Томас Элиот. ISBN 9785449867179

THOMAS STERNS ELIOT (1888-1965)
ТОМАС СТЕРНС ЭЛИОТ

(Лауреат Нобелевской премии 1948 год)

избранные стихи
Selected Poems



——————————————————————————————

Содержание:

Воскресение
Гиппопотам и церковь
Бербанк с Бедекером, Блейштайн с сигарой
Медовый месяц
Посвящение моей жене
В ресторане
Кулинарное яйцо
Шепот бессмертия
Суини эректус
Суини среди соловьёв
Песня о любви Альфреду Пруфроку
Четыре квартета
Бёрн Нортон
Ист Коукер
Драй Сэлвейджес
Литтл Гиддинг
Камень
Кориолан
Бесплотная земля
Пять упражнений для пальцев
Ариэль
Геронтион
Рапсодия ветреной ночи
Прелюдии
Пепельная среда
Полые люди
Образ дамы
________________________________________


«Я проникал в глубину души,
во тьму подземного грота
и читал там мысли в тиши,
великого Томаса Элиота.
Немыслимые ритм и слог,
оживают повсюду глаголы,
да метафоры между строк,
по мозгам наносят уколы.
Разлагая по буквам строфу,
из английского перевода,
я заGугленную чепуху,
доводил до русского слога.»

Михаил Меклер.

*
ВОСКРЕСНОЕ УТРО

Смотри, смотри, мастер, вот идут две религиозные гусеницы.
Еврейская Мальта

Полигамные, разумные люди от Бога
общаются только через оконные стекла.
В начале было только Слово. Строго
оплодотворялись во время менструального цикла.
В расслабленном состоянии умбрийский художник
рисует пустыню в трещинах, раскалённый гранит,
там по воде худой и бледный передвигает ноги
Отец с красочным нимбом и с ним Параклит.
Священники в чёрном проходят по аллее покаяния мимо.
Молодые, рыжие и прыщавые, ухватившись за поясницу
перед покаянными воротами, смотрят на образ Серафима.
Там преданные души тлеют, образуя тусклую зарницу.
Вдоль стен сада роятся пчелы с волосатыми животами.
Тычинка и пестик облюбовали блестящий офис бесполых.
Суини кушает ветчину, перемешивая воду в ванне.
Эрудиты тонкого искусства ведут полемические споры.

*
ГИППОПОТАМ И ЦЕРКОВЬ

Широкозадый бегемот,
опираясь на живот,
лежит себе в грязи могучим телом,
в нем плоть и кровь имеется всецело.
Живая плоть и кровь слаба, она
расстройством нерв подвержена,
безгрешна Церковь в Божьем Храме,
так как основана на камне.
Нетвёрдый у бегемота шаг,
тернистый путь к добыче благ,
а Церкви думать недосуг,
ей дань со всех сторон несут.
Не сможет даже Гиппо никогда
хоть с дерева достать плода,
а персик и заморский фрукт
в святую Церковь из-за морей везут.
Во время случки бегемот
хриплым голосом орёт.
По воскресеньям каждый знает,
что в Церкви Бога воспевают.
Днём дремлет бегемот степенно,
он в ночь охотится обыкновенно,
а Бог таинственно творит,
одновременно ест и спит.
Я видел, как Потам нежданно
вознёсся в небо над саванной,
и пели ангелы вокруг сопрано,
слава Богу, громко в осаннах.
Кровью Агнца умоется он в одночасье
и станет сразу к святому причастен,
а небеса его окутать смогут и объять,
им на арфе будет он из золота играть.
Он будет вымыт чище и белее снега,
лобзанием мучениц в довольстве нега,
пока святая Церковь пребывает в стане,
в зловонном, заразительном тумане.

*
БЕРБАНК С БЕДЕКЕРОМ, БЛЕЙШТАЙН С СИГАРОЙ

Бербанк пересёк маленький мост,
спустился в небольшой отель.
Принцесса Волюпайн ожидала в срок,
они были вместе, как он хотел.
Грохот, как набат с небес,
прошёл по всей глубине моря,
медленно бог Геркулес
зажигал их всей любовью.
По небу пролетел Пегас
над Истрией с рассветом.
Его закрытый баркас
блестел на воде при этом.
Это был путь Блейштайна,
его локти, ладони, артрит,
его обвисшего изгиба колена.
Прошли Чикаго, венский семит.
Без блеска выпуклые глаза
видят протозойную слизь семени.
В перспективе Каналетто чудеса,
догорает свеча конца времени.
На Риальто поднялась внезапно вода.
Под сваями крысы купаются.
Еврей в гондоле, с ним деньги, меха.
Лодочник просто улыбается.
Принцесса Волюпайн ожидает шквал любви.
Скудная, с голубыми ногтями, с чахоткой,
шагает по водной лестнице, всюду огни.
Она развлекает сэра Фердинанда попкой.
Львиные крылья никто не подозревал.
Блоха не умрёт от порезов когтей в притонах.
Бербанк в голове своей размышлял
об истраченном времени и семи законах.

*
МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ

Посетив страны Бенилюкс, они вернулись в Терре-Хот,
но одну летнюю ночь провели в Равенне.
Они лежали на простыне, под которой клопов несколько сот.
Был летний зной, пахло потом и женским телом.
Лёжа на спине, раздвинув колени, их ноги пухли от укусов,
ворочаясь на матрасе, расчёсывали свои раны до крови.
В миле от них находился Святой-Аполлинере-ин-Классе,
где туристы с энтузиазмом изучали своды и капители.
Они сели на скоростной поезд и в поздний час
продлевали свои страдания от Падуи в Милан.
Там их ожидали «Тайная вечеря» и ресторан.
Он подсчитал расходы и взял их на карандаш.
Они увидели Швейцарию и Францию в свои медовые дни.
Меж тем постоянный аскет святой Аполлинарий,
словно старая Божья мельница, до сих пор сохраняет
в своих потёртых камнях точную форму Византии.

*
ПОСВЯЩЕНИЕ МОЕЙ ЖЕНЕ

Я ей обязан очень, огненным восторгом,
рано утром пробуждались чувства строго,
а сексуальный ритм наш прерывает сон,
когда мы стонем и дышим в унисон.
Пахнут друг другом наши тела,
речь не нужна, излишни слова.
Наши мысли едины, словно блюз,
луч солнца не расплавит наш союз.
Нас ветер зимой не заморозит,
в саду цветут и не вянут розы.
Я этим преданность к ней проявляю,
эти строки публично всем заявляю.

*
В РЕСТОРАНЕ

Немолодой официант от нечего делать
наклонился и тихо говорит:
«На моей родине дожди ещё холоднее,
а солнце жарче землю коробит».
Сам он светлый и тучный в жилете,
спереди фартук, салфетка на руке висит.
Надеюсь, не плюёт он в суп на банкете,
где мы укрылись, чтоб от дождя уйти.
Я тщетно пытался, но она не желала,
так как от ливня промокла до нитки,
её ситцевая юбка к ягодицам прилипала,
я щекотал её, чтоб просто рассмешить.
Ишь ты, старый развратник, в такие годы,
она лет на восемь моложе была,
я залез на неё, как пудель знатной породы,
пришёл и обнюхал, она пугалась меня.
Твоя голова не для блох, успокойся
и соскреби грязь со своей кожи,
вот шесть пенсов, с мылом помойся,
черт побери, это судьба твоей рожи.
Вы, дурацкая, пустяковая реликвия,
не обижайтесь на свой опыт в прошлом,
есть параллельное сходство. Уходя,
скажу, что пообедаю с вами позже.
Флебас Финикский, честный человек,
забыв о достижениях, под крики чаек и гул
две недели барахтался в морской воде,
потерял силы, удачу и в сорок лет утонул.
Берег Корнуолла плачет в пене волн,
он в предыдущую жизнь возвратился,
в портах пребывания, он был молодой,
бывший моряк из прошлого появился.

*
КУЛИНАРНОЕ ЯЙЦО

Пипит в кресле вертикально сидит,
осматривая Оксфорда колледжа вид.
Она заложила вязальной спицей альбом
и отложила недалеко от меня на стол.
Силуэты её дедушки и бабушки,
дагерротипы известной тётушки
сияли на каминной полке глянцем,
как будто зазывали своим танцем.
Я не хочу признания на небесах,
увижу сэра Сидни без промедления,
пусть салюты наводят страх
на других героев того поколения.
Мне не нужен капитал на небесах,
попрошу сэра Монда без абстракции
вложиться вместе в какой-то банк
или в пятипроцентные облигации.
Я не хочу быть в райских кулуарах,
где Лукреция Борджиа будет невесткой.
Её анекдоты будут там всем забавой,
но опыт Пипит обеспечит им известность.
Не желаю видеть Пипит на небесах,
где мадам Блаватская даёт указание.
Только в семи священных трудах
Пикард Донати найдёт моё опознание.
Где мои пенни, что я накопил,
чтоб кушать с Пипит в ресторане?
Из города Кентиш и Гелдер-Грин
бредут бомжи с голодными глазами.
Где фанфары и где орлы?
Под снегом Альп погребены.
Плачут нищие, плачет толпа
над булочкой с маслом. Всегда.

*
ШЁПОТ БЕССМЕРТИЯ

Уэбстер одержимый смертью был
и видел через кожу кости.
Бездомных под землёй любил,
оглядывался, не имея злости.
Он знал, что это не зрачок
так смотрит из пустой глазницы,
и, вожделея к мёртвым впрок,
в нем похоть пытается вместиться.
Донн конкретно был другим
и не искал замену смысла наслаждений.
Завлечь, обнять и овладеть чужим,
он был опытным экспертом похождений.
Он знал, как костный мозг страдает
и боль скелета в лихорадке,
когда контакта с плотью не бывает,
совокуплений и разрядки.
Возлюбленная Гришкина — прелестна, хороша,
то подтверждает её акцент, российская душа,
а бюст её обширный есть совершенство,
всегда сулит пневматику блаженства.
Яркий бразильский ягуар
не заставляет брать минет.
У Гришкиной кошачий дар
и даже есть свой мезонет.
Ягуар бразильский всех сильней
в дикой чащобе и трясине,
разит кошатиной намного слабей,
чем Гришкина в своей гостиной.
Прообразы живых, пришедший гость,
вокруг прелестей её всегда роятся,
но мы, любя и плоть, и кость,
хотим лишь с метафизикой обняться.

*
СУИНИ ЭРЕКТУС

«Вокруг деревья сухие и листья опали.
Пусть буря ревёт и терзает скалы,
а позади меня остаются пустынные дали.
Смотрите, девки, мы их долго искали!»

Оставьте меня в неизвестных Кикладах,
нарисуйте меня в неприступных скалах.
Покажите мне берег с пещерным бризом,
где столкнулись моря с оглушительным визгом.
Покажите Эола мне в облаках,
пусть бурю вызовет на небесах,
чтобы всклокочить Ариадны волоса
и наполнить попутным ветром паруса.
Ранним утром пробуждались части тела
Навсикаи, Полифема, персонажей Гомера.
Жестами в постели вовсе без слов,
поднимался пар от опавших листов.
Сухие веки, реснички с волосами
расщепляются сонными глазами.
Вот овал лица обнажился зубами,
задвигались бёдра с прямыми ногами.
Лёжа на спине да вверх ногами,
выпрямляя колени от бедра до пятки,
вцепившись в подушку своими руками,
трясли кровать, кончая в припадке.
Суини вскочил, чтобы побриться
с пеной на лице, не успев умыться.
Широкозадый, розовый до основания,
знал темперамент женского признания.
История — длинная тень человека,
сказал доктор Эмерсон где-то.
Никто не видел Суини силуэта
в предзакатном отражении света.
Не прикоснулась бритва к ляжке,
Ожидая, пока утихнет визг объятий.
Колотилась и дышала очень тяжко
Эпилептичка на своей кровати.
Дамы себя вовлечёнными считают
и в коридорах борделя пропадают.
Найдите свидетелей присутствия —
и обесцените вкус их отсутствия.
Замечаем, что истерия всегда неприятна
и неправильно может быть всем понятна.
Мадам Тернер сообщает встревоженно,
что в этом доме нет ничего хорошего,
но Дорис возвращается из ванны,
шатаясь на ногах, и как-то странно,
словно припудрив себе чем-то нос,
аккуратно ставит бренди на поднос.

*
СУИНИ СРЕДИ СОЛОВЬЁВ

Суини, раздвинув колени, болтая руками,
гомерически продолжает смеяться,
скулы, как у зебры, с двумя полосами,
в пятна жирафа спешат превращаться.
Круги от взбудораженной луны
двигаются на запад по Ла-Плата.
Смерть и ворон хотят вышины,
Суини охраняет Роговые ворота.
Облака Большого Пса и Ориона
затенили морскую пучину.
На испанском мысе некая дама
садится на колени Суини.
Задев подолом по столу,
чашку разбивает вдребезги
и, расположившись на полу,
зевая, поправляет чулки.
Безмолвный, в коричневом мужчина,
сидя на подоконнике, злится.
Официант подаёт бананы, апельсины,
инжир и виноград из теплицы.
Мужчина в коричневом фартуке впопыхах
контракты и концентраты изымает.
Рашель Рабинович со слезами на глазах
виноград руками своими хватает.
Она и с испанского мыса дама
думают, что они сексуальны,
человек с усталыми глазами
отвергает их гамбит изначально.
Выйдя из комнаты, появляется в спешке,
обозначая на лице золотую усмешку,
а за окном субтропики свисают
и глицин кругом благоухает.
Хозяин с кем-то непонятным
разговор ведёт невнятно.
Соловьи надрывают свои голоса,
рядом монастырь Святые Сердца.
И пели в кровавом лесу мимолётом,
Агамемнон кричал во всё горло,
орошая саваны жидким помётом
и без того осквернённый город.

*
ПЕСНЯ О ЛЮБВИ АЛЬФРЕДУ ПРУФРОКУ

Я так и думал, что дал тебе ответ,
человек не вернётся в этот мир.
Это пламя не погаснет больше, нет,
я не вернусь в тот фонд живым.
Всю правду эту я просто знаю,
перед позором страха отвечаю.
Давай пойдём с тобою, ты да я,
когда поднимется вечерняя заря,
как пациенты под наркозом на столе,
пройдём по улицам пустым везде.
Уединимся в ночлежке для ночей бессонных,
в дешёвом кабаке, в бормочущих притонах,
где на полу опилки и скорлупки устриц,
как аргумент коварных, скучных улиц.
Чтобы к истине вас когда-то привести,
не надо спрашивать, зачем такой визит.
В гостиной дамы оголтело
беседуют про Микеланджело.
Дым с туманом тычут желтизной в стекло,
вылизывая сумерек углы,
всё, что за ночь с водостоков натекло,
и даже сажу копоти трубы.
Скользнув к террасе, дом нежно обнимают,
обвив собою дом, мгновенно засыпают.
Конечно, будет время для жёлтого дыма,
который скользит по окнам, потирая спину.
Настанет время встретиться лицом к лицу,
чтоб созидать и убивать, творцу и подлецу.
Да будет время для всех работ, чтоб не тужить,
и не возникнет вопрос, что на тарелку положить.
Вот час придёт для множества сомнений,
воспоминаний, ревизий и видений.
Настанет время для вас и для меня
перед домашним чаем на исходе дня.
В салоне дамы оголтело
щебечут о Микеланджело.
И действительно, время пройдёт.
Интересно, смею ли я? Наперёд
по лестнице вернуться и спуститься
с лысиной, что будет светиться.
Они скажут, что его волосы сильно поредели!
Моё пальто, мой воротник, что на меня надели,
мой галстук богатый, но с булавкой убогой.
Они скажут: «Но какие тонкие руки и ноги!»
Разве я смогу беспокоить Вселенную?
Каждая минута имеет точное время
для решений, отступлений, сомнений.
Да, мне знакомы эти лица и в профиль, и анфас,
глаза, что держат нас в границах общих фраз,
когда к стене приколот шпильками этих глаз,
я корчусь средь границ, стенаю,
тогда страдать я просто начинаю.
Выплёскивать негодование неприлично,
и как, я это должен сделать лично?
Ибо я их всех знал, про всё немножко,
про утренники, вечера, календарные дни.
Я жизнь измерял кофейной ложкой
и знал отголоски дальней болтовни,
там под музыку в гостиной дамы спелись.
Так как же я могу, как я осмелюсь?
Я видел голову свою плешивую на блюде,
Я не пророк и мало думаю о чуде,
но я поймал момент, когда моё величие угасло,
как лакей, держа пальто, ехидно улыбался.
Короче говоря, я испугался.
Это стоило того, что после приговора,
мармелада, чашек чая, среди фарфора,
среди негромкого меж нами разговора
с улыбкой прервать общение в разгар,
чтоб мироздание втиснуть в земной шар
и катить его, как твой желанный дар.
Сказать: «Я Лазарь, вернулся и восстал в гробу,
чтоб рассказать вам всё. Я всем всё расскажу».
Вот некто, на подушке устроив голову свою,
вам скажет: «Это то, что я не имел в виду.
Это совсем не так».
А как?
Это стоило того, в конце концов,
на улицах после закатов и дворцов,
после романов, после чашек, после покоя,
юбок, тянувшихся вдоль пола, и многое другое.
Невозможно сказать, что я имел в виду такое!
Вот если бы фонарь волшебный
на экране сбросил сгустки нервов,
а некая особа, сбросив шаль,
уставившись в окно, сказала: «Жаль.
Это совсем не так, и хватит,
нет, это всё некстати».
Нет, я это не имел в виду.
Я не Гамлет и не должен принцем быть.
Я господин, который делает беду,
чтобы прогресс и сцену запустить.
Советую принцу простой инструмент:
положительным быть и полезным,
осторожным, дотошным, как джентльмен,
политически тупым, но трезвым.
Порой действительно почти смешно,
Дурачимся, и это всё разрешено.
Я старею. Старею. Нет слов.
Я надену мотню от штанов.
Я не хочу расстаться с волосами?
Смогу ли кушать персик зубами?
Буду в белых брюках по пляжу гулять
и слушать, как русалки поют,
но они не будут мне петь и плясать,
качая на волнах морской приют
и расчёсывая белыми волосами
воду белую под ветер волнами.
Мы задержались на морском пейзаже,
с девчонками раздетыми на пляже.
Мы тонем, пока людские голоса
нас не разбудят на небесах.

*
ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА

1. Бёрнт Нортон

1.1
Настоящее и прошлое, впрочем,
будут происходить и в будущем,
как грядущее посещало прошедшее.
Значит, время всегда настоящее
и оно никогда не приходит,
несвершившееся есть абстракция,
будем наблюдать, что происходит,
нам даётся лишь возможная акция.
Только в области размышлений
желаемое и уже наставшее
оседают в памяти без промедлений
и приводят на грань настоящего.
Шаги по тропам нехоженым
к не открытым ещё дверям,
как слово чьё-то тревожно
бьёт по моим мозгам.
Не беспокойте прах розовых лепестков,
тогда сад заполнят отголоски иные.
Поспешим за поворот, где щебет скворцов.
Может, и нам суждено пойти за ними?
В наш первый мир и первые двери,
с обманной песней скворца
и незримо в это поверив,
войти и оставить сердца.
В осеннем тепле, сквозь воздух звенящий
птица зазывала, словно в ответ,
мы невесомо ступали по листве опавшей
под музыкальный в кустах сюжет.
Незримые взгляды пересекались,
казалось, на розы глядел кто-то тут.
Хозяева будто в гостях оказались
и шли посмотреть на высохший пруд,
который был окружён кустами самшита.
Высох бетон, порыжел по краям,
а ведь был заполнен солнечным светом,
там кротко рос лотос, словно бурьян.
Когда-то поверхность под лучами света
блистала, и мы стояли, отражаясь в воде,
тучи уходили, и пруд опустошался следом,
лишь детский смех из кустов доносился везде.
«Смелее», — человеку вторила птица,
не выжить в слишком реальной жизни.
Прошлое и будущее уже не случится,
мы только в настоящем, на грани мысли.

1.2
По ось в грязи телега застряла,
скрип обода, кровь в аорте рыдала,
поклажи с чесноком, сапфиром упали,
а рана забытой войны стонала.
Жизнь по вращению звёзд читаем,
по кольцам дерева года считаем.
Стоим себе в свой малый рост,
вступив на шаткий жизни мост,
и слышим топот беглецов,
бежит кабан от гончих псов.
Погоня длится средь веков
под взором звёзд, других миров.
В застывшей точке вращения мира,
ни плоть, ни бесплотность, ни туда ни сюда,
есть движение, нет остановки ритма,
встречаются прошлое с будущим в точке всегда.
Можно сказать, мы где-то были, но где?
Как долго? Время в точке не поместить!
От житейских желаний свободу в судьбе
от страха и состраданий не оградить.
Светом разума, белым, спокойным,
от воли своей и чужой благодать,
без движений внимание полное,
отрешённость нельзя толковать.
Постигнуть новый и старый мир,
ощутить их неполный восторг,
погрузившись в частичный кошмар,
с учётом будущих и прошедших снов,
слабостью ненадёжного тела солгать,
спасти человечество от проклятия неба.
В прошлое и будущее не вынести плоть,
сознанию не остаётся места и следа.
Сознавать — значит не зависеть от времени,
помнить себя среди роз, но без бремени.
Миг под ливнем, запах ладана при курении,
время в настоящем покоряется временем.

1.3
Мрак между прошлым и будущим правит без света,
он облекает тело прозрачным покоем,
тень постигает неизменность, эфемерная красота
очищает душу во мраке ночи, и такое
лишает ощущений, отрешает любовь от суеты.
Не избыток и не угасание, а мерцания,
рассеянная вялость чередует пустые мечты.
Напряжённые лица сменяют смятения,
словно клочья бумаги, ветер крутит людей
между прошлым и будущим.
Вихрь продувает лёгкие до самых костей,
душ изнеможённых и немощных.
В блеклом воздухе очень вялые души,
постепенно ветер выметает холмы
Лондона, Хэмпстеда, Кемпдена, Патни.
Здесь мрак отступает за пределы тьмы.
Спускаемся ниже, делаем последний шаг,
в царство, где одиночество вечно,
в мир иной, в антимир, где внутренний мрак.
Там избавление от вещей безупречно,
отрешённость от чувств и мира грёз
в неподвижном духовном мире,
где путь в никуда, к недвижимости звёзд.
Там прошлое и будущее стало едино!

1.4
Колокольный звон.
Время хоронит день.
Пустой небосклон,
от солнца укрывает тень.
Подсолнух есть солнечный лик для нас.
Уже зимородок устремился ввысь,
летящего мира свет не угас,
ответил светом на свет и затих.

1.5
Слова и музыка всегда в движении,
не после смерти и только во времени.
Речь умолкает, идут причитания,
и слово обретает форму молчания.
Слова и музыка могут достигнуть
немоты бессмертной китайской вазы.
В вечном покое может сгинуть
скрипичный ключ в кантиленной фазе.
А предшествующий финал и начало
сходятся вместе в начале кольца,
и всё это в настоящем настало,
до начала и после конца.
Слова всегда в настоящем движении,
надрываясь, трещат и тухнут,
иногда разрываются от напряжения,
от неточности гниют и гибнут.
Им не под силу стоять на месте, поныне
их постоянно атакуют в пространстве,
вопли, упрёки осаждают в пустыне
призрак, орущий в загробном танце.
Громкая жалоба неутешной химеры,
движение есть подробность ритма,
как у лестницы перила, ступени,
а у слов существует рифма.
По сути, любовь не движение,
лишь причина его во времени.
Вне времени и вне желания
есть лишь одно стремление.
Вырваться на истинный путь
из небытия в бытие,
неожиданно солнечный луч
сотрясает смехом детей,
в листве затаивших свой восторг.
Скорее сюда, к причалу.
Нелепым становится времени срок
между концом и его началом.

2. ИСТ КОУКЕР
2.1
В моем начале мой конец, и год за годом
дома возводятся, рушатся и снова возникают,
после них остаётся голое поле или дорога,
камни уходят в новое здание, а брёвна — в пламя,
пламя переходит в золу, а зола — в землю,
которая снова плоть, покров и помёт,
кости людей, скота, кукурузные стебли.
Время строить, рожать. Время зовёт.
Время ветру трясти, ослабевшие рамы,
стены тряхнуть, за которыми бегает мышь,
растрясти шпалеры и гобелены,
а также безмолвный и тихий девиз.
В моем начале виден мой конец.
Свет, проникая на голое поле, освещает аллею.
В полдень под сенью ветвей птенец
прижимается к ограде, уступая дорогу фургону.
Сама аллея направляется к деревне
в предвидении зноя, грозового дождя,
поглощают жар и свет серые камни,
ожидая первой совы, георгины спят.
В открытом поле, когда будешь слишком близко,
можно услышать в полночь звуки летнего мрака —
барабан, свирели, увидеть у костра танец диско,
мужчина и женщина постигают таинство брака.
Эта чета и есть необходимый союз,
держатся за руки, как муж и жена,
прыгают через костёр, танцуют блюз,
по-деревенски смешливо, в жанре
удоев, урожая и влюблённых соитий,
вздымают неуклюжие ноги, ноги земли,
как в случке животных в извечном ритме,
смрада и смерти, а также питья и еды.
Восход открывает новый день,
жара на взморье. Ветер в молчании
щекочет волны. Вот моя тень,
или она где-то в моем самом начале.

2.2
Что ноябрю до первых гроз и весеннего пробуждения,
до возрождения длинного, летнего зноя,
подснежника, бьющегося из-под ног до изнеможения,
до мальв, что ввысь стремятся к небу стоя,
до раннего снега среди поздних роз?
Гром хочет очень сравниться
с триумфальным движением звёзд,
грохоча в колеснице с зарницей,
в войнах погрязший весь Скорпион,
восстав на солнце, ждёт затмения.
Кометы плачут, и меркнет Дракон,
летят Леониды в вихре сражения.
В огне полыхают земля, небосклон,
пламя сжигает поверхность планеты,
до оледенения продолжится сон,
пока не опишут катаклизмы поэты.
Ввергнет в бездну мучительной схватки
со словом и смыслом, поэзия ни при чём.
Поэзию не приглашали к такой лихорадке,
надежды желанны, им всё нипочём.
Осенний покой или мудрая старость?
Быть может, нас обманули, или себя?
Старцы для обмана туман завещали,
оставив в наследство фальшь векселя.
Их просветлённость — как разумная тупость.
Бессильна пред мраком, туда же их взор.
Истина мёртвых коллекций — это их мудрость.
Знания — вот единый и ложный обзор,
но в каждый миг они могут меняться.
На полпути в терновнике, в тёмном лесу,
у края обрыва, где мы будем бояться
чудовищ, где наваждения нас завлекут.
Поэтому не говорите о мудрости старцев,
их слабоумие и безумство необозримо.
Мы можем уповать на покой страдальцев.
Мудрость смирения всегда незрима.

2.3
Уходят все в космическую пустоту, как во мрак.
Меркнет луна, «новости бирж» и «Готский альманах».
Офицеры, литераторы, политики, меценаты,
слуги народа, председатели комитетов, магнаты…
Стынут чувства, и действовать нет побуждения.
Тихо, сказал я душе, тьма обнимает тебя.
Мы идём с ними молча на поминки того,
кого не хороним, ибо нет его.
Это будет Всевышнего мрак, как в театре ночь,
словно пышный, броский фасад убирают прочь,
когда гаснет рампа, декораций замену ведут,
гул за кулисами, а тьма наступает на тьму.
Как в подземке, остановка меж станций,
заметно, как с ужасом опустошаются лица
и разговор, начавшись, в пустоте угасает,
мучительный страх безумия всё нарастает.
Когда под наркозом сознание ожидает,
душа ждёт надежду и замирает.
Разум постигает всю пустоту
и безнадёжно гасит мечту.
Без любви остаётся одна только вера.
Жди без раздумий, мысль ещё не созрела,
но вера, надежда, любовь есть рабы ожидания,
мрак становится светом и начинает движение.
Журчание первых ручьёв и грозы зимой,
невидимый дикий тмин и дикая земляника.
Смех в саду — это отголоски восторгов порой,
извещают, что рождение и смерть — это мука.
Чтобы быть там, где вас ещё нет,
вы должны идти по пути незнания,
познавая тайны лишённых страстей,
владеть тем, что не имел с рождения.
Чтобы покинуть свой прежний образ,
иди по дороге утрат, где не ходил никогда,
в твоём неведении будет знание и немощь.
Тебя никогда нет там, где ты есть! Всегда!

2.4
От раны страждущий сам врач
людские раны ножом лечит,
как сострадающий палач,
он нас спасает от увечий.
Болезнь даёт нам исцеление,
сиделка хоть сама больна,
но призывает к исцелению,
испить недуг во всем до дна.
Для всех больных весь мир больница.
Мы в ней умрём от всяческих забот.
Её хозяин успеет разориться,
и мы никогда не выйдем из её ворот.
Озноб вздымается от ног,
в сознании полыхает жар,
чтобы согреться, я продрог.
Пламя есть Божий дар!
Святую кровь привыкли пить,
Господню плоть едим поныне,
но веру в Бога продолжаем мнить,
а Пятницу мы чтим святыней.

2.5
Двадцать лет позади, пройдено полпути,
загублено время в прошедших войнах.
С каждым шагом пытаюсь слова найти,
но они покоряются только в книгах.
Начинаем штурм невыразимости суровой,
бессильным во всеобщем беспорядке,
с эмоциональным войском всех порывов,
неуправляемых в жестокой схватке.
Однажды, и дважды, и множество раз
не миновать открытий умными людьми,
следует вернуть, что утрачено сейчас,
когда условия все так озлобленны.
Быть может, нет уже потерь, побед,
другое не наш удел, а лишь попытки.
Наш дом — начальный путь на исходе лет,
небытие и бытие переплелись в убытки.
Сгорает жизнь мгновением,
не только люди, но и камни,
хранящие тайну смирения,
при свете луны или лампы.
Когда любовь обретёт себя
со старым семейным альбомом,
то и старость проходит любя,
безразлично, здесь иль за домом.
Там, где наш путь к иным ожиданиям.
Сквозь тьму и холод, в безлюдной пустоте,
стонет ветер, волны и море разочарований.
Альбатрос и дельфин. Моё начало в моем конце.

3. ДРАЙ СЭЛВЕЙДЖЕС
3.1
О богах известно немного, но думаю, что река,
бронзовая, сильная, неукротимая богиня,
терпеливая и понятная граница во многие века,
была для доставки товара полезной гордыней.
После того как на реке навели мосты,
бронзовую богиню в городе забывают,
но время наводнений она старается блюсти.
Бушует, сметает преграды и напоминает,
что для неё нет жертв, она их созерцает,
во власти машин ждёт и наблюдает.
Ритм реки я ощущал в своей детской спальне,
трясущуюся гроздь винограда при газовой лампе.
Река внутри нас, а море вне,
оно граница между землёй и гранитом,
где в бухтах бьётся наедине
и говорит о другом мироздании, промытом:
о медузе, китовом хребте и рыбе-звезде.
В заливах оно являет нашему взгляду
нежные анемоны в морской среде,
море выбрасывает наши утраты, досаду
в виде рваного невода, обломка весла,
утварь мертвецов, остатки их горя.
В море много богов, их тихие голоса,
как жалобы воды, шумят прибоем.
Волны ласково разбиваются о гранит,
предупреждает об их угрозе прибой,
прикованный бакен сиреной шумит,
он к берегу молча стремится, как немой.
Чайки кричат, сотрясая туман безмолвный.
Стонет колокол, отмеряющий наше время,
он старше любых хронометров намного
и времени измученных женщин, их бремя —
ночами гадать о грядущем,
стараясь расплести, распутать,
соединить прошедшее и будущее,
чтоб о настоящем не думать.
Между рассветом и ночью,
когда прошлое ложно,
будущее не видно воочию,
но перед зарёй, возможно,
бесконечное время застынет
и вздыбится морская зыбь,
тишина и покой разом сгинут,
с лязгом колокол начнёт бить.

3.2
Где конец немого роптания,
цветов запоздавшего увядания,
опадающих в осеннем преддверии?
Где конец корабельным крушениям
и мольбы мертвецов без слов на причале,
молитвы, когда о несчастье нас извещали?
Здесь идёт продолжение без окончания,
продление дней и часов отчаяния.
Бесчувственным стало чувство потери,
прожитых лет среди разрушений,
того, во что верили безусловно,
и оттого отречение будет достойно.
Нам остаётся в старости негодовать,
на иссякшие силы тихо роптать,
об утраченной чести и о безверии,
в тонущей лодке плыть по течению,
грести в тишине, тревожно мечтать,
звука набата последнего ждать.
Но где же конец неугомонным
рыбачьим лодкам в тумане сонном?
Обломки, утраты проходят в мгновении,
океан для нас накопитель времени.
Волны из прошлого не оставляют следа,
как и в будущем без назначения всегда.
Невозможно представить, что эти скитания
в безграничную зыбь есть простое желание
плывущих на промысел рыбацких судов,
бессмысленный путь под звездой рыбаков.
Здесь нет конца немому страданию
давно поникших цветов к увяданию,
замершей боли недвижных артерий,
волнам, приносящим обломки крушений.
Молитвы о мёртвых, погибших в смирении,
мольбы невозможной о Благом Избавлении.
Когда становишься старше,
иные черты проявляются краше.
Это не просто черёд событий,
взгляд на эволюцию и развитие,
которые служат обычным средством,
чтоб от прошлого навсегда отречься.
Миг счастья не чувство благополучия,
влюблённости, расцвета, другого случая.
Это не просто хороший обед, озарение,
обретённый опыт, к смыслу сближения.
Бесспорно, опыт нас возрождает,
нам кажется, счастье нас осаждает,
и не только опыт жизни одной,
а череда поколений их смертной ценой.
Взгляд назад сквозь все уверения
открывает на миг их разоблачения.
Нескончаемые и вечны во времени
исторической литературы творения.
От непонимания безнадёжность и страх,
по страданиям и состраданиям размах,
пережитое прошло в мутных свиданиях,
терзает в изношенных воспоминаниях,
тогда люди изменяются и улыбаются,
но только мучения их не кончаются.
Время есть творец и разрушитель,
как река для утонувших обитель.
Словно горькое яблоко или укус,
как заливаемый водой утёс,
покрытый туманом и в ясный день,
похожий на памятник, а его тень
становится меткой для лоцмана
в разгар сезона навигационного,
а в затишье и в бурю порой
остаётся он сам с собой.

3.3
Я знаю, что сказать хотел Кришна,
ведь будущее есть увядшая песня.
Рассуждая по-разному об одном и том же,
как засохшая меж страниц лаванда, уже
ни разу так и не открывшаяся тетрадь,
дорога вперёд всегда есть дорога назад.
Будущее — как скорбь, лишённая сожаления.
Путь наверх — это путь вниз, к удивлению.
С этим трудно смириться, хотя, несомненно,
время не исцеляет, больных здесь нет.
Поезд отходит, провожающие уходят с перрона,
пассажиры читают газеты и бегут в буфет.
Покой стирает с лиц следы огорчений
под ритм колёс и бесконечных часов.
Вперёд! Вам не уйти от прошлых значений,
в новую жизнь из будущих снов.
Вы уже не те, кто уехал с того вокзала,
но уже совсем другие в конце пути,
только поезд не изменился сначала,
а рельсы, сужаясь, исчезают вдали.
За кораблём расширяется борозда,
но не покончено с прошлым,
будущее на горизонте маячит всегда
и кажется нам бесконечным.
С наступлением ночи у сетей и антенн
чей-то голос поёт на чужом языке
и не для уха, раковины всех времён.
Плывите, путешественники, в темноте.
Вы не те, кто отплыл, удаляясь от гавани,
и на берег сойдёте, другой облик обретя,
между двумя берегами, ближним и дальним,
задумайтесь над прошлым и будущим бытия.
Пока время застыло и есть миг в запасе,
если отсутствуют действия и бездействия,
ваш ум сосредоточен на смертном часе,
который произойдёт в момент бедствия.
Эта мысль единственное ваше действие,
дающее другим людям для жизни плод.
Не думай об этом, продолжай путешествие,
стань чьим-то телом, вернувшись в порт.
Испытаешь суд и приговор океана,
и всё, что случится, твоё предназначение,
так думал и Кришна на поле брани.
Не доброго всем пути, ожидайте знамения!

3.4
Заступница, чей на мысе стоит алтарь,
молись за плывущих на лодках вдаль.
За тех, кто отправится к рыбам на дно,
и тех, кто ведёт их честно давно.
Повтори молитву от имени матерей,
проводивших своих мужей, сыновей.
За тех, кого ждёт судьба неизвестная,
Figlia del tuo figlio. Царица Небесная.
Ещё помолись за них и честное плаванье,
чтоб закончить путь на песке океана.
Кромешная пасть пусть их не извергнет.
Пусть колокол бьёт и никогда не померкнет.

3.5
Общение с Духом, общение с Марсом,
изучение чудовищ в морской пучине,
гадание на кристалле и с гороскопом,
чтение болезней по ладони, морщинам.
Ворожба на кофейной гуще,
предсказание судьбы по картам,
пентаграмма, снадобья присущи
навязчивым мыслям и страхам.
Изучение чрева, могилы и снов —
всё это распространённые развлечения,
наркотик во время народных бунтов,
человек потребляет для самоочищения.
Точка пересечения вне времени —
это нечто, доступно только святого.
Сгорая, жертвовать в самозабвении,
что даёт и отбирает смерть у любого.
Есть моменты входа во время и выход,
будь то молния, дикий тмин, водопад.
В музыке глубину в основном не слышно,
лишь догадки, всё остальное молитвы каскад.
Мы действуем под чьим-то влиянием совсем иначе,
наши движения силам преисподней подвластны.
Движение есть свобода в том, что будет и прошло.
Этого не может достигнуть основное большинство.
В конце концов, мы рады узнать, что порочны
и питаем собой жизнь полнозначной почвы.
От поражений мы спасаемся упорством попыток.
Вблизи от корней тиса покоится наш избыток.

4. ЛИТТЛ ГИДДИНГ
4.1
Весна в зиме есть особое время года,
зависшее между экватором и полюсами Земли,
словно вечность, на плечах небосвода.
Кроткий день, озарённый холодом, в пламени,
слабое солнце блестит на льду у прудов,
которое, отражаясь в зеркале талой воды,
ослепляет блеском ярче горящих дров,
пробуждая в глубине немоту души.
Это пламя Духова дня в смутное время года.
Таяние сменяет замерзание, и не пахнет земля.
Кустарник мимолётно белеет, нет запаха живого.
Снег цветёт внезапней, чем бутоны летнего дня.
Это весна вне расписания,
она плодов не приносит.
Лето стоит на нуле в ожидании
там, откуда обычно приходит.
В мае, например, увидишь на месте —
изгородь кустов цветёт, словно сад,
конец путешествия всегда известен,
в любое время виден унылый фасад
и, конечно, надгробный камень.
Это то, для чего необходимо зайти,
всё шелуха, либо цель за краем
есть суть осмысленного пути.
Но если изменится цель в движении
и горизонт света принимается краем,
то будет ближе пространство и время,
в пустыне, в тумане и за сараем.
Сегодня край в Великой Британии,
если придёте сюда откуда хотите,
в любое время, даже из Месопотамии,
конец изменится, чувства и мысли.
Вы зашли просветиться, составить отчёт,
чтобы встать на колени и помолиться.
Молитва не просто разных слов черёд,
а дисциплина для ума, чтоб смириться.
Это мёртвые вам расскажут тогда,
их глаголами огненных отголосков,
только в Англии так будет всегда.
Здесь, на вневременном перекрёстке.

4.2
На рукаве старика лежит зола
от розы, сгоревшей дотла.
Ветер пепел кружит столбом,
видно только разрушенный дом.
Пыль, оседающая на груди,
напоминает, что всё позади.
Нет желаний, мечту уже не иметь,
гибнет воздух, это его смерть.
Потоп и засуха в свой черёд
напрягают глаза и рот.
Мёртвая вода и мёртвый песок
выжидают собственный срок.
Поля в ожидании, на которых не жнут,
узнают, что бесплоден тягостный труд.
В истерике плачут, смеются поля,
так гибнет и умирает земля.
Вдруг хлынут огонь и вода
на поля и пастбища, на города,
они завершат все разрушения,
всего, что предано нами забвению.
Исчезнут храмы при свете дня,
придёт смерть от воды и огня.
Ночь завершалась на рассвете
у края нескончаемого круга,
голубь чёрный, неприметный
исчез за горизонтом в муках.
Омертвевшая листва грохочет,
как звонкая жестянка по бетону,
а дым её по улицам волочит,
с ней пешеход бредёт знакомый,
склонив своё лицо к земле.
В нём разглядел я смутный облик
случайно встречного во мгле,
похоже, знаменитый был художник.
Я встретил взгляд такой знакомый,
неразличимый, близкий мне,
в глазах отражался облик обожжённый,
заметный только при луне.
Приняв двойную роль, ему я крикнул,
в ответ услышал: «Как! Неужто! Это ты?»
Но нет его, то призрак мне воскликнул,
мы призрачным дозором шли из темноты,
мы встретились ни до, ни после.
Мне было с ним легко на диво,
но к чудному приводит лёгкость.
«Скажи, чего не понял я ревниво?»
И он: «Я не хотел бы повторять
забытые тобой слова и мысли.
Я отслужил им, мне нечего терять,
теперь за вами слово, помолитесь.
Пусть все простят тебе добро и зло.
Злак прошлогодний съешь, насыться.
Зверь отпихнёт порожнее ведро,
вчерашним смыслом насладившись.
Назавтра будет новый глас,
неукрощённый, дикий дух
легко найдёт между мирами вас
и аналогий между двух.
Я нахожу умершие слова
на улицах, с которыми простился,
покинув плоть, родные берега,
для избавления от косноязычия.
К прозрению стремлюсь понудить ум,
нам старость принесла в награду
соединение нашего труда и чувств,
не предвещая от этого отраду.
До горечи без вкуса мнимый плод,
до отделения души от тела,
надрывный смех, людской порок,
затем мы негодуем до предела.
А под конец терзает боль, деяния,
что сделано не так, во вред и в месть,
позор вскрывает суть сознания,
язвит хвала глупцов, марает честь.
Терзающийся дух бредёт во мгле,
от зла к греху он возрождается в пути.
Ты не воскреснешь в очистительном огне,
обязан будешь ритм свой обрести».
Среди развалин начинался день.
Дух, кажется, меня благословил,
затем угас под вой сирен,
казалось, он про всё забыл.

4.3
Три состояния, и все похожие:
привязанность к себе, вещам и людям,
отрешённость и равнодушие,
растущее в жизни к разным вещам.
Бесплодное между живой и мёртвой крапивой
походит на живых, как жизнь на смерть.
Память используют для любви строптивой
и выход её за пределы страстей.
Свобода от времени при этом возможна.
Любовь к стране начинается с верности,
а то, что вами сделано, это ничтожно
на поле вашей суетливой деятельности.
История есть свобода и рабство в законе.
Смотрите, как уходят от нас вереницей,
исчезая и возрождаясь в новой форме,
вместе с собственным «Я», люди, их лица.
Грех неизбежен, дай его исполнить,
дела наладятся, и мы будем помнить
о разных людях, не всегда достойных,
не слишком близких и не очень добрых.
Объединённых в пожизненной борьбе,
их расчленивших повсюду, везде.
Вспомни короля, что канул в полночь,
и тех, других, навсегда ушедших прочь.
Немногих, но погибших в безвестности,
в изгнании или там в неизвестности,
и того, кто умер слепым в покое,
не надо мёртвых славословить?
Призрак Розы не вызвать заклинанием,
мы не можем умерших воскрешать,
старые распри не возрождаются нами,
чтоб набатом кошмар вызывать.
Те, кто был против, в безмолвии
очищают свой символ смертью,
в земле, к которой взывали,
объединившись в единую партию.

4.4
Надежду нам на очищение
даёт на свете только смерть,
снижаясь, голубь в устрашении
огнём раскалывает твердь.
От выбора между кострами
зависит наших душ спасение.
Нас от огня очистит пламя,
любовь ввергает мир в страдания,
как сотканное из небесной пряжи,
пылающее от страсти одеяние,
при этом забывает своё имя даже.
Нас сгубит полымя иль пламя.

4.5
Начало — это часто есть конец.
Дойди до конца и начни сначала.
Каждое слово и фраза — венец
для связи прошлого и настоящего.
В разговоре слова точны и не вульгарны,
в книгах они чёткие и сухие.
Каждая фраза заканчивается изначально,
которые есть эпитафия, стихи.
Каждое наше движение извне —
шаг в пропасть, на плаху, в огонь,
к стёршимся буквам на камне,
оттуда мы начинаем вновь.
Мы умираем с теми, кто умирает,
они ведут нас за собой и уходят.
Мы возрождаемся с мёртвыми,
возвращаясь вместе с ними.
Мгновение тиса во времени есть розы мгновение.
Народ без истории несвободен от времени,
ибо история есть воплощение
мгновений вне времени.
Мы не сможем прервать скитаний
и в конце прибудем в начало пути,
чтоб открыть родные места за краями,
там, за неведомыми ещё вратами.
То, что осталось открыть ещё на земле,
это то, что было последнее в начале.
За яблоней не видно детей,
слышны лишь звуки теней,
на них не может быть злого взгляда,
у истока реки слышен шум водопада.
Спешите сюда сейчас и всегда,
всё образуется, будут дела,
вы обретёте уверенность дня,
когда переплетутся языки огня
в едином узле короны,
где пламя и роза едины.

*
«КАМЕНЬ»
1.
Орёл парит высоко в небесах.
Охотник и собаки преследуют цель.
Вечное движение звёзд окружает нас,
повторяя времена года, как карусель:
зим и вёсен, рождений, смертей,
бесконечных действий, циклы идей.
Изобретения и эксперименты должны
двигать познания за предел тишины.
Мудрая речь, а не молчание,
понимание слов и Слов незнание,
используют знания в большой круговерти,
а невежество приближает только к смерти.
Но смерть не приближает к Богу ближе.
Где та Жизнь, что мы потеряли в жизни?
Мудрость растворилась в наших учениях,
а знания в информации теряют значение.
Уже двадцать столетий Небеса нас кружили,
мы всё дальше от Бога, приближаемся к Пыли.
Я отправился в Лондон, город времени и людей,
там мне сказали: у нас слишком много церквей,
тут река, что приносит от иностранцев богатство,
но мало коттеджей, говорят представители рабства.
Церковь нужна, где не работают, а проводят свой выходной.
Пусть викарии уйдут все на пенсию и обретут свой покой.
В городе нет нужды звонить всем колоколам,
пусть они будят пригород чей-то иной.
Я был в пригороде, и мне сказали там:
они работают шесть дней, а на седьмой
держат Хиндхеду или гуляют по Мейденхеду.
Мы остаёмся дома и читаем газеты в непогоду.
Мне сказали в промышленных районах,
что всё это по экономическим законам.
В сельской местности особо для стариков,
сейчас страна подходит лишь для пикников.
В городах церковь нужна, но без иронии,
только для важных свадебных церемоний.
Тишина сохраняет значительное расстояние.
Я понимаю, что приближаюсь наконец.
Скала должна ответить на наши сомнения.
Я вижу, что приближаюсь к ней наконец,
Скала — это Наблюдатель, наш Незнакомец,
Тот, кто всё видел, что произошло,
Свидетель, Критик того, что снизошло,
и видит, что должно потом произойти.
Бог потрясён, как смогла истина в неё врасти!
Скала: много людей дают постоянный труд,
а временный труд не все переживут,
или безделье, которое сложнее вдвойне,
войдите в скалу с Ним во главе.
Меня судьба испытала в одиночку, я знаю,
уходя в отставку, я точно понимаю,
что трудно быть действительно полезным,
когда люди счастье ищут бесполезно.
Добрые дела бесследно проходят,
любовь к никому с аплодисментами уходит,
её принимают равно как позор, и потому
мужчины готовы вкладывать деньги в казну,
но большинство лишь дивидендов ожидают,
только правильные посевы урожай встречают.
Я вторю вам: совершенствуйте волю свою
и не думайте о жатве, я вам говорю.

Мир превращается, он всегда разнолик,
но одно остаётся неизменным.
За все годы одна вещь не меняет свой лик,
сохраните её непременно.
Это бесконечная борьба добра со злом.
Забываясь, вы игнорируете святыни и церковь.
Мужчины, которых высмеиваете потом,
всё делают хорошо, их результат проверьте.
Вы найдёте объяснение тому, что сделано хорошо,
чтоб удовлетворить разумные, просветлённые умы,
не пренебрегайте пустыней и не принижайте её,
в южных тропиках она живёт, там есть Каракумы.
Пустыня не только есть за углом,
она присутствует рядом с вами,
находится в сердце и заходит в дом.
Хороший человек строит хорошо руками.
Я покажу вам то, что делают сегодня,
и некоторые вещи, что с давних времён.
Прими это к сердцу и совершенствуй волю.
Вот смиренная работа. Слушай потом.
Свет погас, во мраке хриплыми голосами
звучало пение в свободных местах.
Мы будем строить новыми кирпичами,
есть машины и глина для кирпича.
Вот известь для нового раствора,
подаём кирпичи, строим новыми камнями,
не сказано ещё последнее слово,
будем строить новой речью и мечтами.
Существует общая работа, и Церковь служит для всех.
Каждому человеку своя работа, она каждому не грех.

Вот группа рабочих на фоне тусклого небосклона,
с другой стороны безработные в разных местах.
Никто не нанял их, руки в карманах, их лица дома,
и слышится дрожь в их неосвещённых комнатах.
Только ветер движется по пустым полям,
где плуг покоится под углом к борозде.
Есть только одна сигарета двум мужикам
и женщинам полпинты горькой на той земле.
Конец нам на этой земле, не наняли нас,
жизнь не приветствуется, а наша смерть,
не упоминается это даже в «Таймс».
Рабочие могут это только спеть.
Река течёт, года успевают круг совершить.
У воробья и скворца нет минуты тратить время.
Если мужчины не строят, как они будут жить?
Пшеница — это хлеб, когда на поле взошло семя.
Они не могут умереть в укороченной кровати,
словно осенний лист на обочине тротуара.
Нет начала движения, не видно конца проклятий,
еда без вкуса, нет шума без разговора.
Давай построим начало и конец этой улицы,
без спешки выстроим нужное значение,
Церковь для всех и работа каждому лицу,
каждому человеку работа по его велению.

2.
Значит, наши предки формировались временем.
Сородичи святых появились на фундаменте Храма
из пророков, а Христос стал краеугольным камнем.
Вы обитаете беспомощно в развалинах того дома?
В нём рождаются от безделья, живут до смертельной боли,
озлобленно презирая тех, кто имеет медовые ульи.
Те, кто строит, восстанавливает, имеют на руках мозоли
и тщетно хотят получить милостыню от чужой земли.
У вас нет своего здания, вы существуете стыдливо,
как вы можете быть в одном жилище Бога и Духа
и двигаться с лицом подобно фонарю горделиво
в обратную сторону, как большая черепаха.
Некие говорят: «Мы не можем ближнего любить
и объединять желание с желаемым реально жить.
Мы можем отдать только труд, который неинтересен,
забившись по углам, мы можем только петь и пить,
и нам нечего дать, кроме наших песен.
Никто не хочет слушать песни о том,
что нас бросят в конце на кучу с дерьмом».
Если вам хорошо, вы вспомните про Христа?
Если понять отношения мужчин к Богу везде,
то наше гражданство находится на небесах,
как модель для нашего гражданства на земле.
Когда ваши отцы установили место для Бога,
расселив неудобных святых, к ним пришло наитие,
они предложили имперскую экспансию строго —
сопровождать промышленное развитие.
Экспорт чугуна, угля и хлопка, включая интеллектуал,
несколько версий Слова Божьего и, конечно же, капитал.
Церковь распадается и снова возрождается.
За каждое дело в прошлом наступают последствия.
Гордость, разврат, лень, обжорство — всё осуждается,
пренебрежение Словом Божьим, иные действия.
У всего этого имеются наследство и дети,
любые поступки принадлежат человеку одному,
когда он стоит на другой стороне смерти,
но на земле, тогда есть путь от зла и к добру,
сделанный теми, кто прошёл перед вами.
Всё, что болит, можно вылечить даже у подлецов,
если у вас будет смиренное покаяние,
а также искупление грехов ваших отцов.
Церковь строит и всегда разрушает,
её атакуют как извне, так изнутри.
Ибо закон жизни вам напоминает,
что, пока есть время, надо цвести,
люди будут Храмом пренебрегать,
а во время невзгод будут его осуждать.
Какая у вас жизнь, если отсутствует совместная дорога?
Нет жизни, которой нет в сообществе очно.
Ещё ни одна община не жила, восхваляя Господа Бога,
даже анахорет, который медитирует одиночно
и для кого дни и ночи повторяют восхваление Бога.
Православные церкви Тело Христа воплощают,
теперь все живут разобщённо, по разным дорогам,
а кто ваш сосед, никто и не знает.
Если сосед не беспокоится о беде,
но все бросились к нему на автомобиле,
он не знаком с дорогами и поселился нигде.
Семья не перемещается вместе, нет сил,
кабы у каждого сына был свой мотоцикл,
а дочери уезжают прочь на случайных такси.
Очень многое надо сделать, мой друг.
Продолжай работу не покладая рук.
Пусть глина не закончится в яме,
пусть пила вырезает камень
и в кузнице не погаснет пламя.

3.
Слово Господне пришло и рассказало мне
о жалком поколении просвещённых людей,
о городах, спланированных в несознательности,
созданных в лабиринтах изобретательности.
Я дал вам руки для поклонения и крещения.
Я дал вам речь, чтоб бесконечно иметь упоение.
Я дал вам Закон, назначайте комиссии для повеления.
Я дал вам губы, чтобы чувствовать все наслаждения.
Я отдал вам сердца для взаимного недоверия.
Я дал силу выбора, вы чередуйте свои убеждения
между спекуляцией и нерассмотренным деянием.
Многие занимаются написанием книг и изданием.
Многие хотят видеть в печати свои имена.
Многие читают только отчёты во все времена.
Многое есть ваше чтение, но не Слово Божье,
Многое есть ваше здание, но не Дом Божий.
Постройте мне дом из гипса и кровлей из гофры,
застелите из воскресных газет мне постель.
Мужской голос кричит с востока: «Постойте,
что делать с берегом, где дым кораблей?»
Оставьте забытыми там людей,
в оцепенении к труду и в безделье.
Остались сломанный дымоход и труба,
чистый корпус и груда ржавчины,
по разбитой улице поднимается коза.
Моё Слово ещё не сказано.
Мужской голос кричит с севера, запада и юга,
тысячи путешественников ежедневно откуда?
В стране лобелий
и теннисных фланелей,
кролик должен зарыться в колючем терновнике,
крапива будет цвести на гравийном дворике.
Ветер всем скажет, что здесь были безбожные люди,
их единственный памятник — асфальт на дорогах улиц.
Тысячи мячей для гольфа, потерянных где-то.
Мы строим зря, если Бог не строит с нами это.
Не сохранить город, если Господь не держит его с вами.
Тысяча полицейских направляют трафик за нами.
Не могу сказать, почему ты пришёл.
Колония полостей, орда активных сурков.
Постройте лучше, чем те, что без Господа забивают сваи.
Будем ли мы поднимать ноги среди вечных развалин?
Я любил красоту, мир святилища Твоего,
я сделал пол и украсил алтари,
где нет храма, там нет домов,
есть приюты и арендная плата за них.
Существуют подсобные подвалы, где выращивают крыс,
санитарные жилища с номерными дверями.
Когда Незнакомец про город говорит: «В чем его смысл?
Вы любите друг друга, сближаясь с друзьями?»
На что вы ответите: «Мы все живём вместе поныне
и делаем деньги друг от друга». Или: «Это бизнес. SOS».
Тогда Незнакомец уйдёт и вернётся в пустыню.
Будьте готовы к приходу Незнакомца, он задаст вопрос.
Люди, отвернувшиеся от Бога из-за усталости,
от искусства, изобретений, человеческого величия,
полностью дискредитированы к старости.
Эксплуатация морей, развитие гор, а также различие
звёзд на обычные и необычные.
Изобретение идеального холодильника,
издание множества книг про маразм,
и на пустых бутылках построить счастье,
используя ваш лихорадочный энтузиазм,
для нации, расы, для всего человечества.
Если вы забыли путь к Храму, то есть след
Того, кто запомнил дорогу к вашей двери.
Жизнь можно изменить, но не смерть.
Отрицать приход Незнакомца вы не должны.

4.
Есть те, кто может построить Храм,
и те, кто никогда бы его не построил.
В далёкие времена, Нееми был там,
и не было исключений из общих правил.
Он служил королю Артаксерксу виноделом
в Шушане, в тот месяц Нисан
король разрешил восстановить город ему,
и он вошёл с иудеями в Иерусалим.
Всюду, у ворот навоза, у колодца дракона,
у королевского бассейна, у ворот фонтана,
огонь опустошал и пожирал всё земное,
и не было места для всего живого.
Вокруг только шпионы и враги,
желающие уничтожить город изнутри.
Тогда он и его люди начали восстанавливать стены,
они строили от души, так, как честные люди должны,
держа меч в руке одной
и шпатель в другой.

5.
Господи, избавь меня от людей
с непонятным намерением о том
и нечистым сердцем от идей,
ибо сердце отчаянно, со злом
обманывает прежде всего.
Санаваллат и Гешем,
Товии — моавитяне арабского происхождения —
были всегда, без сомнения,
людьми общественного духа и рвения.
Сохрани меня от врага, у которого есть что забрать.
Сохрани от друга, которому есть что терять.
Вспоминая слова Неемии Пророка: «Шпатель в руке,
а пистолет находится свободно в кобуре».
Тот, кто сидит в доме, о котором забывают,
это разморённые на солнце змеи, лежащие на ступенях,
другие бегают, словно собаки, нюхают и лают,
говорят, что дом — змеиное гнездо, его уничтожить надо.
А делают эти мерзости и потрясения христиане,
но это не для всех оправдание.
Если нет смирения в сердце, оно не в доме,
если оно не в доме, то и не в городе.
Человек, строящий в течение дня, вернётся к очагу
и будет благословлён даром молчания, уходя ко сну.
Но мы охвачены змеями и собаками, поэтому кое-кто
должен трудиться, а другие обязаны держать копьё.

6.
Трудно вам, если вы не ощущали преследований
и никогда не знали сущности христианства.
Нельзя верить в рассказы христианских гонений.
Тем, кто живёт около здания банка,
трудно усомниться в безопасности сбережений,
даже если рядом с вами живёт шериф.
Можно поверить в торжество разных насилий,
если вы считаете, что вера покоряет мир.
Почему львам больше хранители не нужны?
Надо сказать, что всё уже было и может быть?
Скажу, что даже ваши скромные достижения
перед обществом не могут веру сохранить,
которой они обязаны своим знамением.
Мужчины! Полируйте зубы, когда будете заходить.
Женщины! Полируйте свои нежные ногти.
Почему мужчины должны Церковь любить?
Вы полируйте зуб собаки и кота когти.
Церковь расскажет о смерти и жизни.
Церковь то место, где им хорошо и уютно,
а когда им будет тяжело и трудно,
то Церковь поведает им о грехе и зле.
Они пытаются бежать каждый день
из тьмы снаружи вовнутрь к ней с мечтой.
Человек притворяется, он есть тень
в системе, настолько для всех совершенной,
что никто не должен быть хорошим всегда.
Иисус Христос не был распят для всех однажды.
Кровь мучеников не пролилась раз и навсегда,
и жизнь святых навсегда не даётся дважды,
но Сын Человеческий остаётся распятым,
кровь мучеников будет течь по ступеням.
Мы должны вначале пройти все этапы,
в нашей памяти останутся мученики и святые,
и если должен быть уничтожен этот Храм,
то сначала мы должны его построить там.

7.
Вначале Бог создал мир. Отходы, пустота,
и на его лице глубокая зияла темнота.
Затем люди по-разному воспринимали Бога,
слепо и напрасно, ибо человек — это вещь тщетная.
Человек есть семя на ветру без Бога,
без места прорастания, может сгинуть незаметно.
Люди, следовавшие за светом, пришли к свету.
Кто шёл за тенью, она привела их в темноту,
к поклонению змеям или деревьям
и даже поклонению дьяволам наяву.
Плакать о жизни вне жизни —
это для экстаза, а не плоти и мысли.
Отходы и пустота. Отходы и пустота.
Да глубокая на лице темнота.
Дух двигается по поверхности водной стихии.
Люди, обратившиеся к свету, уже знали свет,
они придумали свои высшие религии,
которые привели людей от света на свет,
к непременному знанию Добра и Зла.
Их свет был окружён и захвачен тьмой,
воздух морей содержал много тепла
и был пронизан арктической зимой.
Наступал конец, тупик шевелился от мерцания жизни.
Они походили на тощего ребёнка, умершего от голода.
Поклонение мёртвым, отрицание этого мира, молитвы,
подтверждение ритуалов с забытым значением холода.
В беспокойном песке, взбитом ветром, или на холмах,
где снегу не позволят отдыхать на постоянных ветрах.
Отходы и пустота.
И глубокая на лице темнота.
Затем, в заданный момент времени,
момент во времени мы называем историей.
Мир делим на время и на момент времени.
Момент времени и время сделаны теорией,
ибо без смысла нет времени, а момент не даёт смысла.
Люди должны исходить от света к свету, в свет Слова,
благодаря Страсти и Жертве, сохраняя существо мысли.
Предчувствие, плотское самовыражение, которое снова
эгоистично и нелепо сопротивляется,
подтверждает свой марш, возобновляя,
что освещалось светом и ломается,
останавливаясь и обратно возвращаясь.
Похоже, случилось то, что не случалось нигде.
Хотя мы знаем, когда и почему, но как и где?
Люди оставили Бога, чего не было раньше,
они отрицали богов и поклонения им,
исповедуют сначала причину, а дальше
называли силу и деньги смыслом жизни.
Церковь отреклась, свергнуты её правления.
Встаньте с пустыми ладонями, повёрнутыми вверх,
в эпоху, которая прогрессирует, без сомнения,
так, что слышен голос безработных и чей-то смех.
Должна быть одна сигарета только двум мужчинам,
а двум женщинам — одна пинта горькой, её половина.
Мир блуждает, как автомобили на запасном пути.
Безработных никто здесь не нанял, им некуда идти.
Отходы и пустота. И глубокая темнота на Его лице.
Неужели Церковь терпит неудачу в человечестве?
Или человечество потерпело неудачу в Храме?
Церковь больше не держит людей в обмане.
Все боги, кроме ростовщиц,
вожделения, власти и жриц.

8.
Отец, мы приветствуем ваши слова в настоящем.
Мы думаем и о будущем, вспоминая о прошлом.
Язычники осквернили Храм и вошли в наследие.
Кто эти люди из Эдома? Они коснулись виноделия.
Осквернили святые иерусалимские места.
Пётр Отшельник, бичующий слова Христа,
немало хороших людей слушали его уста.
Многие из них были злыми во всех местах.
Некоторые пришли к славе от большой любви,
другие стали беспокойными и любопытными,
из них некоторые стали похотливыми и хищными.
Многие улетучились, покинув тела, или сгинули
на бескрайних просторах морской пучины,
другие оставили свои души в Сирии.
Жизнь тонула в коррупции морального потока.
Многие вернулись, не сломались, переболели.
К потрескавшемуся от солнца дому Востока
пришёл Незнакомец и открыл все двери,
огласив семь смертных грехов Сирии.
Наш король прекрасно справился с грехами,
несмотря на переломанные жизни.
Веру в Бога предавали и оскверняли местами,
но было то, что рассказали старики.
Только вера нескольких и вера многих,
не жадность, слепота, предательство и зависть,
и не лень, обжорство, ревность, гордость
принесли пользу в крестовых походах.
Вспомните веру, что вывела мужчин за врата
по призыву блудного пророка.
Нашему возрасту присуща умеренная доброта
и умеренного порока.
Никогда люди не сложат свой Крест,
они не допустят эту вольность,
нет невозможного ничего, но есть
человеческая вера и убеждённость.
Давайте совершенствовать нашу волю.
О Боже, помоги нам занять свою долю!

9.
Сын Мой Иисус, созерцай глазами и слушай ушами,
внимательно изучи всё показанное Тебе Отцом.
Кто-то сказал, что дом Божий — это дом печали,
мы в нём ходим в чёрном и с угрюмым лицом.
Смущённо бормоча, бредём между стен где-то,
среди мерцающих, рассеянных огней, достойно
наделяем Бога своей скорбью. Он чувствует это.
С грехами и недостатками мы живём спокойно
и гуляем, как чистокровные псы, готовые к гонкам.
Занимаясь торговлей, проводим светские встречи,
праздники и хорошо себя чувствуем, зажигая свечи.
Гены позволяют плакать в исповедальне и каяться,
дают узнавать нам сообщения святых и радоваться.
Душа человека создаёт нечто из простого камня,
когда художник объединяется душой с камнем,
в его душе всегда весна и новые формы жизни.
Формы без смысла, что живут или безжизненные,
поглощаются глазом художника в новом цвете.
От моря звука получается жизнь музыки на планете.
Из грязи слов и словесных неточностей чувства и мысли
формируют порядок речи, то есть заклинание.
Господи, разве мы не принесли эти дары тебе для жизни,
все силы достоинства, порядка, исповедания.
А интеллектуальные удовольствия чувств?
Господь должен нам их создать при желании.
Используйте творение из Его уст,
это уже его служение в создании.
В человеке соединяется дух и тело, он им служит.
Два мира встречаются в человеке то и дело:
видимый и невидимый, это Храм Его души,
но вы не должны отрицать своё тело.
Теперь вы видите, что храм завершён и готов
после долгих устремлений и многих препятствий,
дело творения не бывает без тяжёлых родов.
Образованный вновь камень есть видимое распятие,
в восходящем свете как алтарь одетый,
видимо напоминает о невидимом свете.

10.
Вы видите Храм, его украшения посвящены Богу
и тем, кто пришёл ночью, он теперь посвящён Богу.
Это теперь видимая церковь на холме, ещё один свет.
Можно ли построить единую Церковь? Или нет?
И что мы скажем будущему на весь эфир?
Или видимая Церковь продолжит завоёвывать мир?
Великая змея лежит на дне мира, свернувшись в дремоте,
она не перемещается, пока не проснётся в голоде,
Её голова смотрит направо и влево, ожидая свой час,
чтобы пожирать, но тайна беззакония — это яма,
слишком глубокая для смертных глаз.
Выйди из числа тех, кто поклоняется глазам змея.
Выбери свой путь — и будешь выделяться,
не слишком любопытно для Добра и Зла.
Считать будущие волны Времени не пытайся,
будь уверен, что есть свет, а не мгла.
Достаточно сделать свой шаг и
свою точку опоры найти.
О Свет Невидимый, мы Тебя почитаем.
Яркий для смертного видения, мы понимаем.
О Великий Свет, мы восхваляем Тебя.
Восточный свет касается утром бытия,
вечером западные двери освещает.
В сумерках летучих мышей глаза мигают.
Свет звёзд, луны,
свет моли и совы.
Светляки всю ночь светятся в траве.
Свет Невидимый, мы поклоняемся Тебе!
В нашем ритме жизни мы устаём от света.
Мы рады, когда день заканчивается этим
и когда завершается игра,
экстаз продолжается до утра.
Мы очень быстро устаём от детей,
не можем отдохнуть от бессонных ночей.
Мы устали от концентрации внимания,
спим и рады спать без сознания.
Контролируя ритм крови иногда,
днём и ночью, во все времена.
Мы должны тушить свечу и стараться
не тушить свет и воздержаться.
Навсегда утолить желание,
зажигать новое пламя.
Мы благодарим Бога за наш свет,
который исчезает в тени планет.
Мы благодарны Тебе, что заставил строить, искать,
кончиками наших пальцев и лучами глаз созерцать.
Когда мы сделаем алтарь Невидимому Свету,
то поставим на него маленькие огни в построенном Храме,
чтобы видеть, как тьма напоминает нам о свете.
О Свет Невидимый, мы признательны Твоей великой славе!

*
КОРИОЛАН
1. Триумфальный марш

Камень, бронза, сталь и лавры,
камень, звон подков по мостовой,
всюду полно орлов, знамён, фанфары,
не перечислить это в давке таковой.
В этот день не узнать себя и город,
толпы идут по дороге мимо храма.
А сколько ждут? Их очень много!
Пока лишь орлы идут да фанфары!
Вот и они наконец-то появились,
бодро сотрясая наше восприятие.
Мы на стульях ждём, держа сосиски,
и прежде всего замечаем приятное:
Это пять миллионов карабинов и 102 тысячи пулемётов,
53 тысячи разных орудий и 13 тысяч аэропланов,
50 тысяч интендантских упряжек и 28 тысяч миномётов,
11 тысяч полевых кухонь и 24 тысячи авиамоторов.
Идут капитаны гольф-клуба, за ними скауты.
Сколько это всё продлится? Конца не видно.
Появилось гимнастическое общество Пуасси,
вот и лорд-мэр с членами гильдии. Очевидно,
его пустой взгляд, он не видит ничего впереди,
но ждёт, пристальность и во всем безразличие,
скрытое под крылом голубя, в черепашьей груди,
под бегущей волной, в миге текучего мира безличия.
Все направляются к храму, там приносится жертва,
девственницы несут урны, в них прах,
снова камень, сталь, лавры, звон подков и бронза,
мостовая гулом звенит в ушах.
Это то, что мы видели: много орлов и фанфар!
За город мы уже не поехали на праздник Пасхи,
отвели Серила в церковь, он там услышал
колокольчик, сказал разносчику: не бросай сосиску,
она ещё может сгодится впрок.
Простите, есть ли у вас огонёк?
Огонь! Огонёк! Огонь!
Солдаты образовали кордон!

2. Муки чиновника

Всякая плоть, включая траву, награждена орденами.
Декларируй, ну что ещё возглашать!
Рыцарей Британской империи — орденом Бани!
Кавалеров Почётного легиона есть чем восхищать!
Орденом Восходящего Солнца,
Орденом Чёрного Орла возвещай,
или медалью Последнего Гасконца,
заявляй, декларируй, завещай!
Первым делом создавай комитеты,
для консультаций комиссии,
подкомитеты, всякие тайные советы,
одного министра хватит на разные миссии.
Что мне ещё провозглашать?
Артур Паркер назначен телефонистом
с окладом фунтов этак пять
и надбавкой за год десять шиллингов.
Плюс недельный отпуск за весь год.
Образуем комитет для инженерных акций
по вопросу, как создать водопровод.
Откроем комиссию для дел фортификаций.
Уже работает комиссия по переговорам
о вечном мире оружейников и кузнецов,
избрали комитет протеста против споров,
уже охрана играет в кости у ворот спецов.
Лягушки квакают мирно в болотах,
вспыхивают на миг светлячки при свете зарницы.
Что же ещё заявить о заботах?
Может, ряд портретов или бюстов тусклые лица.
Они все похожи между собой,
их факельщик сонно освещает,
что-то у голубя под лапкой,
ветка, когда он спит и отдыхает.
Там в полдень под кроной тенистого древа,
когда нет дуновения для перьев на груди,
цикламен лепестками свисает над дверью.
Дорогая, среди этих бюстов нет твоего пути.
Моя голова среди всех остальных,
на крепкой шее, способной её носить,
хотя шмыгает носом, но не из больных.
Нас скоро не будет, нам вместе не жить.
Если посвящения, приношения соблюдены,
то нас не будет даже под сильным страхом,
придут, ударив крылом, словно светляки,
возвышаясь и падая, будут увенчаны прахом.
Малые существа стрекочут и дальше следуют.
Мне остаётся заявить. Отставка?
Мы требуем высокой комиссии и расследование.
Отставка! Отставка! Отставка!

*
БЕСПЛОТНАЯ ЗЕМЛЯ
1. Погребение мертвеца

Апрель. Беспощадный месяц выводит
подснежник из мёртвой земли живьём,
страсть и память тревожно бередит
сонных корней весенним дождём.
Зима под снежным покрывалом
сохранила иссохших корней букет.
Лето ливнями всех удивляло,
мы шли в «Хофгартен» на солнечный свет.
Пили в Штарнберге кофе, болтали,
она из Литвы была, чистокровная немка,
сюда ещё в детстве они приезжали
к эрцгерцогу в гости, кататься на санках.
Кузен усадил её в санки и сходу
сказал: «Держись, Мари, да покрепче!»
Мы вниз помчались, ощущая свободу,
я люблю зимой уезжать на юг недалече.
Какие корни пробились сквозь гранит?
Сын человека, ты этого не можешь знать,
тебе доступен образ, где солнце палит,
а дерево умершее и тень не может дать.
Из камня не выжать влаги, её в нём нет,
не утешит сверчок нас на том пути,
где нет тени под скалой, идущей вслед.
Я покажу тебе все ужасы в целой горсти.
«Ты подарил мне гиацинты год назад,
меня прозвали гиацинтовой невестой».
Когда той ночью мы покидали дивный сад,
ты шла с букетом, как моя принцесса.
Я онемел и был ни жив ни мёртв,
слова застряли внутри меня,
глядел я молча в сердце ярких звёзд.
Ode und leer das Meer.
Мадам, известная гадалка в Старом свете,
больная, но слывёт мудрейшей девой,
всегда с коварной колодой карт в ответе
и на любой вопрос парирует умело.
Вот Белладонна — владычица скал,
утопленник — финикийский моряк,
за ним торговец одноглазым стал,
товара нет, пустая карта — так, пустяк.
Мне не дано зреть, чего не вижу вдруг.
Повешенного нет, страшитесь смерти от воды.
Я наблюдаю толпы, сомкнувшиеся в круг,
во всем необходима осторожность от беды.
Призрачный город очень прост.
В буром тумане толпы выглядят убого
и стремятся на Лондонский мост.
Не знал я, что смерть унесла так много.
В воздухе кроткие, редкие выдохи оживают,
каждый под ноги смотрит, спешит
туда, на Сент-Вулнот, где часы отбивают
мёртвым звуком по Кинг-Уильям-стрит.
Я вдруг увидел и крикнул знакомцу: «Стенс!»
Мы вместе сражались на морском корабле.
Скажи, зарытый тобой год назад мертвец —
он пророс или процветёт весной на земле?
Может, мороз сковал его, где он лежит?
Пса не подпускай к тому месту в сад,
он друг человека и землю разворошит.
Лицемерный читатель, ты есть мой брат!

2. Игра в шахматы

Она сидела в кресле, как на троне,
среди зеркал из-за мраморных колонн,
к ней выглядывал Эрос в короне,
закрыв глаза другой своим крылом.
Флаконы из слоновой кости преломляли свет
и отражённый в зеркалах алмазным блеском,
они источали странный аромат, дурмана след,
тянувшийся дымкой к кессонным фрескам.
Аквариум сиял травой и медью на каменьях,
в их грустном свете плыл резной дельфин,
как райские кущи в картине над камином,
где образ Филомел хранил камин.
Вот она поругана и скорбно рыдает,
пустыню соловьиной трелью наполняет.
Обломки времени со стен глядели
и тихим шорохом для нас галдели.
На лестнице послышались шаги,
пылал камин, способный вспыхнуть
в её причёске, а огненные языки
могли вспылить и в ярости затихнуть.
«Всё раздражает и действует на нервы.
Побудь со мной, скажи мне что-нибудь.
Ты всё молчишь молчанием стервы.
О чём ты мыслишь? Скажи, в чем суть?
Я думаю, что мы на крысиной тропе,
куда мертвецы накидали костей в суете.
Что там шумит? Наверно, ветер воет?
О чём шумит? Да всё о том же, ни о чём.
Ты ничего не помнишь, сердце ноет?
Из глаз твоих текут жемчужины дождём.
Ты жив? Ты можешь мне ответить?
Ох, уж этот мне шекспировский регтайм,
он элегантно, импозантно это метит.
Так что же делать, минуя этих тайн?
Растрёпанной на улицу бежать?
А завтра что, горячий душ принять?
Так, может, будем в шахматы играть?
Тереть глаза и стука в дверь упорно ждать.
Демобилизовали мужа Лил, я ей сказала,
что надо срочно привести себя в порядок,
иди к дантисту, исправь свой вид оскала
на деньги, что Альберт давал тебе в задаток.
Подумай о нём, он три года просидел в окопах,
ему хочется пожить, не ты, так будут другие.
Она говорит: «Не буду я сидеть в оковах
и буду знать, кому взглянуть в глаза иные».
Не хочешь — продолжай и в том же духе,
его отобьют, и говорю — пиши пропало.
Постыдись, ты уже похожа на старуху.
«Ну что теперь, судьба», — она сказала.
Всё от таблеток, что я всё время принимала
после рождения пятого ребёнка.
Аптекарь врал, что всё безвредно. Я рожала.
Ты дура, ей говорю, ведь не за подонка
ты вышла замуж, чтобы рожать детей.
Поторопись. Прошу поторопиться. Время.
Вернулся он, меня позвали на жаркое поскорей,
чтоб не остыло. Это было в воскресенье.
Прошу поторопиться: время. Спок ночи, Билли!
Спок ночи, Лу! Спок ночи, Мэй!
Покойной ночи! Покойной ночи, леди дорогие!
Спокойной ночи всем!»

3. Огненная проповедь

Речной шатёр убрали,
листья цепляются за мокрый берег.
Нимфы быстро сбежали.
Темза усмиряет течение, ветер веет.
В реке не видно окурков, бутылок, носовых платков.
Нет прочего реквизита летних ночей.
Покинули берег шалопаи из Сити, наследники директоров
ушли, не оставив адреса своих друзей.
Я сидел и плакал на берегу Лемана,
когда порыв вдруг ударил ледяной,
негромким и недолгим было пенье,
ехидный смех раздался за спиной.
В траве тихонько крыса прошуршала,
тащась со скользким брюхом по земле,
но я сидел у вод затихшего канала,
за фабрикой, закинув поплавок к воде.
Скорбел об умершем брате короля
и об отце его, погибшем прежде.
В сырой низине лежали белые тела,
на чердаке крысиный слышен скрежет.
По сваленным костям который год,
под звуки рёва клаксона от машины,
порой весной мотор взревёт —
и едет к миссис Портер Тодд Суини.
И только льёт сияние месяц золотой
на миссис Портер с дочкой молодой,
и омывают ноги содовой водой.
Et O ces voix chantant dans la coupole!
Фью, фью, грех и упрёк, чертей.
Поруганная зверски, грубо. Терей.
Призрачный город под пеленой тумана.
Лондон в зимний полдень, виден Биг-Бен.
Купец Евгенидис с набитым карманом
коринки пригласил на обед в уик-энд.
В сумеречный час, когда спина и взгляд
от стула в конторе оторвутся, я знаю,
что сердце дрожит, стучит мотор не в такт,
и я, Тиресий, меж двух жизней зависаю.
Слепой старик с обвислой грудью,
Я наблюдаю, как в лиловый час,
закончив дела, домой плетутся люди,
домой, под крышу, на родной матрас.
Вот секретарша разожгла плиту,
консервы достаёт, готовит ужин,
уже бельё трепещет на ветру,
рискуя вниз упасть на лужи.
На диване чулки, бюстгальтер и юнец,
а я, старик с увядшими сосками,
увидел всё и предсказал конец,
когда-то я и сам захаживал с гостями.
Прыщавый страховой агент был до предела
нахальным и всегда уверенным в афере,
как будто без него всё страховое дело,
он сам в цилиндре схож с миллионером.
Ужин завершён, и времечко настало,
он полагает, можно без опаски
начать ласкать её, когда она устала
и бесстрастно терпит эти ласки.
Вот он взвинтился и переходит в наступление,
блудливым пальцам нет сопротивления,
и бум тщеславия не видит ущемления,
когда в объятиях нет взаимного влечения.
А я, Тиресий, знаю наперёд
всё, что бывает при таком визите,
я у фиванских восседал ворот
и брёл среди отверженных в Аиде.
Он снисходительно её целует
и прочь идёт по лестнице впотьмах.
Ещё не осознав, что он уходит,
она у зеркала стоит мгновение,
в её мозгах возникло что-то вроде:
«Вот и всё», — и выдох с облегчением.
Потом в грехе красавица сполна
по комнате бредёт как бы спросонья,
поправит прядь, когда уже одна,
и что-то заведёт на граммофоне.
Та музыка подкралась по воде
вдоль Стренда, вверх по Куин-стрит.
О город, иногда я слышу — ты в беде,
об этом вздыхает мандолина, говорит,
там рыбаки бездельничают днём,
внутри пивной гудит народ хмельной,
блистают ярким золотым огнём,
и мужики бухие бранятся за стеной.
Мазутом и нефтью потеет река,
баржи дрейфуют в зыби прилива,
и ждут облегчающего ветерка
красные паруса ещё терпеливо.
Бревна плывут вниз по реке,
к Гринвичу, мимо острова Псов.
Елизавета и Лестер в ладье,
украшенной позолотой морской.
В Хайбери, где моё место рожденья,
Ричмонд и Хью меня совратили,
в узкой байдарке раздвинув колени,
прямо в ней меня чести лишили.
Хожу я ногами по земле в Мургейти,
а ноги сердце моё затоптали,
он плакал, я не кричала, поверьте.
Он клялся, что жить начнёт сначала.
На Мургейтских песках — я никто в пустоте,
обломки грязных ногтей совсем не пропажа.
Мои старики уже не ждут ничего вообще.
Боже! Я иду в Карфаген. Я — часть пейзажа!

4. Смерть воды

Флеб, финикиец уж мёртв две недели,
по нему похоронную волны пропели.
Он тонул и всплывал,
в пучину погружаясь,
свой путь завершал,
смертью наслаждаясь.
Ты, иудей или эллин, под парусом прочным.
Вспомни о Флебе, он был видным и мощным.

5. Что сказал гром

Факелы отражались на потных лицах,
морозный сад наслаждался тишиной скворца,
бессильный стон стоял во всех темницах,
раскаты молний зависали над сводами дворца.
Грохочет гром весенний за горами,
он прежде жил и умер отныне.
Мы жили раньше и умираем сами,
едва найдя терпения причины.
Повсюду камни, нет вокруг воды,
тропинка дальше в горы длилась,
была бы вода, могли б напиться мы,
но мысль на камне остановилась.
Высох пот, ноги вязнут в песке,
встать и лечь негде. Где присесть?
Нет ни капли воды. Скала в скале.
Всё в горе пересохло здесь.
И нет никакой тишины на скалах,
лишь бесплодный гром без дождя,
нет уединения в этих местах,
и мрачные лица с ухмылкой, любя,
смотрят из глинобитных окон
и видят камни, только камни везде.
Где же ручей, колодец, воды звон?
Словно дрозд-отшельник поёт на сосне.
Чок-чок, дроп-дроп, кап-кап.
Нет здесь воды! Вот так!
Кто же тот третий, идущий подле тебя?
Ведь нас только-то ещё, всегда идущего позади.
Тихо ступает в плаще, лицо внутри капюшона,
непонятно, кто это — женщина или мужчина.
Но кто он, шагающий рядом с тобой?
Непонятная тень или тайный герой?
Звучал глухо плач материнский
Из-под небес, роились
какие-то орды, закутав лица,
спотыкаясь о трещины в почве. Молились.
В окружении плоского горизонта
что за город навис над горами?
Стены, башни на глазах у солнца
подвергаются с неба лучами.
Александрия, Иерусалим, Афины, всегда
и Вена, Лондон — это есть призраки города!
Струясь со струн её волос, парили
скрипичный звук и шорох в тишине,
а свет лиловый рассекали крылья
нетопырей, висевших на стене.
Они висели вниз, как младенцы,
и куполами вниз по небу плыли башни,
чьи-то голоса в пустых колодцах
вызывали бой колоколов вчерашних.
В той гибельной долине среди гор,
в заброшенных надгробиях у часовни,
поёт трава в мерцании лунных чар
и двери без окон скрипят в безмолвии.
Тут только ветер прибежище нашёл,
сухие кости не опасны никому.
Вот вспышки молний, ливня шквал пошёл!
Дождь нарушает шумом тишину.
Ганг обмелел, и безвольные листья
из чёрных туч ожидали дождя,
над Гимавантом они сгущались,
замерли джунгли, молчание храня.
И тогда
гром сказал: «Да!»
Datta: «Что же мы отдали?»
Друг мой, кровь сердца! Дрожали и ждали.
Ужасную дерзость соблазна безумного,
воздержанной жизнью не искупить их,
не найти в некрологах разумного
и в скрытых адвокатом комнатах пустых.
Да. Damuata. Я слышал однажды,
как в замке повернулся ключ другой,
мы думаем о ключе, когда каждый
в своей темнице смирился с тюрьмой.
Только в полночь, в эфирный шёпот,
что-то будит поверженного Кориолана.
Да. Damuata. Лодки весёлый ропот
рукам, управляющим классно парусами.
Тихо на море. Сердце может молчать,
радостно и послушно пульсом стучать.
Я сидел у канала, был пост.
Смогу ли привести в порядок всю равнину?
Вот и рухнул в Темзу мост.
«И скрылся там, где скверну жжёт пучина».
«Аквитанский принц у разрушенной башни».
Обрывками я укрепил свои камни.
Снова безумен с нами Иеронима.
О, ласточка! Мир, покой, гармония.

*
ПЯТЬ УПРАЖНЕНИЙ ДЛЯ ПАЛЬЦЕВ
1. Строки персидскому коту

Птицы на деревьях облюбовали приют,
на площади Рассела в сквере поют.
Под тенью деревьев нет утешения
для слабоумных и острых волнений,
и нет спасения от быстрого взгляда
шерстяного кота на променаде.
Нет облегчения, но именно в горе
сердце уймётся, успокоится в соре.
Почему день летом так медленно течёт?
Когда же время в самом деле истечёт?

2. Строки йоркширскому терьеру

Дерево стояло одиноко в поле,
его сухие, кривые стебли
упирались в тучи на чёрном небе,
сила природы истощала вопли.
Крик и визги по небу неслись,
малому щенку ничего не грозило,
небо, как одеяло, охраняло жизнь,
но бурое поле трещало пугливо.
Засохшее дерево торчало на поле,
когда-то и мохнатые щенки
станут прахом в могиле поневоле.
Об этом я и прошу тишины.
Я, маленький пёсик, глаза закрываю,
уткнувшись в передние лапы, зеваю.

3. Строки утке в парке

Солнца луч скользит по воде,
собирается утренний восход.
Заря по склону движется к земле,
нет тритонов, змей у этих вод.
Утка да селезень сонно гребут,
смотрю на утренний рассвет,
выпил вина, ем хлеб, они плывут,
из рук крошу пернатым хлеб.
Пусть пощиплют руку с хлебом,
что дал Господь под нашим небом.
Мы знаем, что потом червяк
пощиплет плоть и наш костяк.

4. Строки Ральфу Ходжсону, эсквайру

Я рад повстречаться, мистер Ходжсон!
Эта встреча для каждого счастье.
Он гуляет с баскервильским псом,
который может разорвать на части.
Его обожают все официантки,
он редкий клиент, им дорог,
одарённый особым талантом,
может скушать целый пирог.
Когда встретите мистера Ральфа,
над его головой девятьсот канареек,
и касатки, и волшебные феи,
словно нимб, порхают и реют.

5. Строки для Кускус-Каравая и Мирзы Мурада Али Бека

С мистером Элиотом я встрече не рад!
На бюрократа похож он и осторожен.
Губы сжаты, хмурые брови, а взгляд
заканчивается словом «возможно».
Я не рад буду видеть мистера Элиота
в меховом пальто и с облезлым котом.
Уверен, не обрадуется с ним встрече кто-то,
и неважно, что скажет при этом он.

*
АРИЭЛЬ
1. Паломничество волхвов

Они вышли в дальний путь
в очень студёную зимнюю пору.
С ног валился даже верблюд,
падая в талый снег, теряя опору.
Иногда вспоминали о летних террасах,
о девках в шелках и с щербетом в руках.
От нас убегали, бранясь во всех красках,
погонщики, требуя виски и девок в чулках.
Костры затухали, всем шатров не хватало,
враждебные взгляды в городах, деревнях,
дороги размыты, цены и грязь доставали
в трудное время для странствий в гостях.
В конце мы всю ночь продвигались
наперекор своим взглядам в усталость,
а на заре к долине спустились,
где из-под снега трава пробивалась.
Журчала река, мельница ночью воздух гоняла,
а старая лошадь паслась на сочном лугу.
В таверну зашли, где лоза винограда свисала,
там в кости играли, опьяневши в дугу.
Ничего не узнав, мы двигались дальше
И, конечно, дошли до места Христа.
Мы прибыли к ночи, ни позже, ни раньше,
проделав весь путь в канун Рождества.
Мы очевидцы и, бесспорно, верили в то,
что рождение и смерть отличны по сути,
и стали свидетелями: это же Рождество!
Было бы мукой идти к нашей смерти.
Мы вскоре вернулись к порогам домов,
в своих владениях не находили покой,
где люди чужие поверили в наших богов.
Я рад был мечтать о смерти иной.

2. Песня для Симеона

Распустились гиацинты вновь. О Боже!
Солнце поднялось над снежным склоном,
а время года будто бы всё то же,
и жизнь моя, как ветер смерти, невесома.
Словно дрожащая пушинка, ожидает,
когда пылинки на свету и память в тайниках
к земле холодным смерчем прижимает
и путь забвения верстает в небесах.
Я исходил за эти годы весь свой град.
Был предан вере и себе пообещал,
что нищим помощь оказать я буду рад.
Почёт и честь я получал и воздавал.
Никто отвергнут не был у моих дверей.
Кто вспомнит дом мой и дом моих детей,
когда придёт бегущим от врагов печальная пора?
Укроет от вражеских мечей тропа зверей и их нора.
Пока не грянул час меча, неволи,
дари мгновение мира и покоя!
Пред тем как мы достигнем одичалость, запустение
и матери постигнут ужасы во времени рождения,
чтобы Дитя и Слово томиться втайне позволяли,
потерянное колено корней еврейских даровали,
не тем, кому уже за восемьдесят лет,
а тем, кто по Твоему же слову даст обет.
Они и пострадают в каждом поколении,
над светом по лестнице святых взойдут
во славу и в великое презрение,
ни муки, ни восторг молитв их не влекут.
Моё же сердце меч пронзит и тоже
твоё пронзит! О, дай же мне покой!
Позволь уйти рабу! Позволь мне, Боже!
Отягощён я смертью тех, кто следует за мной!
Дай мне спокойно уйти на вознесение!
Но прежде увидать хочу Твоё спасение!

3. Душечка

Душа выходит из Господних рук
в просторный мир изменчивых огней.
Душа познает холод и жару вокруг,
перемещаясь среди мебели, дверей,
ступая робко, падая, вставая,
она к игрушкам с поцелуем губ
сигнал тревоги принимает,
укрываясь под защитой взрослых рук.
Доверчива душа и радуется солнцу,
сиянию огней на Рождество у ёлки
и ловит солнца луч через оконце,
не различая явь и кривотолки.
Как труден гнёт взрослеющей души,
страдания, горести в себе, внутри нести
и радоваться картам, дамам, королям,
делам волшебным и нянечки словам.
Так каждый день мучения терпеть,
чтоб совместить дозволено иль нет.
Мечту и явь, запрет и неуёмного желания,
наркотиков дурман и горечи сознания,
её сомнения очень крепко привязали
к «Британники» уставу в читальном зале.
Под гнетом времени становится душа
эгоистичной, нерешительной, убогой
и неспособной сделать в жизни шаг,
за что её пугают даруемые блага.
Не внемлющая зову крови и своей тени,
а также отражению, когда свой мрак грядёт,
она впервые обретёт покой в тиши,
когда предсмертное причастие отвергнет гнёт.
Молитесь за желание власти Гутерера,
за Будена, разорванного взрывом,
и тех, кто выбрался в миллиардеры,
за тех, кто просто шёл своим путём.
Молитесь, когда кого-то насмерть затравили,
в час нашего рождения и сейчас молитесь!

4. Марианна

Что за место, какая страна
и это что за часть мира?
Какие моря омывают эти берега,
утёсы и острова из гранита?
Там, за кормой,
запах сосны и пенье дрозда
за туманной пеленой,
что они воскрешают? Дочь, тебя?
Тот, кто точит собачьи клыки, делает грех.
Кто достиг павлиньей славы, имеет грех.
Тот, кто погряз в удовольствиях, грешен,
и кто впадает в животный экстаз — грешен.
Но все они развеяны ветром,
дыханием леса и пением птиц где-то.
Благодать снизошла в это место.
Чей это лик, всё яснее,
и пульс всё бьётся сильнее.
Дано или предоставлено Богом?
Дальше, чем звёзды, но перед взором.
Там, на деревьях, листья шепчут, смеются,
и чьи-то тени быстро несутся,
словно во сне, когда воды сомкнутся.
Краска потрескалась в жару, бушприт расколот льдом.
Я сделал и забыл, что совершал меж летом и сентябрём.
Оснастка ослабла, и парус прогнил, всё свершено без сознания,
течёт обшивка, и швы конопатить пора, сей облик лик очертания.
Отрекусь от своей жизни, что в прошлом осталась,
ради другой промолчу, чтобы речь оборвалась.
Как новый корабль, речь пробудилась,
когда уста и надежда открылись!
Какие моря,
берега и утёсы,
гранитные острова
и поющие птицы
сквозь облако тумана.
О, дочь моя Марианна!

5. Поклонение рождественскому дереву

Можно по-разному воспринимать Рождество.
Мы пропустим коммерческие — например,
буйное в кабаках, открытых в полночь и до,
или как пренебрежительное от манер.
Вот детское — откровенное восприятие ребёнка,
для которого свеча — это звезда, а золотой ангел
с распущенными крыльями на верхушке ёлки
не ёлочное украшение, а настоящий ангел.
Ребёнок относится к праздничной ёлке с восторгом,
и его восторг распространяется на весь праздник сладко,
это очарование и восхищение блеском ещё долго
от первой ёлки, западает в память рождественским подарком.
Ожидание рождественского гуся или индюшки,
тихий трепет во время их подачи и всё лучшее,
что создаёт благоговение, а весёлые игрушки
оставляют неизгладимую память на всё будущее.
Предстоит жить с этими надоевшими привычками,
усталостью и скукой, и мыслями о скорой кончине,
и осознанием своих жизненных неудач за кавычками,
или в ханжестве притворной веры и её личине,
что может быть вызвано самообманом,
а противление Богу, и равнодушие к детям,
и накопившиеся за жизнь воспоминания
приближают нас к концу своего столетия.
Это может стать последним для души порывом
к великому счастью в Рождестве,
которое может обернуться страхом и срывом,
когда начало напоминает о конце,
а первое пришествие —
о втором пришествии.

*
ГЕРОНТИОН

Слушает мальчика старик Элиот
и дождь ожидает в сухую погоду.
Дальше читаем такой перевод
«Геронтиона» и его породу.
Он не бывал у огненных врат
и кровью чужой не умывался,
не попадал в кромешный ад,
от мух в болоте не отбивался.
Его дом разорил приезжий еврей,
который родом из Антверпена,
забурев, он переехал в Брюссель,
умер в Лондоне, такая вот скверна.
Коза кашляла ночами с холма,
кухарка чай ему подавала,
хлюпая носом, убирала сполна
всё, что под руку ей попадало.
Мозги старика были очищены ветром,
он знамения принимал за чудо мира.
К нему часто с утренним рассветом
Христос являлся в образе тигра.
Древо Иуды, кизил, всё цвело,
майский тёплый день сиял.
Всё доедал синьор Сильверо,
тот, что в Лиможе ночью гулял.
За стеной, среди картин Тициана,
мадам взглядом двигала свечи.
Привидения боялись такого дурмана
и сквозняков в домашние встречи.
Такие познания не терпят прощения?
История знает тайны и вправе
предавать нас в порядке возмещения
и морочить голову, бормоча о славе.
Дальше слава движет тщеславие,
одаряя нас, когда мы бредим,
и даёт нам голодное право,
когда мы ни во что не верим.
Либо памятью обессиленной страсти
сует в руки то, что кажется лишним,
пока, в ужасе не спохватившись,
нас не спасут ни кураж, ни Всевышний.
Пороки проистекают из героизма.
Подвиги происходят из преступлений.
Слёзы падают от гнева трагизма.
Тигр пожирает всех без сомнений.
Цепенел старик в наёмном доме,
обнажил себя без цели интересов,
но по принуждению святой иконы
и не по воле расторопных бесов.
Он остался честным и сердцем своим
не отдалился и не убил красоту.
Ушла страсть его без особых причин,
изменявшая себе и ему одному.
Он потерял зрение, слух, осязание,
они не могли приблизиться к себе
и оттянуть наступление беспамятства,
используя тысячи уловок в беде.
Чтоб оживить орган с убитым нервом,
продлить кипение остылой крови,
приправой острой будоражить тело
и плоть в пустыне зеркал до боли.
Ибо как пауку не плести паутину
или жалу уже никогда не жалить?
Чайка летит против Гольфстрима,
перья в снегу, но берег её призывает.
Старик Элиот загнан тем же ветром
в сонный уголок, к своему умору.
Кто будет жить потом в доме этом?
Мысли в сухом мозгу и в сухую пору.

*
РАПСОДИЯ ВЕТРЕНОЙ НОЧИ

В полночь, при лунном свете,
во власти сложных лунных чар
память стирают магические сети,
а каждый встречный уличный фонарь,
как фатальный барабан, уносит прочь
сломанные судьбы и, куда ни глянь,
сотрясает память в эту лунную ночь,
как безумец мёртвую герань.
Через час фонарь шептал и бормотал:
«Вот женщина в дверях без видимых прикрас,
её подол на драном платье в грязь попал,
дрожат булавки уголков её прекрасных глаз».
Память швыряет на ветер ворох никчёмных вещей,
обглоданную ветвь на берегу, как на мир костей,
а у заводского забора ржавая зажалась пружина,
будто взвиться сможет и в ней есть ещё сила.
Минуло два часа. Фонарь говорит всем нам:
«Гляди, в водостоке кошка доедает старое масло».
Так рука ребёнка прячет игрушку в карман,
в его глазах увидел я, что это лишь машинально.
Зато на улицах в глазах прохожих
увидел желание взглянуть за шторы.
В луже краба увидеть мне довелось,
корявой клешней он схватил мою трость.
Минуло три часа. Фонарь шептал в ночи, жужжа:
«Взгляни, вот луна, она никогда не помнит зла,
моргает её сонный взгляд, утратила память она,
лаская блаженной улыбкой траву и променад.
Лицо луны изъедено оспой, бумажная роза в её руке
пахнет пылью, одеколоном, оставаясь совсем наедине
с ночными запахами, в утомлённом сознании,
образ увядшей герани приносит воспоминание.
Женский дух и запах каштанов на старых бульварах,
табачный дым в коридорах, запах коктейлей в барах.
Фонарь сказал: «Прочти свой номер на двери. Уже четыре.
Память, в мерцании лампы найди свой ключ от квартиры.
Разденься, взберись по лестнице, рухни на кровать не спеша,
на полочке зубная щётка, приготовься жить, усни, дрожа».
Последним будет удар ножа.

*

ПРЕЛЮДИИ
1.
Опустился зимний вечер,
запах стейка в переулках,
в шесть часов момент отмечен,
дней докурены окурки.
Листву вдоль улиц разметал,
сорвал газеты с пустырей,
в дымоходах зимний шквал,
словно залпы батарей.
Лошадь месит грязь и ждёт.
В щелях ставней слышен гром,
вместе дождь и снег идёт.
В окнах свет зажгли кругом.

2.
Просыпается рассвет,
воздух пахнет перегаром,
башмаки оставляют след,
в кофе стенд на тротуаре.
Маскарад настал, в котором
сотни рук меняют ориентир,
открывая ставней шторы
меблированных квартир.

3.
С кровати сбросив одеяло,
лёжа на спине, она дремала,
рой омерзительных видений
в её душе во сне летал,
под потолком мерцали тени,
свет не проникал сквозь ставни.
Мир пришёл в себя внутри,
стал слышен щебет воробьиный,
она села, снимая бигуди,
сжимая пятки жёлтые в ладонях.

4.
Его душа была распята в небесах,
исчезнув за городским кварталом,
а небо, как нога под бой часов,
настойчиво его топтала.
Зажаты в пальцах трубка и табак,
он мрачность дум умеет озирать,
его уверенный и твёрдый шаг
по тёмной совести готов весь мир топтать.
Его волнуют те мечты,
которые живут на грани
и бесконечной доброты,
и бесконечного страданья.
Посмейся, утерев себе уста,
мир отвратителен своей поклажей,
как нищенка на свалке по дрова.
Прелюдии здесь неуместны даже.

*
ПЕПЕЛЬНАЯ СРЕДА
1.
Я вовсе не надеюсь вернуться опять.
Чужих знаний не желаю большого обилия,
волю, власть не вернуть, и не надо роптать,
нет уже сил, чтобы тратить на это усилия.
Я не уповаю увидеть и больше познать,
как сияет неверной славой минута,
не испить источник, которого не отыскать,
как быстротечную власть Абсолюта.
Я знаю, что место и время лишь миг,
а вещь остаётся вещью во всем и всегда.
Посему отвергаю глас и священный лик
и радуюсь, что могу созидать для себя.
Я молюсь, чтобы Бог проявил свою милость,
и молю о забвении не судить нас так строго.
Всё, над чем мудрость и душа моя билась,
совершенное, пусть хранится ещё очень долго.
Ибо крылья мои не нужны уже для полёта,
они воздух лишь бьют, который как дряхлая воля.
Научи нас вниманию и безразличию к высотам.
Молись за нас грешных до смерти и дай нам покоя!

2.
О, жена моя, заступница вечная!
Три леопарда лежат в тени,
сгрызли мозг мой, сердце и печень.
Дано ли выжить костям моим?
В иссохших костях уже отлежалась,
потому что прекрасна жена,
она добродетель и чувствует жалость,
чтит она Деву в душе сполна.
Мы сияем и светимся, а я, разъярённый,
посвящаю забвению мои труды и любовь
потомкам пустыни, в песках рождённым,
лишь так возвращаются к жизни вновь.
Струны души и глаз несъедобные части,
что леопарды отвергли, костей белизна
искупает забвение, нет больше жизни,
я веру обрёл и благодати сполна.
И сказал Господь, увидев меня:
«Только ветер внемлет тебя».
И кости запели, защебетали,
словно кузнечики, застрекотали.
Жена безмолвная,
на части разделённая,
в покое, терзании
изнеможённая.
Роза памяти
души не чает,
тревогой утешает,
ставшая Садом.
В нём только конец
пределам томления,
любви венец,
взаимность спасения
на неизвестном пути,
конца бесконечного,
завершение всего,
ожидание вечного.
Речь без слов
и Слово без речи.
Слава Матери, сотворившей Сад,
где не будет любви, только рай и ад!
Расчленённые кости под можжевельником пели
о том, что мало добра и покоя они натворили,
лёжа в тени с благословения песков.
Вот вам земля — на веки веков!
Разделите по жребию и разделите единство!
Не бессмысленно! Вот земля вам в наследство!

3.
За первым изгибом и первой ступенью,
в зловонной пучине, в клубах испарений
мой призрак и дьявол боролись, как тени,
в своей личине, в отчаянии, в смятении.
За вторым изгибом и второй ступенью
мрак поглотил ничтожные тени,
и тьма накрыла всю площадь, страсть,
как рот закрылся или акулы пасть.
За первым изгибом на третьей ступени,
за окном широкоплечий, как фиговый плод,
весну очаровывал звуками флейты,
боярышник расцветал и сиял небосвод.
Стихала сила, она превыше надежды или смятения,
вился волос под звук флейты, вёл к третьей ступени.
Я недостоин, недостоин, Боже!
Хоть слово хотя бы вымолви всё же!

4.
Она брела в одежде любимого цвета Марии.
Болтала о делах мирских, о вечной скорби,
общаясь в толпе с одними и другими,
дарила силу родников и оживляла струи.
Время годы, чередуя, проносит,
звучание флейт и скрипок просит
и унося в пространство временное,
меж сном и пробуждением внеземное.
Она облачена в сияние света,
с новой рифмой приходят года,
стихи, рождённые поэтом,
больное время, спасение череда.
А мимо в жемчугах единороги
влачат златые траурные дроги.
Безмолвная сестра под вуалью бело-голубой
знамение творит, склонившись головой.
Запела птица, и забил родник,
спаси и сохрани время и мечту,
то знак немого взгляда миг
после изгнания слова в пустоту.

5.
Пусть слово иссякло или исчезло,
не услышали слово, не изрекли,
но есть безгласное Слово вне слова,
слово для мира, как свет для тьмы.
Народ мой, что я сделал плохого?
Наперекор беззвучной мольбы
вращается на оси безмолвное Слово,
где оно, отзовись. Просто нет тишины!
Нет её на морях, островах и в пустыне,
для бредущих при свете и в темноте.
Благодать не придёт для тех, кто отныне
Голос отверг и погряз в суете.
Разве станет молиться сестра под вуалью
во имя бредущих во тьме, кто против тебя.
Кто рвётся на части меж родом и властью
и годами ожидает великого дня.
Молись за тех, кто избрал и восстал!
Не молись за не желающих смириться,
кто отрицает мир и живёт среди скал
и в пустыне сада не даст вам напиться.

6.
Я не надеюсь уже возвратиться назад
и с трудом в полутьме хожу от бессилия,
между знакомых видений маржи и утрат
летят паруса и распрямляются крылья.
Погибшее сердце забывает о горе,
а немощный дух устремляется в бой,
рвётся к сирени и в шуме прибоя
помнит про лютик и запах морской.
Плач перепёлки и полет кулика,
соль земли на губах засыхает
и добавляет привкус морского песка,
а слепота теней у ворот различает.
На том месте, где сошлись все видения,
не позволь нам дразнить себя ложью
в час движения от смерти к рождению,
научи нас вниманию и безразличию.
Пресвятая Сестра, благословения Мать,
дух воды речной и морской прибой,
не дозволь мне это всё потерять.
Да будет мой стон услышан Тобой!

*
ПОЛЫЕ ЛЮДИ
1.
Мы полые люди, как манекены,
труха в голове, бормочем бессменно,
тихо и сухо,
без чувства и сути,
как ветер шуршит по траве
или крысы в подвальной норе.
Нечто без формы, без тени и цвета,
мышца без сил, светило без света.
Вдаль смотрящие души,
видно, что не заблудшие,
в царство истиной смерти,
не в злобе тоски и мести.
Бурные души населяют полых людей,
как болваны, без всяких идей.

2.
В призрачном царстве смерти
солнечный свет не светит.
Не увидеть глаза, сокрыт там взгляд,
на обломках колонн светом солнца распят.
При поющем ветре ветви стонут,
их всхлипы вдали все тонут,
быстрее, чем гаснущая звезда,
там не слышны людей голоса.
Избавь меня от свидания
в шуточном одеянии,
в призрачном царстве смертей
прозябать до скончания дней,
в перьях вороньих, в крысиных мехах
пугалом стану всем пернатым на страх.
Только избавь от последней встречи
в сумрачном царстве теней и увечий.

3.
Бесплодная там земля,
из кактусов вокруг поля,
всюду мертвецы, воздевая руки,
молятся в своей бесполой муке
каменным идолам, сомкнувшим ряд,
молитву изваяниям камня творят.
Неужто утром проснусь один,
нежностью царства смерти любим,
губами, данными для поцелуя нам,
бормочущим молитву битым камням?

4.
В том царстве незрячий взор,
хранит звёзд угасший простор.
В полую пропасть влачимся вместе,
на другой берег царства смерти,
к месту своей последней встречи,
ждём переправы, лишившись речи.
Незрячие, когда-то вещие очи
уже не вернутся к звёздной ночи.
Ждут нас розы в царстве смертей,
символ надежды полых людей.

5
Здесь мы водим свой хоровод
вокруг шипов, колючий плод.
Между зачатием и рождением.
Между замыслом и воплощением,
между сущностью и проявлением.
Жизнь длинна, в судорогах и влечении,
желание любви и соитие
делают суть жизни и бытие.
Тень разделяет твоё царство,
уйдём в бесполое пространство!
Так кончится мир и всё живое!
Только не взрывом, а диким воем!

*
ОБРАЗ ДАМЫ

«Ты — прелюбодей, согрешил, пусть за границей,
хотя уже нет в живых, наверно, той блудницы».
(Мальтийский еврей — Марлоу)

1.
Сквозь сумрак декабрьской ночи
ты ждала меня, чтобы отдаться,
на потолке плясала тень свечи,
мы с ней хотели повстречаться.
В фамильном склепе у Джульетты,
без недомолвок, заготовленных речей
и не под звуки одинокой флейты,
а под стуки клавиш и кончиков ногтей.
Шопен — известный польский пианист,
его уместней заклинать в интиме,
при исполнении «Прелюдий» он чист,
и, кажется, душа воскреснет на помине,
среди друзей, которые едва ли
«Прелюдий» хрупких надорвут цветок,
очнётся разговор в концертном зале,
на ноте, когда со скрипками звучит рожок.
Вам не понять, что для меня дружить,
как удивительно, что в жизни столь нелепой
мы обретаем во всей грязи и во лжи.
(Я не люблю её, вы это знали, вы не слепы?)
На качествах, в которых живёт дружба,
вдруг вы найдёте друга, у кого есть дар
по части истинно душевных недр не чуждых,
без этих связей жизнь такой cauchemar!
Звучала ариетта и скрипичный гам,
бессмысленно корнет хрипел,
в мозгу стучал глухой тамтам,
не слышно было фальши беспредел.
Глотнём воздух и табачный дым,
свои часы по городским проверим,
обсудим новости да поговорим,
немного посидим за кружкой эля.

2.
Вот, например, сирень в разгар цветения,
дама сжимает ветку в букете из сирени
и говорит: «Вы знаете, право, мой друг,
что жизнь ускользает из наших рук,
вы тот, кто держит её в руках».
Она веточку вертит, чувствуя страх,
что молодость жестока, бессердечна,
улыбкой подтверждая, что это конечно,
и смеётся над тем, чего не замечает,
не отрываясь от горячей чашечки чая.
«И всё же в тех апрельских закатах
напоминающие мне про это как-то
ту погребённую жизнь и Париж весной,
когда я чувствовал несносный покой
и был уверен, что мир прекрасен,
опять по нраву и мне не опасен».
Тот голос в августе звучал невпопад,
как фальшивая скрипка, только в такт:
«Ах, вы поймёте меня, друг мой любезный,
и без сомнений протянете руку над бездной.
Неуязвимы вы, у вас нет ахиллесовой пяты,
но вы доберётесь до своей высоты
и скажете, что остальные не сумели
дойти до конца, до заведомой цели.
Но что, мой друг, я смогу вам вернуть
от той, кто уже завершает свой путь?
Чего я смогу взамен вам отдать?
Лишь дружбу и пыл свой, души благодать!
Останусь хозяйкой я чаепития,
держу шляпу и тороплю события,
мне не искупить вины своей,
я по утрам хожу обычно в сквер.
Пора, пора, конечно, нам проститься.
Мне недосуг читать газет страницы.
Там прочитаешь, например:
«Убили грека в польском кабаре.
Английская графиня — на подмостках.
Ещё один грабитель банка пойман».
Я, как всегда, спокоен и на высоте,
меня непросто удивить извне,
вот разве если вдруг фортепьяно
фальшь повторяет или запах пряный
гиацинтов мечту других напоминает.
Нет в мыслях правды, есть плод самообмана?

3.
Спускалась октябрьская ночь, обычно,
я по лестнице поднялся по ступенькам
и рукоятку двери повернул привычно,
кажется, вполз туда на четвереньках.
«Так, значит, вы собрались за границу?
Когда вернётесь? Пустой вопрос, игрушки!
Вы многому смогли бы там учиться».
Моя улыбка рухнула на безделушки.
«Хотелось бы, чтоб вы мне написали».
Я вспыхиваю, правда, лишь на миг,
не понимаю, почему друзьями мы не стали.
Выходит, точно я её постиг.
Такое чувство, словно улыбнулся вдруг
и в зеркале увидел выражение лица,
Исчезла выдержка, и так темно вокруг,
все наши начинания не ведают конца.
Все близкие нам вторили друзья,
что между нами могут возникнуть чувства.
Нет, я не пойму, и этого понять нельзя,
распутство это или то безумство.
«Вы всё же напишите мне из-за границы,
а я останусь здесь, совсем невинной,
быть может, дружбы уцелеет хоть крупица,
я чаем буду угощать друзей в гостиной.
Мне надо изменить свою личину
и обрести лицо, плясать, плясать.
Вопить, как обезьяна, скорчив мину,
и табаком, и воздухом дышать».
А вдруг однажды на закате
она умрёт в седой иль жёлтый вечер,
а я с пером в руке почувствую утрату,
замру и с дымом стану не замечен,
не разобравшись в чувствах, не предав сознанию,
я погружусь в свои тревожные сомненья,
наверно, лучше будет ей за той, последней гранью!
Пусть торжествует музыка в умершие мгновенья!
Там музыка смолкает виновато!
И если уж о ней наговорились мы вполне,
не зная, поздно, мудро, глуповато,
наверно, стыдно будет улыбнуться мне?