СОНЭТ III. НАПИСАНО НА ДЕНЬ, КОГДА Г-Н. ЛИ ХАНТ ПОКИНУЛ ТЮРЬМУ
Что ж, ради явления правды для польщенной страны,
Добрый Хант был заперт в тюрьме, но был ли он,
В его бессмертном духе, столь свободным,
Как неба-искатель жаворонок, и столь статным.
Прислужник величия! думаешь ли ты, он ждал?
Думаешь ты, он ничего, кроме тюремных стен, не видел,
Пока, так тяготился, все же, не отвернул преград?
Ах, нет! куда счастливей, благородней был его удел!
Во залах Спенсэра он стал, и рощах нравных,
Ценя колдовские цветы; и он летал
С дерзающим Мильтоном через поляны ветра:
Для владений его личных его гений правый
Брал радые полеты. Кому слава его будет вредна,
Когда твое искусство мертво, и вся твоя хлипка команда?
SONNET III. WRITTEN ON THE DAY THAT MR. LEIGH HUNT LEFT PRISON
BY JOHN KEATS
What though, for showing truth to flatter'd state,
Kind Hunt was shut in prison, yet has he,
In his immortal spirit, been as free
As the sky-searching lark, and as elate.
Minion of grandeur! think you he did wait?
Think you he nought but prison-walls did see,
Till, so unwilling, thou unturn'dst the key?
Ah, no! far happier, nobler was his fate!
In Spenser's halls he stray'd, and bowers fair,
Culling enchanted flowers; and he flew
With daring Milton through the fields of air:
To regions of his own his genius true
Took happy flights. Who shall his fame impair
When thou art dead, and all thy wretched crew?
На Репутацию Джон Китс
I.
Слава, как дева своенравная, остается скромницей
Для тех, кто просит со слишком рабскими коленями,
Но оформляет сдачу какому-то бездумному юнцу,
И любит больше, возле сердца на легке;
Она Цыганка,--не станет молвить с теми,
Кто не освоил, как быть довольным без нее;
Изменница, чье ухо никогда не слышит сплетней,
Кто думает, тот ее скандалит, кто молвит про нее;
Та самая Цыганка, Нилом-рожденная,
Невестка для ревнивого Потифара;
Вы, измученные Барды! воздайте смеху смехом;
Вы, Артисты отринутые! безумцы точно вы!
Оформите ей лучший свой поклон и ждите расставаний,
Тогда, если ей по нраву то, она последует за вами.
II.
«Нельзя есть свой пирог и, при этом, им располагать» — Пословица.
Как лихорадит человека, что не умеет видеть
Над смертными днями своими с размерною кровью,
Кто отметает все листы его жизненной книги,
И обдирает честное имя свое от его девичества;
То словно роза, что обязана сорвать себя,
На спелой сливы пальце свой туманный цвет,
Словно Наяда, словно суетливый эльф,
Обязана темнить ее чистый грот мутным эхом:
Но роза оставляет себя подле терновника,
Для ветра, целовать, и добрых пчел, кормить,
И спелая слива все носит свой тусклый наряд,
Нетревожное озеро имеет свое чисто место;
Отчего обязан муж тогда, мир дразнить за благодать,
Портить спасение его за проступок лютый?
ON FAME
BY JOHN KEATS
I.
Fame, like a wayward girl, will still be coy
To those who woo her with too slavish knees,
But makes surrender to some thoughtless boy,
And dotes the more upon a heart at ease;
She is a Gypsy,--will not speak to those
Who have not learnt to be content without her;
A Jilt, whose ear was never whisper'd close,
Who thinks they scandal her who talk about her;
A very Gypsy is she, Nilus-born,
Sister-in-law to jealous Potiphar;
Ye love-sick Bards! repay her scorn for scorn;
Ye Artists lovelorn! madmen that ye are!
Make your best bow to her and bid adieu,
Then, if she likes it, she will follow you.
II.
"You cannot eat your cake and have it too."--Proverb.
How fever'd is the man, who cannot look
Upon his mortal days with temperate blood,
Who vexes all the leaves of his life's book,
And robs his fair name of its maidenhood;
It is as if the rose should pluck herself,
On the ripe plum finger its misty bloom,
As if a Naiad, like a meddling elf,
Should darken her pure grot with muddy gloom:
But the rose leaves herself upon the briar,
For winds to kiss and grateful bees to feed,
And the ripe plum still wears its dim attire,
The undisturbed lake has crystal space;
Why then should man, teasing the world for grace,
Spoil his salvation for a fierce miscreed?
На Перерыв Для Прочтения Короля Лира Джон Китс
НА ПЕРЕРЫВ ДЛЯ ПРОЧТЕНИЯ КОРОЛЯ ЛИРА СНОВА
О, злато-языкий Романс со сладкой лютней!
Прекрасная пером Сирена! Королева странствий!
Оставь распевность в этот зимний день,
Прерви прочтение своих страниц и смолкни:
Прощай! однажды и навек, жестокий спор,
Между проклятием и недострастной глиной,
Что должен Я прожечь; чем больше пробую его,
Тем больше горько-сладок плод Шекспира.
Главный Поэт! и облака твои от Альбиона,
Предтечи нашей сильной и извечной темы,
Когда Я пропаду через старый лес дубовый,
Блуждать не дай мне в опустелом сне,
Но, в миг, когда Я поглощаем в пламени,
Дай мне новые Феникса крыла, парить над моим желанием.
ON SITTING DOWN TO READ KING LEAR ONCE AGAIN
BY JOHN KEATS
O golden-tongued Romance with serene lute!
Fair plumed Syren! Queen of far away!
Leave melodizing on this wintry day,
Shut up thine olden pages, and be mute:
Adieu! for once again the fierce dispute,
Betwixt damnation and impassion'd clay
Must I burn through; once more humbly assay
The bitter-sweet of this Shakespearian fruit.
Chief Poet! and ye clouds of Albion,
Begetters of our deep eternal theme,
When through the old oak forest I am gone,
Let me not wander in a barren dream,
But when I am consumed in the fire,
Give me new Phoenix wings to fly at my desire.
На Кузнечика и Сверчка Джон Китс
Поэзия земли не будет никогда мертва:
Когда птицы все слабеют пред духотою солнца,
И прячутся в хладящих деревах, голос несется
С ограды до ограды о ново-скошенном меду;
Это песня Кузнечика - он берет напев
В летнем роскошестве - он не закончит никогда
Петь радости свои; ибо когда он от веселья устает,
Он отдыхает легким в неких душистых травах.
Поэзия земли не затихает никогда:
На зимний одинокий вечер, когда мороз
Счертил безмолвие, из-за печи несется свистом
Песня Сверчка, в тепле взрастая завсегда,
И видятся во сне, тому кто дремлет в полу-грезах,
Кузнечика мотив средь неких мшистых высей.
ON THE GRASSHOPPER AND CRICKET
BY JOHN KEATS
The Poetry of earth is never dead:
When all the birds are faint with the hot sun,
And hide in cooling trees, a voice will run
From hedge to hedge about the new-mown mead;
That is the Grasshopper’s—he takes the lead
In summer luxury,—he has never done
With his delights; for when tired out with fun
He rests at ease beneath some pleasant weed.
The poetry of earth is ceasing never:
On a lone winter evening, when the frost
Has wrought a silence, from the stove there shrills
The Cricket’s song, in warmth increasing ever,
And seems to one in drowsiness half lost,
The Grasshopper’s among some grassy hills.
На Мечту Джон Китс
Словно Гермес, однажды взявший его перьям легкость,
Где баюканный Аргус, озадачен, упадал и засыпал,
Так на Дельфийском лугу, моя праздная бодрость
Так играла, так чаровала, так покоряла, так лишала
Драконов-мир всех его сотен глаз;
И видев то во снах, так прочь летела,
Не к чистой Иде с ее снежно-хладными небесами,
Ни в Темпе, где Иов горевал в тот день;
Но ко второму кругу горькой Преисподней,
Где в исступлении, карающего вихря, и шквала
Дождей и градов-льдин, влюбленным нет нужд молвить
Их скорби-бледные, где губы слАдки Я принял,
БлЕдны были губы, что Я целовал, и чЕстна форма,
Я плыл с которыми, об этом шторме меланхолии.
ON A DREAM
BY JOHN KEATS
As Hermes once took to his feathers light,
When lulled Argus, baffled, swoon’d and slept,
So on a Delphic reed, my idle spright
So play’d, so charm’d, so conquer’d, so bereft
The dragon-world of all its hundred eyes;
And seeing it asleep, so fled away,
Not to pure Ida with its snow-cold skies,
Nor unto Tempe where Jove griev’d that day;
But to that second circle of sad Hell,
Where in the gust, the whirlwind, and the flaw
Of rain and hail-stones, lovers need not tell
Their sorrows—pale were the sweet lips I saw,
Pale were the lips I kiss’d, and fair the form
I floated with, about that melancholy storm.
На Первое Впечатление От Гомера Чапмэна Джон Китс
Довольно странствовал Я в золотых пределах,
И много славных стран и королевств видал;
Вкруг многих западных Я островов бывал,
Чьи барды клятву соблюдали Аполлону.
И часто мне твердили о селении одном,
Где сказочный Гомер надежно правил во владении;
Все же, не вдыхал чистейших Я его прикрас,
Пока не слышал, Чапмен говорит порывисто и смело:
Тогда почувствовал себя Я наблюдателем небес,
Когда планета новая слетела на его межи;
Иль стойким как Кортес, когда его орлиный глаз
Измерил Тихий океан - и все его мужи
Смотрели друг на друга в озарении чудесном -
В молчании, возле Дариенской вышины.
ON FIRST LOOKING INTO CHAPMAN'S HOMER
BY JOHN KEATS
Much have I travell'd in the realms of gold,
And many goodly states and kingdoms seen;
Round many western islands have I been
Which bards in fealty to Apollo hold.
Oft of one wide expanse had I been told
That deep-brow'd Homer ruled as his demesne;
Yet did I never breathe its pure serene
Till I heard Chapman speak out loud and bold:
Then felt I like some watcher of the skies
When a new planet swims into his ken;
Or like stout Cortez when with eagle eyes
He star'd at the Pacific—and all his men
Look'd at each other with a wild surmise—
Silent, upon a peak in Darien.
На Смерть Джон Китс
Быть смерти ль сном, где жизнь всего лишь грезы,
И сцены благости проходят мимо, словно тени?
Все проходящие радости, словно видения уносит,
И все ж, мы думаем, величайшая боль это умереть.
Как странно то, обязан человек к земным скитаниям,
И жизнь вести от горя, но оставлять не сметь
Его тернистый путь; ни то посметь, увидеть одному
Его грядущий рок, который только пробуждение.
ON DEATH
BY JOHN KEATS
Can death be sleep, when life is but a dream,
And scenes of bliss pass as a phantom by?
The transient pleasures as a vision seem,
And yet we think the greatest pain's to die.
How strange it is that man on earth should roam,
And lead a life of woe, but not forsake
His rugged path; nor dare he view alone
His future doom which is but to awake.
На Видение Элгинского Мрамора Джон Китс
Мой дух чрезмерно слаб - смертность
Покоится тяжко на мне, словно невольный сон,
И каждая вообразимая вершина и наклон
От божеских невзгод молвят мне, Я должен гибнуть,
Словно бОлезный орел, смотрящий в небо.
Все ж, то изысканная роскошь, быть со слезой,
Что Я не имею облачных ветров, их неволить
Свежими ради раскрытия утреннего ока.
Такова туманная слава от мозга долей,
Приносят сердцу неописуемую вражды муку;
Столь дЕят эти чудеса самую дурманящую боль,
Что мешает Греции величие с чем-то грубым,
Покоящим от былого времени - c сечением достойным -
Солнцем - тенью с некой магнитудой.
ON SEEING THE ELGIN MARBLES
BY JOHN KEATS
My spirit is too weak—mortality
Weighs heavily on me like unwilling sleep,
And each imagined pinnacle and steep
Of godlike hardship tells me I must die
Like a sick eagle looking at the sky.
Yet ’tis a gentle luxury to weep
That I have not the cloudy winds to keep
Fresh for the opening of the morning’s eye.
Such dim-conceived glories of the brain
Bring round the heart an undescribable feud;
So do these wonders a most dizzy pain,
That mingles Grecian grandeur with the rude
Wasting of old time—with a billowy main—
A sun—a shadow of a magnitude.
Эта Живящая Рука Джон Китс
Эта живящая рука, ныне тепла и годна
На заслуженную хватку, могла б, если она была хладна
И в ледяном молчании могил,
Так распугать твои дни и остудить твои мечтающие ночи,
Что ты хотела бы твое собственное сердце иссушить от крови,
Так в моих венах красным жизнь могла б струиться снова,
И ты была бы мысленно-спокойна-видеть, вот оно есть -
Держу его Я перед тобою.
THIS LIVING HAND, NOW WARM AND CAPABLE...
BY JOHN KEATS
This living hand, now warm and capable
Of earnest grasping, would, if it were cold
And in the icy silence of the tomb,
So haunt thy days and chill thy dreaming nights
That thou would wish thine own heart dry of blood
So in my veins red life might stream again,
And thou be conscience-calm’d–see here it is–
I hold it towards you.
Примечание:
I hold it (англ.) - Я держу это... руку? жизнь? сердце?
К - Джон Китс
Я б честной формой обладал, и мог вздыхать,
Быстрее отдаваясь эхом через эту раковину
От уха твоего и сердце находить; так славно
Меня б вооружила страсть для предприятия;
Но ах! Не рыцарь Я, чей ворог умирает;
Блистающей кирасы нет на дышащей груди;
Не пастырь Я счастливый из долин,
Чьи губы трепетали над девичьими глазами.
Все ж, должен Я любить - сладкой зову тебя,
Слаще намного, чем Хиблы мЕдовые розы,
Когда пропитаны росою дарят опьянение.
Ах! Я отведаю те росы, они меня встречают,
И когда луна бледное лицо свое возносит,
Я соберу немного с чарами и повторением.
TO -
BY JOHN KEATS
Had I a man’s fair form, then might my sighs
Be echoed swiftly through that ivory shell
Thine ear, and find thy gentle heart; so well
Would passion arm me for the enterprise;
But ah! I am no knight whose foeman dies;
No cuirass glistens on my bosom’s swell;
I am no happy shepherd of the dell
Whose lips have trembled with a maiden’s eyes.
Yet must I dote upon thee—call thee sweet,
Sweeter by far than Hybla’s honied roses
When steep’d in dew rich to intoxication.
Ah! I will taste that dew, for me ‘tis meet,
And when the moon her pallid face discloses,
I’ll gather some by spells, and incantation.
К Гомэру Джон Китс
Мечтая равнодушно в большом незнании,
Я слышу о тебе и о Кикладах,
Как тот, кто к берегу идет и думает случайно
Найти коралл дельфинов в глубине морей.
Так, ты был слеп; но темнота разверзлась,
То Иов распечатал Небеса, тебе давая жизнь,
И Нептун содеял для тебя кипящую завесу,
И Пан для песен содеЯл лесной свой улей;
Да, там на темных берегах влекут лучи,
И открывают пропасти нетронутую зелень,
Там утро пробивается в полуночи,
Там зрение тройное сродно слепоте;
Виденье это обрело тебя, как некогда сходило
К Диане, Владычице Небес, Земли и Преисподней.
TO HOMER
BY JOHN KEATS
Standing aloof in giant ignorance,
Of thee I hear and of the Cyclades,
As one who sits ashore and longs perchance
To visit dolphin-coral in deep seas.
So thou wast blind;—but then the veil was rent,
For Jove uncurtain'd Heaven to let thee live,
And Neptune made for thee a spumy tent,
And Pan made sing for thee his forest-hive;
Aye on the shores of darkness there is light,
And precipices show untrodden green,
There is a budding morrow in midnight,
There is a triple sight in blindness keen;
Such seeing hadst thou, as it once befel
To Dian, Queen of Earth, and Heaven, and Hell.
Тому, Кто Долго Был Джон Китс
Тому, кто был долго в городском пленении,
Весьма то мило смотреть на открытый
И честный облик неба, - дышать молитвой
Вдохновенно, в улыбке синего сопряжения.
Кто более счастлив, когда, с сердцами полнен,
Изможденный он никнет в некий приятный лаз
Из волнистых трав, и читает радостный
И нежный сказ о любви и истомлении?
Вращаясь вечером домой, со слухом песен,
Знававшим ноты Филомела, - зрением мира,
Следившим отплытий облачков ясные полосы,
Он плачет этот день, что так скользнул мимо:
Явный, как схождение ангела слезы,
Что сочится чрез чистый эфир молчаливо.
TO ONE WHO HAS BEEN LONG IN CITY PENT
BY JOHN KEATS
To one who has been long in city pent,
'Tis very sweet to look into the fair
And open face of heaven,—to breathe a prayer
Full in the smile of the blue firmament.
Who is more happy, when, with heart's content,
Fatigued he sinks into some pleasant lair
Of wavy grass, and reads a debonair
And gentle tale of love and languishment?
Returning home at evening, with an ear
Catching the notes of Philomel,—an eye
Watching the sailing cloudlet's bright career,
He mourns that day so soon has glided by:
E'en like the passage of an angel's tear
That falls through the clear ether silently.
Ко Сну Джон Китс
О тусклый бальзамщик от тихой полуночи,
Смыкаешь, добрыми перстами и незвучными,
Наши мрачно-радостные очи, полны свечением,
Затенены в забывчивости божьей:
О тишайший Сон! если то тебя развеселит, закрой
Средь гимна твоего, прекрасные глаза мои,
Иль «Амен» жди, когда забросят твои маки
По кругу ложа моего свои распевные дары.
Тогда спаси меня, иль засияет день минувший
Подле главы моей, рождая много горя, -
Спаси меня от нудного Сознанья, что силит все
Для темноты своей, и ворошит, что крот;
Вверни ключ ловко в масленых затворах,
И Ларь Души моей притихшей запечатай.
TO SLEEP
BY JOHN KEATS
O soft embalmer of the still midnight,
Shutting, with careful fingers and benign,
Our gloom-pleas'd eyes, embower'd from the light,
Enshaded in forgetfulness divine:
O soothest Sleep! if so it please thee, close
In midst of this thine hymn my willing eyes,
Or wait the "Amen," ere thy poppy throws
Around my bed its lulling charities.
Then save me, or the passed day will shine
Upon my pillow, breeding many woes,—
Save me from curious Conscience, that still lords
Its strength for darkness, burrowing like a mole;
Turn the key deftly in the oiled wards,
And seal the hushed Casket of my Soul.
Если Рифмами Сухими Джон Китс
Если рифмами сухими наш Английский скован,
И, как Андромеда, Сонет сладостный
Недвижим, в укор болезненным красотам;
Позвольте выяснить, нас важно ли скрепить,
Сандалии совершенны более и ветвисты
Для ног сойти босых поэзии;
Давайте мы проверим лиру, и взвесим ноту
От каждого аккорда, и услышим разность их
На слух отбойны и влекомые амбицией:
Сквалыги звука или слога, не менее,
Чем Мидас с чеканкою монет, нам дайте быть
Мертвой листвы завистниками на венце из лавра;
Итак, когда мы Музе быть свободной не велим,
Она останется прикованной гирляндами в своих цветах.
IF BY DULL RHYMES OUR ENGLISH MUST BE CHAIN'D
BY JOHN KEATS
If by dull rhymes our English must be chain'd,
And, like Andromeda, the Sonnet sweet
Fetter'd, in spite of pained loveliness;
Let us find out, if we must be constrain'd,
Sandals more interwoven and complete
To fit the naked foot of poesy;
Let us inspect the lyre, and weigh the stress
Of every chord, and see what may be gain'd
By ear industrious, and attention meet:
Misers of sound and syllable, no less
Than Midas of his coinage, let us be
Jealous of dead leaves in the bay wreath crown;
So, if we may not let the Muse be free,
She will be bound with garlands of her own.
К Фанни Джон Китс
Я милости молю и жалости, любви! Да, любви!
Любви той милостной, которая не дразнит,
Любви прямой, не странной, бесхитростной любви,
Без маски, и на взор - без кляксы!
О! позволь сполна тебя объять, вся, вся, будь моей!
Тот силуэт и эта стать, та легкость и горение,
Любви, твоих лобзаний, - рук этих, божеских очей,
Той нежности, грудь миллионов наслаждений, -
Себя - и душу - в сострадании отдай мне все,
Ни атома не утаи из атома, или умру Я,
Или для случая живой, ты жалкого раба,
Забудь, в тумане праздного страдания,
Сознание для жизни - вкус собственного нёба,
Теряет свой напор, и притязанья слЕпы!
TO FANNY
BY JOHN KEATS
I cry your mercy—pity—love! Aye, love!
Merciful love that tantalizes not,
One-thoughted, never-wandering, guileless love,
Unmasked, and being seen—without a blot!
O! let me have thee whole,—all—all—be mine!
That shape, that fairness, that sweet minor zest
Of love, your kiss,—those hands, those eyes divine,
That warm, white, lucent, million-pleasured breast,—
Yourself—your soul—in pity give me all,
Withhold no atom’s atom or I die,
Or living on perhaps, your wretched thrall,
Forget, in the mist of idle misery,
Life’s purposes,—the palate of my mind
Losing its gust, and my ambition blind!
Написано На Летний Вечер Джон Китс
Церковные колокола бъют меланхолией кругом,
Призывая людей к неким иным молениям,
Некому иному омрачению, более опасливым деяниям,
Больше внимать цремонии сотрясающему звуку.
Конечно, разум людей близко соткан
С неким заклятием слепым: и зримо, каждый сам слезит
Себя ради уютных радостей и Лидийского дыма,
И обращаются высоко от тех, со славою в коронах.
Все, Все еще они бъют, и Я обязан чуять влагу,
Холод словно от могилы, того ли Я не знаю,
Что они умирают, словно выгоревшая лампа, -
Что это их дыхания, стенания, пока они шагают
К забвению - что свежие цветы вырастают,
И множаться славности от бессмертного штампа.
WRITTEN ON A SUMMER EVENING
BY JOHN KEATS
The church bells toll a melancholy round,
Calling the people to some other prayers,
Some other gloominess, more dreadful cares,
More harkening to the sermon's horrid sound.
Surely the mind of man is closely bound
In some blind spell: seeing that each one tears
Himself from fireside joys and Lydian airs,
And converse high of those with glory crowned.
Still, still they toll, and I should feel a damp,
A chill as from a tomb, did I not know
That they are dying like an outburnt lamp, -
That 'tis their sighing, wailing, ere they go
Into oblivion -that fresh flowers will grow,
And many glories of immortal stamp.
Примечание:
toll (англ.) - бить в колокола, платить дань.
Когда Страшусь, Что Я Могу Исчезнуть Джон Китс
Когда страшусь, что я могу исчезнуть быть
Пока мой мозг преполненный берет мое перо,
Пока высокопарные тома, в их нитях,
Покоятся как в житницах взращенное зерно;
Когда я замер, перед ночи звездным ликом,
Громадой облачною символов романтики,
И в думах, я не буду жив, чтоб проследить
Чарующею дланью случая их тени;
Когда я понимаю, мгновенья чистое создание,
Что я не должен буду любоваться вами более,
Навек не услаждать вас робким созерцанием
Неотдающейся любви - тогда на берегу,
Большого мира я стою один, и в думах стыну,
Пока любовь и слава в пустоте не сгинут.
WHEN I HAVE FEARS THAT I MAY CEASE TO BE...
BY JOHN KEATS
When I have fears that I may cease to be
Before my pen has gleaned my teeming brain,
Before high-pil;d books, in charactery,
Hold like rich garners the full ripened grain;
When I behold, upon the night’s starred face,
Huge cloudy symbols of a high romance,
And think that I may never live to trace
Their shadows with the magic hand of chance;
And when I feel, fair creature of an hour,
That I shall never look upon thee more,
Never have relish in the faery power
Of unreflecting love—then on the shore
Of the wide world I stand alone, and think
Till love and fame to nothingness do sink.
Вот День Прошел, И Вся Его Прошла Джон Китс
Вот день прошел, и вся его прошла услада!
Услада голоса, услада губ, рук мягких и мягкости груди,
Дыхание теплое и легкий шепот, нежный полутон,
И яркость глаз, и совершенство форм, упругость талии!
Исчез цветок и все его расцветшие симфонии,
Исчез и образ красоты от глаз моих печали,
Исчезла форма красоты и от моих ладоней,
Исчез тот голос, теплота, та белизна, тот рай -
Пропали неудержимо в вечерней краткости,
Где мрак празднества - иль праздночи
Из ароматной вескости любви начнет плести
Ткань тьмы густой, чтобы сокрыть причину,
Но, требник я любви к сегоднему изведал наизусть,
Он даст мне сон, в нем ведаю запреты и молюсь.
"THE DAY IS GONE, AND ALL ITS SWEETS ARE GONE!"
BY JOHN KEATS
The day is gone, and all its sweets are gone!
Sweet voice, sweet lips, soft hand, and softer breast,
Warm breath, light whisper, tender semi-tone,
Bright eyes, accomplish’d shape, and lang’rous waist!
Faded the flower and all its budded charms,
Faded the sight of beauty from my eyes,
Faded the shape of beauty from my arms,
Faded the voice, warmth, whiteness, paradise –
Vanish’d unseasonably at shut of eve,
When the dusk holiday – or holinight
Of fragrant-curtain’d love begins to weave
The woof of darkness thick, for hid delight,
But, as I’ve read love’s missal through to-day,
He’ll let me sleep, seeing I fast and pray.
Времена Человека Джон Китс
Четыре времени, что полнят измерение года;
Всего четыре времени в главе людской:
Его живящая Весна, где мечтою томной
Вбирает всю красу с легчайшей пятерней:
Его приличествует Лето, где так роскошно
Весны конфету моложавой мысли он так нежит
Разжевать, такой мечтательною высью
Он приближает себя к небу: навершие в тиши
Его души в беспечной Осени, когда свои крыла
Он обернул вблизи; своей доволен явью
В тумане праздности - позволить мыслям добрым
Минуть незаметно, словно за порог ручья.
Он видит Зиму бледнеющей своею непогодой,
Или отставил бы совсем мирскую он свою природу.
THE HUMAN SEASONS
BY JOHN KEATS
Four Seasons fill the measure of the year;
There are four seasons in the mind of man:
He has his lusty Spring, when fancy clear
Takes in all beauty with an easy span:
He has his Summer, when luxuriously
Spring's honied cud of youthful thought he loves
To ruminate, and by such dreaming high
Is nearest unto heaven: quiet coves
His soul has in its Autumn, when his wings
He furleth close; contented so to look
On mists in idleness—to let fair things
Pass by unheeded as a threshold brook.
He has his Winter too of pale misfeature,
Or else he would forego his mortal nature.
Яркая Звезда Джон Китс
Яркая звезда, я был бы тверд, как ремесло твое--
Не в гордом одиночестве в верху всю ночь свисать
И наблюдать, извечными очами разделенность,
Как мученик природы, бессонный Эремайт,
Стремительные воды и их жреческую краску
Из чистых омовений вкруг берегов и вод,
Иль наблюдать за новой нежнопадающей маской
Из снега гор и торфяных болот--
Нет - все еще тверда, все неизменна,
К красавице моей подложена на зреющей груди,
Навечно мягкое узнать ее паденье, наполненье,
Навек проснуться в сладостном волненьи,
И снова, снова слышать ее нежность вдохновений,
И так вечно жить - иль замирать до смерти.
"BRIGHT STAR, WOULD I WERE STEADFAST AS THOU ART..."
BY JOHN KEATS
Bright star, would I were stedfast as thou art—
Not in lone splendour hung aloft the night
And watching, with eternal lids apart,
Like nature's patient, sleepless Eremite,
The moving waters at their priestlike task
Of pure ablution round earth's human shores,
Or gazing on the new soft-fallen mask
Of snow upon the mountains and the moors--
No--yet still stedfast, still unchangeable,
Pillow'd upon my fair love's ripening breast,
To feel for ever its soft fall and swell,
Awake for ever in a sweet unrest,
Still, still to hear her tender-taken breath,
And so live ever--or else swoon to death.
Эскиз Солнечного Света Джон Китс
Все Бургундское, Кларет, и Порт,
Прочь со старым Хоком и мадерой,
Земное слишком на мой спорт;
Есть выпивка ярче и нужней.
И вместо жалкого руммер,
Мое вино до края все лето;
Где небо чаша моя,
И Я пью на мой взгляд,
Пока Я чувствую головою
Дельфийскую боль -
За мной, мой Кай! за мной:
На зелень холмов
Где напьемся мы вдоволь
Лучами из солнца златого,
Где наш мозг сольется
Со славой и статью Аполло!
Миридиан Бог,
И Востока и Запада,
К тебе утекла вся душа моя,
Но тело мое земное слово спрессовано. -
Величественное в назначении,
Волнующее разделение;
Оставляет последний глоток
Преисполниться буквенным страхом.
О да, когда душа бежала
К высотам над нашей главой,
От наших пристальных взоров
Среди лабиринтов и облаков,
Подобно матери беспокойной
Когда чадо кровное
Уносит орлиный коготь -
А это ли не повод
К сумасшествию? - Бог Песен,
Ты искренней меня одинок
С трудом и вздохами Я искрен:
О, мне позволь, мне разделить позволь
С горячей лирой и тобою,
Всю философию основ.
Дней одиночество сверяй,
Позволь мне видеть рощи твои
Еще более нетревожными!
bower (англ.) - становой якорь, будуар, роща, осенять.
A DRAUGHT OF SUNSHINE
BY JOHN KEATS
Hence Burgundy, Claret, and Port,
Away with old Hock and madeira,
Too earthly ye are for my sport;
There's a beverage brighter and clearer.
Instead of a piriful rummer,
My wine overbrims a whole summer;
My bowl is the sky,
And I drink at my eye,
Till I feel in the brain
A Delphian pain -
Then follow, my Caius! then follow:
On the green of the hill
We will drink our fill
Of golden sunshine,
Till our brains intertwine
With the glory and grace of Apollo!
God of the Meridian,
And of the East and West,
To thee my soul is flown,
And my body is earthward press'd. -
It is an awful mission,
A terrible division;
And leaves a gulph austere
To be fill'd with worldly fear.
Aye, when the soul is fled
To high above our head,
Affrighted do we gaze
After its airy maze,
As doth a mother wild,
When her young infant child
Is in an eagle's claws -
And is not this the cause
Of madness? - God of Song,
Thou bearest me along
Through sights I scarce can bear:
O let me, let me share
With the hot lyre and thee,
The staid Philosophy.
Temper my lonely hours,
And let me see thy bowers
More unalarm'd!
Сборище Любителей Джон Китс
Они в раздумиях сидят, размяв усталые глаза,
Надкушен тост, прохладен чай и вздохи,
И ночи назначенье позабыто,
Забудь их чай - забудь их аппетит.
Скрестивши руки они сели - ах! мечты команда,
Огонь пылает, и некому следить
За углем, Бетти нет углей нести. -
Там муха в крынке молока - ей смерть грозит
В гуманном обществе?
Нет нет; там мистер Вертер ложку собственно берет,
Он извлекает, опуская длань, и вот! И вскоре
Отставший малый вызволен от муки темной,
Рисует длинный влажный след он на поддоне.
Вставай! Бери щипцы за рукоять, безумствуй.
Там в каждой свече по большой капусте.
Листов охабка, ах я! Мне должно перейти
К седьмому номеру, враз после клоуна из цирка.
"Увы, мой друг! ваш плащ сидит прекрасно;
Где ж это ваш портной живет? "Мне говорить не велено.
Пардон - тогда, теперь, я отлучался.
Где мой портной изволит жить? Скажу я честно,
Не велено мне говорить, позвольте более мне вас не дразнить -
Живет он в Уэппинге, в хорошем здравии к услугам вашим".
A PARTY OF LOVERS
BY JOHN KEATS
Pensive they sit, and roll their languid eyes,
Nibble their toast, and cool their tea with sighs,
Or else forget the purpose of the night,
Forget their tea — forget their appetite.
See with cross'd arms they sit — ah! happy crew,
The fire is going out and no one rings
For coals, and therefore no coals Betty brings.
A fly is in the milk-pot — must he die
By a humane society?
No, no; there Mr. Werter takes his spoon,
Inserts it, dips the handle, and lo! soon
The little straggler, sav'd from perils dark,
Across the teaboard draws a long wet mark.
Arise! take snuffers by the handle,
There's a large cauliflower in each candle.
A winding-sheet, ah me! I must away
To No. 7, just beyond the circus gay.
'Alas, my friend! your coat sits very well;
Where may your tailor live?' 'I may not tell.
O pardon me — I'm absent now and then.
Where might my tailor live? I say again
I cannot tell, let me no more be teaz'd —
He lives in Wapping, might live where he pleas'd.'
К Осени Джон Китс
Сезон туманов и спелой плодородности,
Близкий, взрослеющего солнца лучший-друг;
Уговариваешься с ним, как чтить и благослОвить
С плодами стебли, что вьют соломы-вечера исход;
Склонять под яблоками мшистые древа селений,
И все наполнять плоды их спелостью до корня;
Румянить тыкву, и набивать в скорлупе орех
Со сладостным ядром; как преисполнить более,
И более того, цветы позднейшие для пчел,
Пока уверятся они, что не уйдут дни теплые,
Свои бутоны терпкие излившие для лета.
Кто часто не видал тебя твоих среди запасов?
В иное время, ни искал бы кто, то мог найти
Тебя сидящей без забот на житницы лесах,
Подняты волосы твои гудящим нежно ветром;
Или на полу-вспаханном лугу звучащей сном,
Дремавшей за дурманом маков, когда твой гений
Делил грядущие покосы и их сплетенные цветы:
И иногда, что собиратель, правишь верно
Извечную главу свою гремящей чрез ручей;
Или за прессом сидра в непрерывном зрении,
Ты час за часом наблюдаешь сладкие потоки.
Но где же песни той весны? Да, где ж они?
О них не думай, ты знаешь музыку свою, -
Где облака поят туманом уходящий нежно день,
И равнины соли задевают розовый отсвет;
Тогда скорбящим хором плачет мошкара
Округой ив речной, рожденных для вершин
Или утонуть, где ветер невесомый и живит, и угасает;
И добрые ягнята блеют громко с вышины холма;
Дворовые сверчки поют; и вот, с дискантом нежным
Свист Красногрудки доносится нездешний;
И вместе ласточки щебечут в небесах.
TO AUTUMN
BY JOHN KEATS
Season of mists and mellow fruitfulness,
Close bosom-friend of the maturing sun;
Conspiring with him how to load and bless
With fruit the vines that round the thatch-eves run;
To bend with apples the moss'd cottage-trees,
And fill all fruit with ripeness to the core;
To swell the gourd, and plump the hazel shells
With a sweet kernel; to set budding more,
And still more, later flowers for the bees,
Until they think warm days will never cease,
For summer has o'er-brimm'd their clammy cells.
Who hath not seen thee oft amid thy store?
Sometimes whoever seeks abroad may find
Thee sitting careless on a granary floor,
Thy hair soft-lifted by the winnowing wind;
Or on a half-reap'd furrow sound asleep,
Drows'd with the fume of poppies, while thy hook
Spares the next swath and all its twined flowers:
And sometimes like a gleaner thou dost keep
Steady thy laden head across a brook;
Or by a cyder-press, with patient look,
Thou watchest the last oozings hours by hours.
Where are the songs of spring? Ay, Where are they?
Think not of them, thou hast thy music too,—
While barred clouds bloom the soft-dying day,
And touch the stubble-plains with rosy hue;
Then in a wailful choir the small gnats mourn
Among the river sallows, borne aloft
Or sinking as the light wind lives or dies;
And full-grown lambs loud bleat from hilly bourn;
Hedge-crickets sing; and now with treble soft
The red-breast whistles from a garden-croft;
And gathering swallows twitter in the skies.
Мэг Мэррилис Джон Китс
Старая Мэг, она была цыганкой,
И возле Мавров жила стороной:
Ее ложем был темный вересков дерн,
И ее дом был везде, вне дверей.
Ее яблоком была чернота ежевики,
Ее смородиной - ракитников гроздья;
Ее вином - роса белой розы и дикой,
Ее книгой склеп церковного двора.
Ее Братья были скалистые холмы,
Ее Сестры лиственницы древ—
Наедине с ее великою семьей
Она жила, как ей того хотелось.
Нет завтрака ей многие утра,
Нет ей обеда многие полудни,
И вместо ужина она б смотрела
Глазами твердыми супротив Луны.
Но в утро каждое из цвета жимолости
Она плела себе гирлянды,
И ночью каждой темый скальный Тис
Она вила и, словно, песни пела.
И пальцами старинными и мглистыми
Она плела Ковры Безумности,
И отдавала их тем Посетителям,
Кого ждала возле Ветвистых Теней.
Старая Мэг была храбра, что Королева Маргарита
И высока, что Амазонка:
Накидку красную любила брать она;
Скрывала патлы за беретом.
Покоит Бог ее шальные кости где-то -
Она погибла давным-давно в агонии!
MEG MERRILIES
BY JOHN KEATS
Old Meg she was a Gipsy,
And liv'd upon the Moors:
Her bed it was the brown heath turf,
And her house was out of doors.
Her apples were swart blackberries,
Her currants pods o' broom;
Her wine was dew of the wild white rose,
Her book a churchyard tomb.
Her Brothers were the craggy hills,
Her Sisters larchen trees—
Alone with her great family
She liv'd as she did please.
No breakfast had she many a morn,
No dinner many a noon,
And 'stead of supper she would stare
Full hard against the Moon.
But every morn of woodbine fresh
She made her garlanding,
And every night the dark glen Yew
She wove, and she would sing.
And with her fingers old and brown
She plaited Mats o' Rushes,
And gave them to the Cottagers
She met among the Bushes.
Old Meg was brave as Margaret Queen
And tall as Amazon:
An old red blanket cloak she wore;
A chip hat had she on.
God rest her aged bones somewhere—
She died full long agone!
Строки Русалочьей Таверны Джон Китс
Души Поэтов, ушедшие и мертвые,
Каков был вам Элизиум знаком,
Поля отрадные иль мох каверн,
Они вернее ли Русалочьей Таверны?
Вам ли выпить лучше участь не дана,
Чем бокал Канарского домашнего вина?
Или фрукты Райские знакомы,
Слаще этих тонких пирогов
Из оленины? О добрейшие из блюд!
Верно ли, как смелый Робин Гуд
Мог бы, с девою своею Мэриан,
Из рога пить и кидать поклоны.
Я прослышал то на днях,
Прочь слетела вывеска моя,
Куда пропала не узнали, пока
Старое перо астролога
На шкурах начертаний не придало,
Считая вас замеченными в славе,
Под новым старым знаком,
Цедящими нектары божества,
И молящими со вкусом сладким
Русалку в знаке Зодиака.
Души Поэтов, ушедшие и мертвые,
Каков был вам Элизиум знаком,
Поля отрадные иль мох каверн,
Они вернее ли Русалочьей Таверны?
LINES OF THE MERMAID TAVERN
BY JOHN KEATS
Souls of Poets dead and gone,
What Elysium have ye known,
Happy field or mossy cavern,
Choicer than the Mermaid Tavern?
Have ye tippled drink more fine
Than mine host's Canary wine?
Or are fruits of Paradise
Sweeter than those dainty pies
Of venison? O generous food!
Drest as though bold Robin Hood
Would, with his maid Marian,
Sup and bowse from horn and can.
I have heard that on a day
Mine host's sign-board flew away,
Nobody knew whither, till
An astrologer's old quill
To a sheepskin gave the story,
Said he saw you in your glory,
Underneath a new old sign
Sipping beverage divine,
And pledging with contented smack
The Mermaid in the Zodiac.
Souls of Poets dead and gone,
What Elysium have ye known,
Happy field or mossy cavern,
Choicer than the Mermaid Tavern?
Примечание:
Таверна «Русалка» — таверна на Чипсайде в Лондоне в елизаветинскую эпоху , расположенная к востоку от собора Святого Павла на углу Фрайдей-стрит и Бред-стрит. Здесь располагалось так называемое «Братство сиреневых джентльменов», питейный клуб, собиравшийся в первую пятницу каждого месяца, в который входили некоторые из ведущих литературных деятелей елизаветинской эпохи, в том числе Бен Джонсон , Джон Донн , Джон Флетчер и Фрэнсис Бомонт , Томас Кориат , Джон Селден , Роберт Брюс Коттон , Ричард Кэрью , Ричард Мартин и Уильям Стрейчи . Сложилась популярная традиция, согласно которой в эту группу входил Уильям Шекспир , хотя большинство ученых считают это маловероятным.
Википедия
Робин Гуд Джон Китс
ДРУГУ
I
Нет! дни оные ушли бесследно
И их часы стары и блеклы,
И их минуты схоронимы полно
Под вниз-протоптанною пеленой
Из листьев и много-звучных лет:
Много раз обложки две зимы,
Студили Север, и охладив Восток,
Сзывали бури на идущий праздник
Для шепотков лесной побратии,
Когда не ведали ни ренты, ни аренды.
II
Нет, горна звуков больше нет,
И тетивы поющей больше нет;
Безмолвен роговый призыв
Вдоль пустошей и вдоль вершин;
Нет больше полу-лесьев смеха,
Где половину возвращает Эхо
Некому люду, что дивится слышать
Фиглярство, глубоко в лесной глуши.
III
Во время справедливое Июня
Ты ступаешь с солнцем иль луной,
Иль звездам семерым простить тебя,
Или полярному лучу вести тебя;
Но, может, ты не видел никогда
МалОго Джона, иль Робина бывалого;
Как ни один из удалого клана
Ты по банке опустелой не стучал
Некий охотницкий напев, пока
Он путь зеленый свой запутывал
К хозяйке славной Мерримент,
Вниз, возле угодьев Трент;
Для чего веселый ставил он навет
Воззвестником острейших вкусов эля.
IV
Пропал веселый листьев шум;
Пропала песня Гамелина;
Пропал разбойник с кистенем,
Таящийся в прохладной тени;
Все пропало и все прошло!
И если должен появиться Робин
Внезапно из могилы торфяной,
И если должно видеть Мариан
Еще разок ее лесные дни,
Она б рыдала, его они б с ума свели:
Он б проклял каждым из своих дубов,
Груженных возле корабельных доков,
В трухе гнилой на солянЫх морях;
Она б рыдала, что ее лесные пчелы
Ей не поют - вот странно! этот мед
Не получить без крупных денег!
V
То было: так дайте нам воспеть,
Честь натЯжной старой тетиве!
Честь звонкую бисерному рогу!
Честь лесам непроторЕнным!
Честь зелени Линкольна!
Честь лучникам и их умению!
Честь малому и тугому Джону,
И лошади, на коей восседал он!
Честь смелому РобИну Гуду,
Сны видящему на лесной подлоге!
Честь славной деве Мариан,
И всему Шервудскому клану!
Хоть дни их перед нами пробежали,
Двоим нам дайте бремя перенять.
ROBIN HOOD
BY JOHN KEATS
TO A FRIEND
I
No! those days are gone away
And their hours are old and gray,
And their minutes buried all
Under the down-trodden pall
Of the leaves of many years:
Many times have winter's shears,
Frozen North, and chilling East,
Sounded tempests to the feast
Of the forest's whispering fleeces,
Since men knew nor rent nor leases.
II
No, the bugle sounds no more,
And the twanging bow no more;
Silent is the ivory shrill
Past the heath and up the hill;
There is no mid-forest laugh,
Where lone Echo gives the half
To some wight, amaz'd to hear
Jesting, deep in forest drear.
III
On the fairest time of June
You may go, with sun or moon,
Or the seven stars to light you,
Or the polar ray to right you;
But you never may behold
Little John, or Robin bold;
Never one, of all the clan,
Thrumming on an empty can
Some old hunting ditty, while
He doth his green way beguile
To fair hostess Merriment,
Down beside the pasture Trent;
For he left the merry tale
Messenger for spicy ale.
IV
Gone, the merry morris din;
Gone, the song of Gamelyn;
Gone, the tough-belted outlaw
Idling in the "gren; shawe";
All are gone away and past!
And if Robin should be cast
Sudden from his turfed grave,
And if Marian should have
Once again her forest days,
She would weep, and he would craze:
He would swear, for all his oaks,
Fall'n beneath the dockyard strokes,
Have rotted on the briny seas;
She would weep that her wild bees
Sang not to her—strange! that honey
Can't be got without hard money!
V
So it is: yet let us sing,
Honour to the old bow-string!
Honour to the bugle-horn!
Honour to the woods unshorn!
Honour to the Lincoln green!
Honour to the archer keen!
Honour to tight little John,
And the horse he rode upon!
Honour to bold Robin Hood,
Sleeping in the underwood!
Honour to maid Marian,
And to all the Sherwood-clan!
Though their days have hurried by
Let us two a burden try.
Ода Аполлону Джон Китс
В западных твоих палатах золотых,
Когда ты высишься в своих покоях,
Барды, что некогда возвышЕнно иствовали
Отважным подвигам, и судьбу благословляли,
С жаром вьют свои адамантиновые лиры,
Чьи струны чистые лучи, и мерцают солными огнями.
Вот Гомэр, вот он своими нервными руками
Бьет по звенящей арфе о войне,
И даже запада миролюбивость стает,
Когда в долине говорят литавры:
Но, самый напряженный создает здесь интерес,
Его душа, что вся исходит обновленными глазами.
Потом, чрез Храм обширный твой, лиричною волной
Идет величественный, нежный тон Маро лиры:
Душа отрадная для каждого акцента состоит, -
В восторге состоит, — дышать не смея,
Пока он говорит о горе в круге погребального огня.
Это ужасное затишье снова;
В приказе замерли светила;
Беззвучны лАвровые пэры,
Ни движимы, пока окончится высокая строка,
Ни движимы, пока раскаты грома Мильтона сойдут,
И оставят снова терзающие небеса для их покоя.
Ты повелишь Шекспиру сделать взмах,
И сразу наперед выходят
Страстотерпцы - теребящий хор -
И каждый вибрирует струной,
Что совпадение берет с характером его тирана,
И из Господских уст их изливают вдохновенные слова.
Серебристую литавру Спэнсэр дует,
И, как ноты его маршей к тишине бегут,
От девственного хора истекает
Гимн в честь непорочной Добродетели.
То стыло! Дикие напевы от Эольской лиры
Чаруют нежно воздух, и сотрясающе уходят в даль.
Следом Тассо твоего числА и ноты
Плывут средь благостного воздуха,
Юность наставляют от праздной дремотЫ,
Их вдохновляют с Пастырского лаза: -
Потом вкруг струн его персты берут движение,
И плавят душу до жалости и до любви.
Но когда Ты единимый с Девятью,
И силы все от гимнов в сочетании,
Здесь мы воспринимаем на Земле:
Погибшие тона, что наполняют воздух,
И очаровывают слух вечерней красотой,
От Тебя, Бог великий Бардов, небесное вбираем их рождение.
ODE TO APOLLO
JOHN KEATS
In thy western halls of gold
When thou sittest in thy state,
Bards, that erst sublimely told
Heroic deeds, and sang of fate,
With fervour seize their adamantine lyres,
Whose chords are solid rays, and twinkle radiant fires.
Here Homer with his nervous arms
Strikes the twanging harp of war,
And even the western splendour warms,
While the trumpets sound afar:
But, what creates the most intense surprise,
His soul looks out through renovated eyes.
Then, through thy Temple wide, melodious swells
The sweet majestic tone of Maro's lyre:
The soul delighted on each accent dwells,—
Enraptur'd dwells, — not daring to respire,
The while he tells of grief around a funeral pyre.
'Tis awful silence then again;
Expectant stand the spheres;
Breathless the laurell'd peers,
Nor move, till ends the lofty strain,
Nor move till Milton's tuneful thunders cease,
And leave once more the ravish'd heavens in peace.
Thou biddest Shakspeare wave his hand,
And quickly forward spring
The Passions — a terrific band—
And each vibrates the string
That with its tyrant temper best accords,
While from their Master's lips pour forth the inspiring words.
A silver trumpet Spenser blows,
And, as its martial notes to silence flee,
From a virgin chorus flows
A hymn in praise of spotless Chastity.
'Tis still! Wild warblings from the Aeolian lyre
Enchantment softly breathe, and tremblingly expire.
Next thy Tasso's ardent numbers
Float along the pleased air,
Calling youth from idle slumbers,
Rousing them from Pleasure's lair:—
Then o'er the strings his fingers gently move,
And melt the soul to pity and to love.
But when Thou joinest with the Nine,
And all the powers of song combine,
We listen here on earth:
The dying tones that fill the air,
And charm the ear of evening fair,
From thee, great God of Bards, receive their heavenly birth.
La Belle Dame Sans Merci Джон Китс
LA BELLE DAME SANS MERCI: A BALLAD
(ПРЕКРАСНАЯ ДАМА БЕЗ МИЛОСЕРДИЯ: БАЛЛАДА)
О, что взяло тебя, о рыцарь верный,
Одному во бледности грустить?
Теперь осока в озере поблекла,
И птиц для пенья не найти.
О, что взяло тебя, о рыцарь верный,
Так изможден и сломлен горем?
Для белок тут зерна полно,
И урожай давно уж собран.
Я вижу лилию в твоем челе,
С тоскою влажен и с грозою болен,
И роза тусклая с твоих ланит
Быстрее никнет.
Я встретил даму на медах,
Весьма прекрасна - фейское дитя,
Ей влас был долог, ее ступня легка,
И взор ее был дик.
Я вил гирлянд для ейной головы,
И ей браслет, и ароматов зону;
Она меня глядела словно от любви,
И даровала сладкий стон.
Я брал ее на гордого коня,
И видел ничего в прошедшим дни,
Походкой длинной заводила пляс, и пела
Песни Фей.
Она искала корни и нектар,
И дикий мед, и манны-перелив,
И верно в нареченьях странных молвила:
«Люблю тебя Я правдой!».
Она брала меня в Эльфийский грот,
И там горька над ранами вздыхала,
И там ее Я дикий взгляд смыкал
Над поцелуем в лоб.
И там она меня клонила в сон,
И там дремал - Ах! горе! - Ах! было горе!
Последний сон, который Я мечтал
На хладной вышине холмов.
Я видел бледных королей и принцев,
Бледных воителей, смертью были бледны;
Они твердили: «La Belle Dame sans Merci.
Тебя возьмут оковы!»
Я видел гладные уста и сумрак,
С грозящим ужасом сползали широко,
И Я очнулся тут, и обретал себя,
На хладной вышине холмов.
Вот оттого судьба моя теперь,
Одному во бледности грустить,
К всему, осока в озере поблекла,
И птиц для пенья не найти.
LA BELLE DAME SANS MERCI: A BALLAD
BY JOHN KEATS
O what can ail thee, knight-at-arms,
Alone and palely loitering?
The sedge has withered from the lake,
And no birds sing.
O what can ail thee, knight-at-arms,
So haggard and so woe-begone?
The squirrel’s granary is full,
And the harvest’s done.
I see a lily on thy brow,
With anguish moist and fever-dew,
And on thy cheeks a fading rose
Fast withereth too.
I met a lady in the meads,
Full beautiful—a faery’s child,
Her hair was long, her foot was light,
And her eyes were wild.
I made a garland for her head,
And bracelets too, and fragrant zone;
She looked at me as she did love,
And made sweet moan
I set her on my pacing steed,
And nothing else saw all day long,
For sidelong would she bend, and sing
A faery’s song.
She found me roots of relish sweet,
And honey wild, and manna-dew,
And sure in language strange she said—
‘I love thee true’.
She took me to her Elfin grot,
And there she wept and sighed full sore,
And there I shut her wild wild eyes
With kisses four.
And there she lull;d me asleep,
And there I dreamed—Ah! woe betide!—
The latest dream I ever dreamt
On the cold hill side.
I saw pale kings and princes too,
Pale warriors, death-pale were they all;
They cried—‘La Belle Dame sans Merci
Thee hath in thrall!’
I saw their starved lips in the gloam,
With horrid warning gap;d wide,
And I awoke and found me here,
On the cold hill’s side.
And this is why I sojourn here,
Alone and palely loitering,
Though the sedge is withered from the lake,
And no birds sing.