У Иакова длинный-предлинный день,
на ресницах его накладная тень,
под глазами сухие омуты —
зачерпни, выходя из комнаты,
по углам калаши и ножи лежат,
и гранаты, Иакову очень жаль,
что не фрукты они отменные.
Не обманами, так обменами.
Но сегодня вернутся домой не все,
ангел долго в небе, дрожа, висел,
но спуститься ему наказано
между взрывов глухими фазами.
«Сколько раз, — говорит, — я его борол,
да у нас стоп-слово уже, пароль,
карты старые разлинованы,
что ты мыслишь-то всё биномами?»
Но пристрастен мир и огромен гнев,
лишь улыбка Дины мелькнёт в окне —
и идёт резня на другой виток.
Бог мой избранный, ты жесток?
Сколько тысяч лет мне тебя бороть,
выгрызая право на кровь и плоть,
сыновей отпускать за дочерью,
норы змеевы обесточивать?
Даже ангел, видишь, уже устал,
не кулак подставляет мне, а уста,
и оттуда поёт лучезарный Стинг...
Но они же придут. Прости.
У Иакова длинный-предлинный день,
после ангела снова приходят те,
ухмыляются,
и отныне
Бог ему нарекает Имя.