Брёл мужик, оставляя пашни,
Плач кровинушек за спиной.
Он не трусил, но было страшно:
Возвратится ль ещё домой?
В запустеньи поля, сиротливы,
Лебеда да чертополох.
Ныне "жнёт" он другие нивы,
До последнего, с хрипом, вздоха.
В огрубелых его руках,
Как и прежде свистит коса.
Только, свист тот наводит страх,
Заслоняющий небеса.
Косит жизни, хрустя плечом,
Ожесточась и остервенело.
Стал для власти он палачом,
Стал заплечного мастером дела.
Отгремела "Гражданка" грозой,
Унеся миллионы душ.
Кто в могиле лежит сырой,
Кто-то выиграл жирный куш.
И вернулся мужик домой,
Тишиною встречен звенящей.
Не вьётся дымок над трубой,
И предчувствия леденящи.
Неприветлив был мёртвый дом,
Ни вскрика... ни смеха... ни слова...
На воротах поросших мхом,
Ржой покрывшаяся подкова.
Малых детушек свёл в могилу,
Революции злой оскал.
А жену, в петле на стропиле,
Он в овине пустом отыскал.
Знать, такая мужичья доля,
Полной ложкою лихо хлебать.
А правда ли это господня воля,
Не жившим ещё умирать?...
Но до голода ли России,
Было в этакой круговерти?
Одолела рассудок сила,
Привыкать ли России к смерти...
~ ~ ~
Чернокожаных курток хруст,
Цвета воронова крыла.
Воронёных наганов спуск,
Чёрный, пристальный глаз ствола.
Продразвёрстка, потом колхозы...
Руки в кровь под призыв - "ДАЁШЬ... !"
Пели бодрые марши сквозь слёзы,
На аркане держали вошь.
Работяга, лентяй и батрак,
Все под "галочкой", все равны.
Трудодни, да работа "за так",
Хоть босой и в заплатах штаны.
Разрушая "весь мир насилья",
Кто вчера ещё был никем,
Созидать оказался бессилен,
И остался опять ни с чем.
"Пятилетки", борьба с разрухой,
Вроде, время вставать с колен.
Только, громко урчало брюхо,
В ожидании перемен.
В креслах тёплых листвой пожухлой,
Опустилась, расселась тля.
Давеча еле карябали буквы,
А теперь, глядишь, у руля.
Сёлам трактор железный дали,
Клуб построили и сельпо.
Для ликбеза избу-читальню,
Передвижку с немым кино.
Зрелищ тёмному люду дали,
Да о хлебе, вот, позабыли.
О воле с трибун вдохновенно вещали,
Но... всё же, на цепь посадили.
Подыскать мужику бы полегше хлеба,
Да надеть поновей штанину,
Да выпросить-выправить треба,
Хоть какую-нито паспортину.
Сбежать от обрыдлой рутины,
Разговеться на вольных хлебах.
Нет в кармане его ни полтины,
Только "палочки" в трудоднях.
Были и те, кто о людях радел,
Всей душою болел за народ.
Но пришёл год расстрелянных стен -
Тридцать седьмой, вероломный год.
Время огненного быка:
Роковой и фатальный для многих знак.
Чья надёжной была рука,
Стал народу первейший враг.
Эшелоны на север летели,
Увозящие нации цвет.
Тля отмыться от правды хотела,
От свидетелей подлых побед...
~ ~ ~
Плач тальянки бродил по округе,
В тишину, вдруг, запнувшись, упал.
Проглядели чужие хоругви,
Прозевали мы вражью сталь.
А по лавкам уж четверо мАлых,
И жена... как же ей-то скажешь?
Ой, ты ж горюшко... снова достало...
Только Родине не откажешь.
По призыву и добровольцем,
Шёл давить крестоносную мразь.
Пусть и не был он комсомольцем,
И партийность ему не сдалась.
И опять мужика эшелоны,
Повезли на проруху-войну.
Трехлинейка шинель, да патроны,
Мирный труд заменили ему.
Непривычное, страшное дело!
Чай не плуг в заскорузлых руках.
И дрожало в предчувствии тело,
Под рубахой обжился страх.
Ныло там, где ютился крестик,
Там, где цель свою ищет штык.
Знайте, первый у смерти крестник,
Это русский, простой мужик.
Снова, долгих четыре года,
Удобрял он поля вражиной.
Прошагал наш мужик в пехоте,
Аж до самого, до Берлина!
В час затишья, в окопе стылом,
Фото бережно доставал.
Там жена и четыре сына...
Как же он по ним тосковал.
В этот раз было всё понятно,
Где свои, где незваная тварь.
Ярость множилась тысячекратно,
Вражью кровь проливать не жаль.
Бесконечных четыре года,
Землю с кровью своей мешали.
Вот такая была работа,
Жаль, не видел товарищ Сталин.
Пуля - дура, но не без жалости,
Отпустила с войны мужика.
Седина в 45 не к старости,
Но легла серебром на висках.
Повезло... Возвратился с фронта,
И... увидел свой дом в обломках.
Всех родных, и детей и жонку,
Под собой схоронила бомба.
И от тяжких, беззвучных рыданий,
На груди тихий звон медалей.
Горьким вышло с семьёю свиданье,
Под медалей звон поминальный...
~ ~ ~
Вновь разруха, пепел и тлен,
Но мужик, будто птица Феникс,
Возрождаясь, вставал с колен,
Отчизны хозяин... и пленник.
Поднатужившись и сквернословя,
Поднимал он страну из руин.
Часто впроголодь, но на совесть,
Власти - пасынок, родине - сын.
Чтобы жизнь продолжалась, как встарь,
Чтобы пашня... коровы в репьях.
Пусть пустой сумасброд их "царь",
И одна кукуруза в полях.
Горемычней чем русский мужик,
Нет на этой несчастной земле.
В руках то соха, то штык,
Не до помыслов о серебре.
Пепелище несмелых надежд,
Заливал он слезами и водкой.
Он не нашивал барских одежд,
Не фланировал лёгкой походкой.
Для того, чтоб вольготней жилось,
В беззаботных, больших городах.
Хрустела мужичья кость,
Как когда-то, в ушедших годах.
На себе уж давно не пашут,
Да и лошади перевелись.
Жизнь пошла и сытнее и краше,
И деньжата, в кой век, завелись.
Вышли в поле железные кони,
Облегченье, уж что говорить.
Но мужик, как и было искОни,
Пашет, жнёт, от зари до зари.
Вроде как и блеснуло в тучах,
В беспросвете забрезжил свет.
Вот-вот станет легче, лучше!
Оказалось, на деле, нет.
Деревенское утро - до свету,
И в потёмках кончается день.
Выходных и в помине нету,
Разве ж праздность для деревень?
Уползали десятилетья,
Отыскал наши сёла прогресс.
Только, вдруг началось отчуждение,
Обратимый едва ли процесс.
Все бежали туда, где асфальт,
Где на улицах яркий свет.
Где дома из бетона и стали,
И комфортный в квартире клозет.
Как сорвавшись с цепи, утоляли,
По житью по раздольному голод.
Жизнь исконную, каплю за каплей,
Ненасытно повысосал город.
Без хозяев дома захирели,
Омертвела в колодцах вода.
Только птиц беззаботные трели,
В одичалых, заросших садах.
Заколоченных бЕльма окон,
В покосившихся избах серых.
И берёзка - плакучий локон,
Закручинилась над потерей...
* * *
Шёл мужик по цветам и травам,
От добра добра не искал.
Да отведал в пути отравы...
Сгинул? Кончился?... Нет! Заплутал...
30.12.2023.
*иллюстрация из сети