- Как же, позвольте?.. Он служил в очистке…
- Я его туда не назначал.
М.А. Булгаков.
Когда в вестибюле я прохожу мимо стоящей группы людей, то чувствую за спиной несколько пар глаз, устремлённых мне вслед. Больше всего опасаюсь теперь того, что вся эта история пагубно отразится на моих новых подчинённых, тщательно присматриваюсь к ним, а они в свою очередь следят за мной. Выходя из здания, я невольно замечаю многочисленные силуэты в окнах, которые тотчас прячутся за занавеской, стоит только поднять голову. Чёрт меня дёрнул согласиться на эту авантюру, но обо всём по порядку…
Три дня назад меня назначили руководить нашим филиалом в этом провинциальном городке, вместо внезапно неизлечимо заболевшего Трелехова, неизменно на протяжении нескольких лет бывшего на хорошем счету в управляющей компании. Однако в последние время что-то испортилось в, казалось, отстроенном механизме и предприятие это испытывало большие проблемы с ключевыми показателями, несмотря на квалифицированный штат и наличие солидных контрактов. Сразу стало ясно, наступил глубокий кризис, раз в командировку отправился сам генеральный. Я же должен был сопровождать его в этой злосчастной поездке, в ходе которой предполагалось объявить о моём назначении и представить коллективу. Изначально нас встретила секретарь, Валентина Ивановна, весьма положительная женщина предпенсионного возраста, но невероятно запуганная, как мне показалось при встрече. От неё-то я и узнал впоследствии подробности всей этой истории. Но опять перескакиваю, за что прошу извинить уважаемого читателя.
Предшественник мой Надим Надирович Трелехов был старше меня на несколько лет и с самого начала вёл себя немного странно. Он почти постоянно находился в своём кабинете, изредка принимая кого-нибудь из подчинённых. Просторный кабинет его, а теперь этим кабинетом предстояло пользоваться мне, был оборудован всем необходимым для жизни, вплоть до посуды, вместительного холодильника и удобного раскладного дивана. К кабинету примыкали ещё два маленьких помещения: одно было оборудовано под санузел с душевой кабиной, в другом располагались комплексный спортивный тренажёр, гантели, штанга и турник. Трелехов был сверхестественный нелюдим и внушал окружающим скорее неприятные чувства. В те редкие моменты, когда он плавно плыл по коридору предприятия, случайные сотрудники спешили побыстрее скрыться в своих помещениях.
Первое время, однако, никаких подозрений не возникало, и что это был за человек, никто не разобрался. Сначала даже ревностно и буквально выполняли распоряжения и принимали все нововведения на веру, надеясь на положительные результаты. А нововведений с каждым днём становилось больше и больше, но часто выглядели они всё нелепей. Коллектив терпеливо ждал результатов, только итоги деятельности руководителя становились хуже некуда. «Давно надо было бы взбунтоваться, - сказала мне впоследствии по секрету Валентина Ивановна, - да уж какой невероятной и иррациональной поддержкой он пользовался в Москве». Чем хуже, казалось, шли дела, тем чаще печатали в местной газете красочные статистические данные, а заместители на рабочих встречах с коллективом рассказывали сотрудникам о достигнутых успехах.
Но размах бурной деятельности моего предшественника не ограничивался филиалом. В это время он, гад, изобрёл ещё одну штуку. Если где-нибудь на смежном предприятии случалась более или менее заметная промашка, Трелехов тут же строчил письмо в управляющую кампанию. Собственно, ничего по делу он не предлагал. Как-то на предприятии N никак не получалось отладить новый опытный агрегат, сулящий прорывные перспективы, и из-за этого невозможно было запустить серийное изготовление. И тут прилетает инициатива в Московский офис: раз руководство предприятия не справляется с поставленной задачей, то требуется скорее собрать конференцию с привлечением широкого круга специалистов и обсудить причины, проблемы, теории, предложения, выработать план. Трелехов даже готов был курировать предприятие, если бы ему доверили. Запустили в работу уже соответствующее указание, и так оно и случилось бы, если бы не эта история.
Что сразу смутило коллектив, это полное отсутствие личной жизни моего предшественника и привязанность к своему кабинету. Утверждают даже, что он всегда оставался ночевать на рабочем месте. Необходимые вещи: еду, напитки, другие мелочи, заказывала Валентина Ивановна. Но самое интересное заключалось в том, что, наряду с обычными покупками Трелехов требовал заказывать ему в каких-то необъяснимых количествах почти вышедшие из употребления и становящиеся редкостью спички: десяток упаковок по десять коробков каждый день. Странность эта смущала немногих посвящённых в тайну. Однажды моя новая помощница решила проявить инициативу, она уже не помнит почему, то ли с целью сделать удобнее руководителю, то ли чтобы сэкономить и купила вместо спичек пару одноразовых зажигалок. Какой же разразился жуткий скандал. Трелехов рвал на себе волосы, бегал по кабинету и неистово вопил, неужели так сложно обеспечить то, что он требует. Доведённая до слёз в тот день Валентина Ивановна уже не могла исправить ситуацию и за спичками послали кого-то другого, но вследствие скандала весь коллектив узнал о подозрительном пристрастии моего предшественника. То, что раньше было тщательно скрываемой тайной, теперь стало достоянием общественности, а наших людей, как водится, хлебом не корми, дай только посплетничать. Каждый начал судачить да рядить, зачем Трелехову такое количество спичек, и что он с ними делает. Выдвигались версии одна нелепее другой. Сторонники первой из них сплотились вокруг объяснения, что Трелехов готовит ночной поджог предприятия, вторые яростно отстаивали точку зрения, что спички должны скоро подорожать, и тогда их можно будет выгодно продать. В пользу этой версии следует сказать, что с прилавков маленького городка, живущего слухами, действительно вскоре стали пропадать спички. Но тем не менее все высказанные версии разбивались об один неопровержимый факт: купленные накануне коробки утром оказывались пустыми в мусорной корзине.
Видимо, скандал не прошёл бесследно для самого Трелехова. После столкновения с секретарём он заперся в своём кабинете и не выходил оттуда. Сначала этого не заметили, успокаивая Валентину Ивановну, затем не обратили внимания, так как и раньше не часто видели Трелехова. Но наступил вечер следующего дня, а руководитель по-прежнему не появлялся и вообще не проявлял признаков жизни. В конце концов, могли быть у человека свои причины вспылить, подумала верная секретарь и, проглотив обиду, робко постучала в закрытую дверь, чтобы поинтересоваться, всё ли хорошо. В ответ раздался какой-то недовольный и, как показалось Валентине Ивановне, животный рык. В тот день решили больше не беспокоить Трелехова и ежедневные покупки оставили на столике перед дверью кабинета. Утром с каким-то облегчением заметили их пропажу. Так продолжалось несколько дней, оставляемые покупки к утру исчезали, подобно тому как исчезают с алтаря жертвоприношения, припасённые первобытным племенем для капризного божества. Тем временем дела на предприятии шли всё хуже, и это было бы ещё половиной беды, но отчёты в управляющую кампанию не поступали, и бесконечно так продолжаться не могло.
Наше появление на предприятии совпало с моментом, когда взволнованный коллектив решил писать докладную в Москву о происходящих странных событиях. Валентина Ивановна вспоминает, как к главному входу подкатила наша чёрная Audi с затонированными стёклами. Из неё вышел солидный человек в светлом костюме, первое время неуверенно осмотревшийся по сторонам, а затем, резко выдохнув, решительно прошедший внутрь. Это был директор нашей управляющей кампании, привезший меня знакомиться с сотрудниками. Я робко следовал за ним, он же бодро поднялся на второй этаж, когда моя новая знакомая почти выбежала нам навстречу с противоположного конца коридора. Жалко было видеть эту женщину, которая нервно заламывала руки и не могла проронить не слова. Наконец, Валентина Ивановна бросилась на грудь директора и заплакала. Потребовалось немалое время, чтобы успокоить её, после чего она согласилась проводить нас. Мы шли к кабинету Трелехова в какой-то оглушающей тишине, разрываемой только стуком каблуков, отражающимся эхом от мрачных стен. Предприятие будто вымерло, и на протяжении этих нескольких десятков секунд, я не заметил ни одного сотрудника. Достигнув двери кабинета, мы скоро выяснили, что открыть её нет никакой возможности, так как ключ был вставлен с обратной стороны. Изнутри доносились то какое-то сопение, отдалённо напоминающее поросячье хрюканье, то чавканье и постанывание голодного пса, расправляющегося с бараньей ногой. Становилось очевидным, что придётся взломать кабинет. Пока разворачивались описываемые события, испуганный народ вылез из своих нор и начал робко и бессловесно скапливаться за нашими спинами. Когда позвали плотника, и дверь поддалась, толпа, подхватив нас, бурной рекой влилась в слабоосвещённый кабинет Трелехова, но тут же отпрянула обратно, расплёскиваясь в стороны к окнам и стенам. Все в ужасе смотрели на открывшуюся картину: наиболее впечатлительные женщины начали рыдать, и даже некоторые мужчины несколько раз перекрестились. За своим столом в когда-то белой, а теперь засаленной и помятой, расстёгнутой до пупа рубахе, всклокоченный и небритый сидел Трелехов и, не обращая внимания на присутствующих, причмокивая, обсасывал спички и запивал их коньяком. На заднем плане вдоль стен стояли шкафы с раскрытыми и кое-где оторванными дверцами, а на полках в беспорядке валялись груды растерзанных спичечных блоков.
Растерянность и шок овладели всеми. Уничтоженный увиденным, не помню, как я покинул этот ужасный кабинет, как в смирительной рубашке увозили Трелехова, как он кричал, что поставит всех «на попа» и требовал созвать общее собрание предприятия, как уехал директор, в спешке пожав мне руку и пожелав удачи, как молчаливо расходился коллектив. Очнулся я сидящим за столом для совещаний, около меня суетилась Валентина Ивановна, и, протянув мне стакан с каким-то тошнотворным снадобьем, сама залпом опустошила другой.
- Вас как зовут? - спросила она, глядя мне в глаза.
Я назвался, и Валентина Ивановна представилась в ответ. Так мы познакомились, после чего она мне в красках поведала всю историю Трелехова на этом предприятии. Она рассказывала мне долго, всё более успокаиваясь, как будто облегчая в процессе свою добрую душу. Я слушал её и слушал, не перебивая, не задавая вопросов, одновременно воскрешая увиденную страшную картину. Звериный вид руководителя никак не соответствовал образу того человека, знакомого мне по нескольким случайным встречам ранее. Я старался припомнить, как давно мы могли видеться, и мне это не удавалось. Возникший образ абсолютно отрешённого существа заставлял меня задуматься о том, как давно произошла с ним эта роковая перемена. В моем сознании никак не могла уложиться мысль, что настолько больной человек мог управлять предприятием, принимать решения, и ни руководство, ни коллеги не замечали состояния Трелехова. Должно быть, одних устраивала лояльность подчинённого и безропотная готовность выполнять любые поручения, другие боялись возразить и брали под козырёк указания сумасшедшего. Решив так, я размышлял над тем, чем мы в сущности лучше этого несчастного, руководимого больным сознанием, если мы в трезвом уме готовы мириться с любым идиотизмом юродствующих подчинённых или самодуров от власти, предать и сжечь себя, потерять самоуважение, позволить высосать нас без остатка. Я пытался понять, где находится тот предел человеческого терпения, который может заставить людей опомниться, размышлял об этом, придумывая всевозможные объяснения случившегося и тут же сам отвергая их, как недостойные цивилизованного общества, бесконечно задавал себе одни и те же вопросы, искал удовлетворившие бы меня ответы и… Никак не мог их найти.