Азалия (герань давно не в теме) с тумбочки твоей
восстала против снега удручённой и печальной,
ей тоже снятся горы и портовые причалы,
и яхты в безымянных бухтах романтических морей.
Она с тобой читала Блока и хотела улететь,
как улетают птицы в тёплые края и дали…
«Ночь, улица, фонарь, аптека», и почти рыдали
её бутоны в самом долгом новогоднем бунтовстве
— хотя бы на отрывистый момент не видеть этот снег,
холодное стекло, прозрачный тюль, будильник, вазу
с гирляндой многоцветных огоньков печальноглазых,
и окунуться в лето, где, помимо солнца в окнах, есть
бездонное, бескрайнее пространство, и лесная гладь
благоухает отражением в зеркальных водах,
— ни тумбочки, ни тесного горшка, и ты поодаль
в шальной гондоле позволяешь чужестранцу потакать…
Какая ты, таким и будет твой причудливый цветок.
Герань своё и отгрустила, и зачахла сдуру.
Всё потому, что сладкую любовь как ветром сдуло,
и волшебства от поцелуев переломный срок истёк.
Азалия тобой научена депрессии глотать.
Другого ей не остаётся — только молча слушать
дыхание, обрывки слов, и беспросветный ужас
читать в твоих разочарованных мужчинами глазах.