереснее этого сюжета?
Сюжет нашей любви был стремителен. Как-то так получилось, что не только встречи-провожания от гардероба до класса стали ежедневными, но и его отчёты с классным журналом об успеваемости. Мой перфекционизм, взращённый в моей семье, не давал мне права называться секретарём школьной комсомольской организации, если мой любимый мальчик был бы двоечником. В дружбе с его классным руководителем мы не давали тому спуска, и не забывали хвалить за каждую положительную оценку. Постепенно он подтянулся в учёбе и сдал все выпускные экзамены без пересдач. Нет, с его тройками об институте не могло быть и речи, но где-то в глубине души я лелеяла мысль об его дальнейшей заочной учёбе хотя бы в техникуме. А пока его ждала уже осенью армия (он ведь был старше своих одноклассников на год)
Плоды нашего труда были благодарно встречены его родителями, что выразилось оригинальным способом.
Нравы села середины семидесятых-восьмидесятых годов очень отличались от нынешних. Юноша мог заходить к девушке домой, провожать до дома, но девушке в дом к парню ходить было не принято. В дом родителей парня можно было прийти на проводы в армию, тем самым окончательно объявив себя его невестой или уже просватанной девушкой, что ставит точку в ухаживаниях перед семейной жизнью.
Однажды, в середине лета, в свой обеденный перерыв (а Волк устроился на работу, чтоб не болтаться до призыва в армию) он неожиданно приезжает опять на отцовом «Урале» и с порога зовёт:
– Вера, я за тобой! Тебе надо срочно ехать в центральный сельмаг. Отец тебе оставил румынские сапоги. Их всего две пары, надо немедленно съездить на примерку, мы не знаем твой размер. Отец сказал, чтоб мы быстро обернулись.
Сапоги по разнарядке, не в открытой продаже. Тогда был период дефицита: деньги были, а что-то интересное можно было купить либо в курортных городах во время отпуска, либо переплачивая на толкучке, либо имея блат. Наша мама, а позднее и я пользовались первыми двумя способами приобретения модных вещей.
Я в растерянности. Первой спохватывается мама и достаёт деньги:
– Не заставляй себя ждать!
Тогда впервые я увидела вблизи его отца – председателя местного райкопа, опытного снабженца, умеющего добывать дефицитные товары с областной базы. Он вышел из своего кабинета, быстро метнув взглядом таких же синеоких глаз в мою сторону, и скорее утверждающе произнёс:
– 37?
– Да! – выдохнула я.
Аркадий Ильич оглянулся на складное помещение и крикнул:
– Рая, приготовь 37.
Так единственный раз в жизни я воспользовалась блатом благодарного родителя за своё чадо. Надо сказать, что ни сам Волк, ни его сестры, что были помладше меня, ничем особо в одежде не выделялись среди сельской молодёжи. Одевались как все. Дефицит распределялся по линии парткома.
Но, а мы вернёмся к любви.
Это лето и осень до конца октября были самыми значительными в моей жизни. Я училась любить.
Чувство полёта, возникшее на пасхальных качелях, не покидало меня всё это время. Отражаться в глазах любимого человека, слышать его смех и заражаться его прекрасным настроением, получать и дарить заботу друг о друге – разве это не счастье? Сколько облажено было речных косогоров, лесных незабудковых полянок и берёзовых рощ, совершено поездок на мотоцикле, совместных походов и песен у костра с его взрослыми друзьями! А сколько гербариев было засушено из подаренных им цветов! Сколько взглядов ломалось о наши сине-голубые взгляды-молнии! Нашу любовь чувствовал даже наш дворовый пёс Лацыс, ужом подползая к его ногам, когда Волк распахивал калитку нашего двора.
Каждый день открывал нас друг другу: было волнительно слушать его декламации Есенина и Маяковского. Даже не предполагала в нём такого вкуса к поэтическому слову. Я и сама пробовала сочинять стихи, но вслух никому их не читала. Мы просто читали друг другу своих любимых авторов. Я в то время увлеклась Эдуардом Асадовым, Елизаветой Стюарт, Расулом Гамзатовым, Константином Ваншенкиным, Андреем Дементьевым, словом, чьих авторов можно было достать в сельской библиотеке. Популярно было вырезать поэтические подборки из газет и журналов «Работница», «Юность», «Молодая гвардия», «Молодой сибиряк» и вклеивать их в общую тетрадь. У меня, кстати, до сих пор живы две таких тетради и изредка открывая их, я натыкаюсь на засушенный колокольчик или кленовый листок, незабудку или хвойную веточку– вечных свидетелей первых тех чувств. А ещё я поняла, что своей бравадой, бесшабашными поступками он тщательно прятал от всего мира свою доброту и уязвимость. Это здорово, что через много лет она будет распознана и той тихой его одноклассницей.
То лето было счастливым последним проведённым летом и с моим братом. В конце августа он опять поедет на Дальний Восток, куда позвал его тот самый курсант, с кем они бросили мореходку. Они завербовались на комсомольскую стройку на строительство Луначарской электростанции с обязательным обучением какой-либо рабочей специальности. Мама была не против, потому как считала горьковское окружение пагубным для нашего Сорви-головы.
А впереди была осень и предстояло ещё одно расставание – Волка ждала армия.
И были проводы. И были мои уверения в верности и его уверения в вере в меня. И были пухлые письма сначала в учебку, потом на боевой корабль с симоновскими строками «Жди меня, и я вернусь». А ровно через год тон его писем изменился. Появились какие-то смутные тени подозрения и фразочки типа «А брат моего друга сказал, что ты последнее время что-то стала сильно выступать…» И я неделю ревела над этим «выступать», потому как просто не принимала таких выражений к себе. Я тянула лямку общественной работы, была уже выпускницей, после заседаний Комитета комсомола часто не успевала на транспорт, что стали посылать за горьковскими ребятами для возвращения домой. Меня иногда подвозили шипуновские ребята на мотоциклах, но это в хорошую погоду, а в морозы шла пешком до дома, потому как рейсовый автобус уходил раньше. После таких возвращений зимой по часу отогревалась на русской печи. И всё же не убереглась и заболела. Случилась тяжелая ангина, что кусает горло, но отражается на сердце. Вердикт: ревмоатака.
Переболев почти целую четверть, мама устроила меня на квартиру к шипуновской бабуле, что пускала квартирантов. Её домик стоял неподалёку от школы и дома родителей Волка. Его средняя сестра, хочешь не хочешь, но стала чаще попадаться мне на глаза. Однажды она остановилась, явно желая заговорить. Я постаралась не заметить её желания дождаться меня и резко повернула к дверям интерната, вроде как к одной из одноклассниц. И всё же разговор состоялся:
– Вера, тебе пишет мой брат?
– Пишет, но не как прежде. Самое страшное, что он мне не доверяет.
– Тогда всё это правда…– сказала она и, порывшись в портфеле, достала фотографию, где Волк, милый Волкуша сидел в компании двух морячков на владивостокском пляже с тремя девчонками в бикини. Так он весело проводил своё увольнение. У меня помутилось в глазах. Я плохо слышала, почему это фото дал ей тот самый пресловутый брат его друга, с кем она училась в девятом классе и который передавал ему выдуманные басни обо мне. Такое фото он домой не рискнул выслать.
Пазлы сложились.
Хотел ли так Волк вызвать мою ревность? Или ещё больше ранить мои чувства? Или таким способом сказать, что всё прошло? Кто теперь знает. Но именно с этой минуты для меня он перестал существовать. А строчка, о том, что надо было переступить последнюю черту наших платонических отношений, «тогда бы я, мол, ждала его» поставила окончательную точку в истории нашей любви... Это так было не похоже на мальчика, которого я любила. Мальчика, что взахлёб читал мне стихи и с неизгладимой нежностью смотрел мне в глаза.
Я перестала отвечать на его письма, но после выпускного написала письмо и об этом событии, и о прощании со своими иллюзиями и с верой в слово друга и вечную любовь. Ответное письмо было полно сожалений о непоправимой ошибке. Но слёзы мои были уже выплаканы, а быть готовой к очередному такому испытанию недоверием я не хотела. Как говорится: уходя – уходи.
Да, я всегда нравилась мальчишкам, но они были привычным фоном моего детства и юности с братом.
Недоверие убивает любовь. Банальная фраза, но как трудно её испытать на себе.
Казалось, что окончательно избавиться от несчастной любви мне помог человек, в котором я никак не ожидала обнаружить и ум, и доброту, и глубинную человечность. Кстати, это был один из одноклассников Волка, что волею того же случая, служил, как и тот, на Дальнем Востоке, и что прибыл домой в отпуск. Именно эти десять дней, проведённые с ним в разговорах о понравившемся нам обоим романе Михаила Стельмаха «Дума про тебя», о любви, и смысле жизни, и превратностях судьбы, заставили меня избыть из сердца свой неудачный опыт. Какое-то время мы даже переписывались, но, как говорится, «Что не сложилось вместе, не сложишь». Но благодарность к этому человеку жива до сих пор.
Недавно попалось в интернете чудесное видео с цитатами Платона. И вот сейчас, когда вспоминаю пережитое, уместно процитировать понравившееся его высказывание, правоту которого познала сама. «Любой человек поэт, когда он любит» – это моя первая любовь – Волк.
Теперь я понимаю, почему в южно-восточных странах существует культ первой любви: она не забываема. Вам никогда не избавиться от воспоминаний о ней. И как бы удачно не сложилась ваша последующая семейная жизнь, аромат первой любви вас будет настигать и тогда, когда ваш отпрыск впервые влюбится и тогда, когда уже внук признается вам, что влюблён в свою одноклассницу и даже тогда, когда вам навстречу попадётся просто необыкновенно влюблённая парочка. И блеск счастливых глаз, и прерывность голоса, когда говорят о предмете своей любви, обрушит на вас все солнца мира. И ты вспомнишь своё обмирание сердца, свою пульсацию крови по венам от нежного прикосновения любимого человека.
Быть влюблённым – это ходить по земле, её не касаясь. А вот сохранить любовь – это уже работа. Тяжёлая работа. Работа сердца и ума. Жизнь показывает, что не каждый готов к такой работе. Ну что ж, пусть не сетуют на свои результаты.