Он продавал мицелий вешенки,
Держал корову и утят,
И скромно начинался с вешалки
Его простой домашний театр
С женой, детьми и телевизором
И разговорами про крыс,
И ненавистными сюрпризами,
Которые подносит жизнь,
С дурными сглазами и порчами,
Что на него соседи шлют,
С судьбой глухой и неразборчивой,
Что бороздит его уют.
Он был главой администрации,
Но, как звезда передовиц,
Был часто пользуем застранцами
Ступенькой выше местных птиц.
И вечерами, сидя с книгою
Про голубой архипелаг,
Он осенял столетник фигою
И бормотал примерно так:
"Скажите, господа романтики,
Когда же станет стыдно вам
Завёртывать в цветные фантики
Весь этот бесполезный хлам?
Доколе сказками несносными
Вы будете смущать умы
И лезть с придуманными вёснами
В разгар всамделишной зимы?!
Неужто ваша безответственность
И впрямь не ведает границ,
И рады вы, когда посредственность
Пред вами распростёрта ниц?
Да, жил и я в мечтах возвышенных
Тому назад лет двадцать пять,
И плыл, и пел в цветеньях вишенных,
Лаская радужную прядь.
Склонялось небо зачарованно
(Как мне казалось, дураку)
Над полубогом-полуклоуном,
Что падал в рожь на всём скаку,
И рядом с приозёрной лужею
Тритонов целовал взасос
Или с цикадой неуклюжею
В игру Природы лепту нёс,
Горланя - хорошо ли, плохо ли -
Чудные гимны муравы,
Но сладко мне берёзы хлопали
Ладошками своей листвы.
Мир был большой и удивительный,
И безусловно, в доску свой.
Но кто-то сильный и решительный
Мне жребий приготовил злой.
Без катаклизма, без аварии,
А подло так, исподтишка,
Меня как будто враз состарили,
И истончилась вмиг кишка.
Исчезли дали беззаботные,
Поэзы облачных вершин,
И безобразные животные
Пришли пастись на склон души.
Ажурные дороги юности
И потайные тропы грёз
Булыжным камнем кто-то вымостил
И всё, что мог, стащил и свёз,
Оставив серое убожество
Двух-трёх плантаций, где как раб
Я занимаюсь труположеством,
Своей трухой снабжая штаб
Теней, моих ли, чьих-то, знамо ли,
Голодных духов давних дел,
Что здесь прошли и в Лету канули
И в тёмной зацвели воде,
И проросли дурными всходами
На незнакомом берегу.
Всё то, что боги мне недодали,
Они надёжно стерегут.
О, беспощадный паркер Фатума!
О, бюрократия небес!
В глубинах звёзд и в ядрах атомов
Отражены наш рост и вес.
И тех, кого находят лёгкими,
Дотошно взвесив на весах,
Казнят проклятьями далёкими,
Что, право, хуже, чем тесак.
И тут уж, хочешь - вошью на стену,
А хочешь - волком на Луну,
Всяк у вершины скажут - <<Здрасьте вам!
Сизиф, пожалуйте ко дну.>>
Знать, в Книге Жизни пятна белые
Ни зачеркнуть, ни замолить.
Осталось (что я, блин, и делаю)
Взять сигарету и налить..."
Он пил и взглядом мутно-каменным
Скользил сквозь толщу стен и лет
И видел именины мамины
И свой любимый арбалет,
И на двоих одно печение,
И звёзды в небе далеко,
И непонятное свечение,
Что грело ласково его.
А за окном цвели растения,
Животных двигались стада,
И по закону тяготения
На землю падала вода.
Вновь убаюкав председателя
Предбанника гнилой доской,
Она ему, хвала Создателю,
Дарила до утра покой.
И, в соответствии с законами,
Угрюм, растрёпан, нетверёз,
Он превращался в кресле сломанном
В довольно каверзный вопрос.