Все эти олимпы не выше седьмого холма,
А этот солярис не больше, чем Мёртвое море.
Но что нам опасность, ведь мы осторожны весьма,
И мало желающих встретиться с нами в дозоре.
Утоптаны нивы - народ голосует за хлеб.
Их завтра покроют асфальтом - всё грязи поменьше.
Художник нашёл свою музу. К несчастью, он слеп.
А зрячие хором горланят: "Раздень же, раздень же!"
Есть общее в этих порывах элиты и масс,
И мы культивируем сходство с особенным тщаньем.
Чтоб голос элиты не умер в печёнках у нас,
Чтоб голос народа не путали с чревовещаньем.
Чтоб наш горизонт дотянулся до дивных краев,
Где бродят и ластятся толпы скучающих янки.
Хотя, если честно, и он уж настолько хренов,
Что давит на головы многим с утра после пьянки.
Сильней только небо, пожалуй, гнетёт, но его
Считают давно потолком в коммунальной квартире.
Оно, говорят, высотою два сорок всего,
И лишь управдом утверждает, что метра четыре.
Да наши икары, бездумно ползущие вверх,
Где их ожидает разряд электрической люстры.
...И снова темно, под ногами растерзанный стерх,
А мне достаётся нелепая роль Заратустры.
Но я-то хотел, я пытался совсем не о том.
Как можно запихивать в лампочку искру-то Божью!
И сладкой иронией разве исправишь потом
Напиток, однажды испорченный горькою ложью.