Сначала ощущается лёгкая некомфортность в отношениях. Ты отмахиваешься от неё, но она всё чаще даёт о себе знать. И ты терпишь её изо дня в день, из года в год. Однажды этот некомфорт переходит в обиду, которая, как мерзкая жидкость из наболевшего гнойника, вытекает при лёгком нажатии. И наступает день, когда бах, и словно гильотина опустилась за тобой и отсекла всё хорошее между вами, оставляя его в прошлом.
Ульяна Харитоновна закрутила на затылке «дульку», сховала в лифчик деньги и отправилась в Халу. Пораньше пойдёшь — подешевле купишь.
Хорошо спозаранку, народу никого, а гагаузка уже на месте. Ульяна всегда у неё моло'чку берёт, творог у гагаузки жирный, вкусный, а сметана такая, что ложка стоит. Только вот жадна гагаузка, ни копейки не уступит. По полчаса Ульяна с ней торгуется, а та ни в какую. Знает, зараза, что лучшее у неё.
— Смотри, какой творог жёлтый, — нахваливает гагаузка свой товар. — Где ты такой возьмёшь?
— Та шо в Хале творогу акромя твово нет?
— Творогу в Хале хоть ...опой жри, — похожая на цаплю гагаузка заходится низким скрипучим смехом, — а мой тока ротом. Не хочешь у меня, у Аурики бери, у неё дешевле, — кивает на соседку слева.
Зачуханная, с повисшими на волосах гнидами, Аурика при одном только взгляде вызывает отвращение.
Аурика вынимает из сметаны ложку, облизывает и зачерпывает ею творог. Протягивает.
— На, попробуй.
— Не надо, — отворачивается Ульяна, и суёт руку за пазуху. Тихон за каждую копейку отчёт требует, но разве объяснишь это вредной гагаузке.
Накупив продуктов, Ульяна вернулась домой, сложила всё в новенький холодильник, пошла будить Есению. Ни свет ни заря встаёт дочь. Только и успевает, что умыться и расчесаться. Есть некогда, до шёлкового комбината пешком дорога не ближняя. Опаздывать нельзя.
— Мам, дай что-нибудь перекусить на работе.
— На, — Ульяна протягивает головку лука.
— Цибулю?! Мам?!
— Нет ничего больше.
Слёзы душат Есению. Отчего мать так к ней переменилась? Не от того ли, что отец любит? Не оттого ли, что все тумаки от него братьям достаются? И матери. А её не трогает.
Для того, кто рано встаёт, утро — пора длинная. Сколько дел к обеду успевает переделать Ульяна. Казаны песком начистила, бельё в тазу перестирала, навоз с глиной смешала и печь ею обмазала, и с борщом к обеду поспела. А вот и Котка с Антохой. Отоспались.
Вкусный борщ, наваристый, ещё и фасоль Ульяна туда добавила, чтоб питательней для мужиков было. По ложке сметаны в борщ сыновьям положила, а себе ни-ни, и так от Тихона за растрату достанется. Смотрит на то, как сыновья борщ уплетают, и слюнки глотает — ах как со сметаной-то вкусно. И словно заболела она, словно запрет, наложенный на себя, внутренний зуд вызвал. Где ни ходит, что ни делает, в голове одна мысль — сметанки поесть. На холодильник смотрит и сама себя по рукам бьёт. Так и спать легла, и не спится ей. Тихона-то нет, может и не придёт, а уснуть ну никак не получается. И в животе как назло закрутило, заурчало, затребовало. Встала Ульяна и в летнюю кухоньку к холодильнику. Открыла дверцу, а ложка так с обеда в сметане и стоит, словно специально дразнит. Не совладала с соблазном, схватила ложку, подгребла смётану и в рот.
— Ты что там вошкаешься? — грозный окрик мужа вселил в неё ужас. — Ах, ты!..
Огромный кулак завис над её головой. Ох, знала она мощь этого кулака. Скорчилась, сжалась, втянула голову в плечи.
— Папа! — Есения встала между отцом и матерью. — Не надо!
Железный кулак дрогнул и завис в полёте.
Вы прочли отрывок из книги Елены Касаткиной "Змея подколодная". Полностью книгу читайте на Литрес, Ридеро и Амазон.