ПЛАЧ ИКАРА
Complainte d’Icare
Любителям шлюх всё равно,
счастливая, спокойная или сытая,
но руки мои делают только одно,
пустой воздух сотрясают скрытно.
Благодаря дивным звёздам,
что пылают в глубине небес,
в моих глазах сияет грозно
память солнечных чудес.
Смотрю на конец и начало востока,
где медленно вращаются небеса.
Поднимаюсь под взором неизвестного ока
и чую, как крылья мои покидают телеса.
Опалённый красой созвездия,
я блаженства совсем не узнаю.
Вот дам имя своё этой бездне,
что знает смерть и могилу мою.
ОБИЖЕННАЯ ЛУНА
Lune offensee
Наши отцы поклонялись луне на зло всем.
Звёзды в милых платьях шли за ними в изумлении
с голубых высот страны в светлый гарем.
Там была древняя Синтея, свет моего уединения.
Это счастье — видеть любовников в её постели,
сверкая во сне прохладной эмалью своих зубов.
Поэт разбивает лоб о проблемы в своей колыбели,
как гадюки сцепляются, попав на травяной покров.
Ты проходишь, как и прежде, по сумеркам до утра,
в своём жёлтом плаще и тайной походкой,
чтобы целовать увядшую Эндемиона благодать.
Я вижу твою мать, этого нищего века дитя,
склоняющую над своим зеркалом лицо украдкой,
искусно припудривая грудь, которая вскормила тебя.
ПУСТОТА
Vide
Пустота Паскаля была с ним и ночь и день.
Это всё бездна, действие тоски, мечты и слова!
Это поток штормового ветра паники, а я мишень,
мои волосы встали вертикально снова.
Вверху, внизу, кругом пустыня и бездна,
пугают неотразимые просторы в тишине.
Многообразный кошмар без выхода с места
Бог прослеживает своей рукой в темноте.
Я боюсь сна, как боятся глубокой ямы.
Я вижу только бесконечность в каждом окне,
в смутном ужасе, если кто это знает.
Мой дух преследует стресс головокружения,
завидует любой неподвижности везде,
чтобы никогда не убегать от числа и бытия!
ЗАКАТ РОМАНТИЗМА
Coucher de soleil du romantisme
Как прекрасно новое солнце при восходе,
оно вспыхивает своим приветствием, как взрыв!
Счастливые встречают это чувство благороднее,
чем сон в глазах, когда заката следует порыв.
Помню, я видел цветок, фонтан, борозду,
сердце билось под взглядом обморочным.
Бежим, ещё не поздно, к горизонту, на звезду,
поймаем луч косой, летящий, беспорочный.
Напрасно преследую призрака Бога.
Ночь установила власть свою,
полная дрожь и мрачный холод,
запах гробницы тянет в тени,
по краю болота, шатаясь, идут,
редкие жабы и мокрые слизни.
СПОКОЙСТВИЕ
Calme
Потерпи, печаль моя, и помолчи.
Ты просила, вот она, ночь, впадает в дремоту.
Тёмная атмосфера окутала холмы,
принося одним мужчинам покой, а другим заботу.
В то время мерзкое человеческое множество
с угрызением совести играет в удовольствия.
Мучительно под плетью радости и безжалостно,
приходит грустная печаль из дальней области.
Дай руку мне. Смотри, вот утерянные годы
свисают с балкона из-под старой попоны,
улыбаясь, вырываются из водной пучины.
Под какой-то аркой умирающий свет дрожит,
а длинный саван, тянущийся с востока, спит,
слушай, дорогая, как наступает тишина в ночи.
УОРНЕР
Le Warner
Каждый мужчина несёт своё имя,
у него в душе живёт ядовитая змея.
Восседая на своём троне, он говорит
«Хочу» или «Нет!», а потом уже кричит.
Зафиксируй неподвижный взгляд.
Никси, или Сатиресс, произносит:
«Думай о своём долге — и будешь рад».
Делай детей и сажай деревья свои
там, где будешь вечером. Зуб говорит:
«Полируй мраморный фриз или стихи».
Всё, что он любит, рассматривай своевременно,
никогда не приходит момент такой,
человек не слышит предупреждение мгновенно
этой невыносимой змеи порой.
КРЫШКА
Couvercle
Куда бы он ни шёл по морю или суше,
под палящем солнцем или тёмным небом,
слуга Иисуса, адепт, Цитерия его слушала
и призрачных нищих под сверкающим светом.
Горожанин, или путешественник, или оседлый,
его крошечный мозг быстрый или медленный,
везде человек узнаёт ужас тайны очень близко
и дрожащим глазом смотрит высоко или низко.
Высоко в небе парит мнимая усыпальница,
потолок с подсветкой для оперы и глухие стены,
где каждый актёр ходит по залитой кровью сцене.
Под страхом вольнодумцев отшельник надеется,
на небе чёрная крышка гигантского котла,
под которым бушуем мы, невидимые существа.
ГОЛОС
Voix
Я был высотой с фолиант, а моя кровать
опиралась на книжный шкаф Вавилон.
Там был латинский пепел и греческий прах,
смешались вместе басня, роман, фельетон.
Два голоса твердили уверенно, хитро и беспечно:
«Земля — это пирог, наполненный сладостью».
Это удовольствие вам будет бесконечным.
Аппетит ваш станет сравним необъятности.
Другой сказал: «Путешествуй во сне,
за пределами известного и возможного!»
Он пел, словно бриз с океана ко мне,
как неизвестный призрак, выл ничтожно.
Его ласкающий слух был всё же пугающим.
Тебе я ответил: «Да, мой голос! Гораций!»
Я бы назвал это исходом начинающим,
увы, с тех пор из-за роковых декораций.
Я отчётливо вижу странные миры воображения,
существующие в пустотах без света.
Это восторженная жертва моего зрения,
змеи следуют и скользят по ногам где-то.
Я приветствую с нежностью пророков
пустыни и моря, отдаю им почести.
Плачу на пирах и смеюсь на похоронах,
вкус вина гадкий и полный горечи.
Гляжу в небо и проваливаюсь в ямы,
я часто ложь принимаю за факты.
Голос утешает, сохраняй мечты своими,
сумасшедшие лучше, чем мудрые, упиваются ими.
ЭПИЛОГ
Epilogue
Я тихо взобрался на вершину холма,
откуда город виден был как на ладони.
Чистилище и ад, больницы, публичные дома,
тюрьма, где грех у наших ног цветёт в агонии.
Ясно, что Сатана есть покровитель бед.
Я не плёлся туда, чтоб напрасно поплакать,
как старик, с любовницей своей навек
я жаждал сохранить наслаждения запах.
Сводница может сделать свежими вещи,
если вы ещё спите в утреннем свете
или порхаете в покровах ночного спокойствия.
Гнусная столица, я люблю тебя! Да! Да!
Куртизанки и сутенёры — все ваши удовольствия,
это вульгарная толпа не поймёт никогда.
ОДОБРЕНИЕ УЖАСА
Approbation d’horreur
В этом небе странном и бледном,
похожем на измученную твою судьбу,
в опустошённом сердце летают мысли бегло.
Ответь мне: ты вольнодумец, мать твою?
Ненасытный и жадный
для мутного, неясного неба,
не стони, как Овидий,
изгнанный из рая и Рима.
Расколотые небеса и берега сошлись,
моя гордость отражается в тебе.
Твои облака с трауром унеслись.
Катафалки моей мечты
и ад отражаются в твоём свете,
а сердце радуется от красоты.
НАВЯЗЧИВАЯ ИДЕЯ
Obsession
Великие леса пугают меня, словно громадные соборы.
Ты ревёшь, как орган в душе, осуждённой где-то.
Траурный процесс, где предсмертные хрипы хором
издают звук вашего De Profundis, как эхо.
Я ненавижу океан! Мой разум в его бурной магистрали
видит себя, я слышу громкий смех его морей,
наполненный звуками богохульства и рыданий,
с горьким смехом побеждённых людей.
Ты радовала меня и свою ночную звезду!
Я знаю язык, на котором говорит их свет!
Поскольку я ищу наготу, пустоту и тьму.
Сами тени кажутся, что они от живых,
в полотнах, где тысячи потерянных существ
хотят взглядом спрыгнуть с глаз моих.
МЕЧТА ЛЮБОЗНАТЕЛЬНОГО ЧЕЛОВЕКА
Reve curieux
Ты пробовал когда-нибудь вкусную скорбь?
Ты просил говорить тебе, что ты дерьмо?
В моей душе странная болезнь и смерть.
Ужасные желания соединились в целое одно.
Тоска, надежда и никакой фракционной желчи,
чем больше рокового песка, тем ещё больше
острой и вкусной муки теснилось в моём сердце,
отрывалось от мира и становилось всё дальше.
Я был как ребёнок, жаждущий зрелища,
ненавидел занавеску, как препятствие видеть.
Вот и правда открылась леденящая.
Я умер, ужасное утро окутало меня.
Это всё, что можно было увидеть?
Занавес поднялся, а я ещё ждал тебя.
ПАРИЖСКАЯ МЕЧТА
КОНСТАНТИН ГИС
А Constantine Guys
Reve parisien
Далёкий образ и неясный,
этот страшный пейзаж,
что не видит даже смертный,
проснулся утренний ужас.
Сон полон был чудес и пепелища!
По единственному капризу
открывшегося этого зрелища
я запретил всю эту мазню.
Художник должен гордиться мастерством.
Я наслаждался своей картиной,
очарован был однообразным трудом
из металла, мрамора, воды и глины.
Вавилон лестниц и аркад,
это был бесконечный дворец,
полный бассейнов, и каскад
падающего золота, тусклый цвет.
Тяжёлая катаракта сияла,
как завеса из хрусталя
висит в воздухе, ослепляя,
стены из металла и камня.
Не деревья, а колоннады,
кружили спящие бассейны,
куда смотрели милые наяды,
на себя, как это делают жёны.
По берегам розы в зелени,
голубая раскинулась вода
на краю огромной Вселенной
для миллионов лиг навсегда.
Были неслыханные камни,
волшебная волна тоже была,
я поразился всем увиденным,
огромные дрожали зеркала!
Бесстрастный и молчаливый,
я был под небосводом Ганга,
сыпались сокровища из урны
в бездну алмазного ранга.
Я архитектор сего заклинания,
сделал приручённый океан,
точно по воле моего сознания,
через драгоценный канал.
Всё было глянцевым и ясным,
переливались даже оттенки
чёрной жидкой славы
в кристаллах света и тени.
Ни единой звезды нет и следа
и солнца ровного, низкого в небе,
чтобы осветить чудесные места,
сияющие во внутреннем огне!
Над переменными чудесами
зависла страшная новинка!
Всё для глаз, и ничего ушами,
в тихой вечности была картинка.
Я видел ужасы моей лачуги
и ощутил на себе постыдность,
забота, проникающая в душу,
глаза, отражающие невинность.
Жестокие мрачные удары,
часы пробили полдень,
небо наливалось тенями,
серый мир внезапно онемел.
ЛЕБЕДЬ
Cygne
Андромаха, я думаю только о тебе
около узкого печального ручья,
где безмерно величие вдовьего горя,
зияет на выросшей из твоих слез траве.
Вдруг мою память тронуло что-то,
когда я сел на новую карусель.
Старый Париж исчез куда-то
Быстрей, чем из сердца выходит хмель.
Я вижу мысленно эти хилые кабинки,
груды отёсанных столбов и капителей,
сорняки, массивные глыбы зелёнки,
безделушки на витринах магазинов в пыли.
Там раньше был звериный острог.
На рассвете пробуждался труд,
под ясным небом ремонтники дорог
издавали в безмолвный воздух стук.
Я увидел лебедя, вырвавшегося из клетки на мгновение,
ударяя перепончатыми ногами по сухой почве,
раскрыв свой клюв, в бездонной канаве, воочию,
он волок по твёрдой земле своё белое оперение.
Он судорожно купал в пыли свои крылья,
сердце его рыдало по родным ручьям.
Несчастный, странный, роковой символ,
молния ударила к порывам дождя.
Я вижу тебя, как правду Овидия,
мужик преобразился в напряжении
взглядом к жестокой и ироничной синеве,
обращаясь к богам со своим прошением.
Париж. Ничего в моей тоске не меняется.
Новые гостиницы, брусчатка, строй леса,
старые пригороды, всё стало аллегорией, кажется,
мои воспоминания стали тяжелей, чем небеса.
В Лувре изображение угнетает меня и странников.
Я думаю о большом лебеде, его безумных движениях,
смешных, возвышенных, как у изгнанников,
затем гложут бесконечная тоска и сомнения.
Андромаха, выпавшая из объятий
великого героя, имущество в руках гордого Пирра.
В гробнице экстатическая грация в печали,
это жена Елена и вдова Гектора!
Я думаю о негритянке с чахоткой и голодной,
Которая, не сводя глаз, тащится по грязи в саванне,
ночуя под африканской одинокой пальмой,
за огромной пеленой в густом тумане.
Из потерявших то, что нельзя восстановить
когда-либо, навсегда, кто пьёт их слезы,
сосёт грудь печали волчицы-матери и
тощих сирот увядающих, как мимозы!
Так изгнание моего сердца в лесах,
старая память звучит как стих.
Я думаю о моряках, забытых на островах,
о пленных, побеждённых и о многих других!
ДАЛЕКО ОТСЮДА
Loin d’ici
Это и есть святилище новое,
где милая барышня меня манит,
спокойная и всегда готовая,
со своими пышными грудями.
Её локоть на подушке лежит,
хорошо слышен поток фонтана,
это в комнате Доротея дрожит
от ветра и воды на расстоянии.
Рыдают и смешные поют песни,
чтобы успокоить ребёнка страх,
избалованного, хоть тресни,
с головы до самых пят.
Таким образом своими стихами
её нежные поверхности везде проявляются,
умащённые сладкими духами.
И цветы, грациозно падая в обморок, изумляются.
РАСКОПКИ
Excavation du squelette
Анатомические пласты,
где спят древние книги,
на причалах хорошо видны,
как древние мумии.
Рисунки с гравитацией мастерства
художника из прошлого
передают красоту естества,
несмотря на мрачную тему пошлого.
Видно, как ужасные тайны раскрыты,
содрана кожа с тел мужских,
представлены батраков скелеты,
копающих землю у ног своих.
Крестьяне угрюмые и покорные,
выдавленные из могилы, осуждены.
Зачем они землю роют,
это странный урожай, ты им скажи.
Сгибая свой позвоночник
и каждое бесплотное сухожилие,
фермерский сарай для них сколочен,
труд заполняет заботой идиллию.
Хочешь показаться чистым,
ужасным, жёстким слишком.
Судьба на костяном дворе
может стать неуверенной себе.
Пустота есть предатель,
и смерть всегда лжёт нам,
что где-то есть созидатель,
навсегда новый нашим глазам.
Всегда и везде до вечности
орудуй тяжёлой лопатой, руками,
скреби по лезвию тусклой земли
под босыми, окровавленными ногами.
СЕМЬ СТАРИКОВ
Sept vieillards
Муравьиный город, мечтаний полный,
прохожий на рассвете призрак встречает!
Тайны повсюду, сок течёт, который
в узких венах великого людоеда играет.
Однажды на унылой улице, рано утром,
здания стояли в холоде пассивно.
Берега реки приветствовали вздутым обрывом
и отражали душу актёра декоративно.
Грязно-жёлтый туман затянул пространство,
отправилась утомлённая душа на ночлег,
напрягая нервы, я шёл словно герой по царству,
сотрясаемый барабанной дробью телег.
Старик в лохмотьях продолжал хромать,
отражая цвет дождевого плеска.
Его взгляд побуждал милостыню подать
глазам его из злого блеска.
Можно подумать, что его глазные зрачки
пропитаны желчью, взор находился в холоде.
Его длинная борода жёсткая, похожая на клочки,
торчала, как у Иуды в древнем городе.
Он не сгибался, был сломан его позвоночник.
Сделав резкий прямой угол ногами,
он фиксировал свою линию, тренируя копчик,
принимая неуклюжую форму, перемещаясь шагами.
Треногий ростовщик, или четвероногий больной,
давил ногами мертвецов обезличенных,
пробираясь по снегу и грязи, шёл домой,
враждебный миру и совсем безразличный.
Затем его двойник, тряпки, спина, палка, борода,
никакая черта не отличала его столетнего близнеца.
Они шли в ногу, будто два призрака из барокко,
возникнув из одного ада, бредут до неизвестного конца.
Был ли я участником печально известной игры,
или то был злой шанс, который унижал тебя!
С минуты на минуту я насчитал семерых —
размножений этого зловещего старика!
Кто улыбнётся моей тревоге,
упираясь в неброскую дрожь,
несмотря на их дряхлость в итоге,
каждый из семи монстров был хорош.
Мог бы я дожить до восьмого, ещё одного,
более фатального, неумолимого повторения.
Феникс жуткий с собственным отцом и сыном его.
Я был спиной к этой одержимой процессии исступления.
Пьяный видит вещи удвоенными.
Я ковылял домой, хлопнув дверью, был в ужасе,
больной, лихорадочно обеспокоенный,
израненный тайной, абсурдом снаружи!
Напрасно я пытался взять в руки командование,
все усилия бесполезны, режим бури был таков.
Моя душа, безмачтовая баржа, плясала отчаянно
над каким-то чудовищным морем без берегов!
ПУТЕШЕСТВИЕ
Voyager
Влюблённый в марки и глобус ребёнок готов
приравнять Вселенную к его безмерному желанию.
Как же прекрасен мир в свете прожекторов,
мала и незначительна память в глазах признания!
Как-то отправились мы путешествовать к несчастью,
были наполнены огнём, следуя морским ветрам.
Сердца были переполнены негодованием и страстью,
успокаивая себя навстречу бесконечным волнам.
Мы были рады, когда из-под ног уходила земля,
от ужасов детства, позора и обречения.
Будто в глазах женщины тонула астрология
и опасные духи Цирцеи тиранического значения.
Оглушая собой, чтобы не быть дикими зверями,
с пространством, светом и огненными небесами.
Лёд, что жалил их, палящее солнце выживания
медленно стирали следы своего желания.
Настоящие путешественники всегда уходят,
только двигаются их сердца, как воздушные шары,
они, как свет от судьбы, никогда не уводят,
не зная почему, всегда говорят: «Беги!»
Те, кто свои желания видит в образах облачности,
кто мечтает о безмерной чувственности,
как солдат мечтает о пушках, смещая неясности,
человеческий дух не генерирует глупости.
Подражаем с ужасом волчкам и чашкам,
в своих прыжках и даже во сне одиноко,
любопытство мучает, и мы катимся дальше,
будто ангел хлещет нас на солнце жестоко.
Цель не остаётся прежней, странствуя по судьбе,
и где бы ни находился ты, в каком царстве,
безумная надежда никогда не устаёт и нигде,
она мчится в поисках покоя в воздушном пространстве.
С мостика гремит голос: «Сними кожу с глаз!»
Наша душа следует к острову Икара.
Голос сверху обезумевший зовёт нас:
«Черт, да это камень!»— она кричала.
На каждом острове смотрят дозорные,
судьба обещает своё Эльдорадо.
Воображение, вызывающее обряд оргий,
находит лишь голый риф после торнадо.
Вот бедный любитель химерических песков!
Заковать бы его в кандалы и бросить в море,
это пьяный моряк, открывающий земли веков,
чей мираж наполняет бездну страданием и горем.
Словно старый бродяга, бредёт он по тине,
мечтает голову поднять в ослепительном рае.
Его взгляд завораживает огонь Капуи,
где освещённая свечами его лачуга встречает.
Путешественники носят странные прозвища.
Мы читаем истории в их глазах,
покажите нам воспоминания и сокровища,
чудесные драгоценности из звёзд на небесах.
Желаем путешествовать без пара и парусов!
Проецируйте наш дух на простынях, как полотна,
облегчая скуку тюремных сказок и снов,
ваше прошлое, самый дальний предел горизонта.
Мы видели пляжи с песком,
волны видели, звёзды, а также
бедствия и потрясения, шторм,
нам было скучно, как и раньше.
Великолепие солнечных лучей,
блестит на отмелях фиолетовый цвет,
слава городов меркнет на лоне ночей,
как только угасает солнечный свет.
В наших душах неугомонная тоска
погрузилась в отражение пламени неба.
Самые величайшие сцены, богатые города
без приманок влекли нас на дальние берега.
Наслаждение добавляет желанию силы,
в котором наслаждение есть основа старого древа,
пока кора утолщается, вы растёте до вершины.
Ты звучишь, когда твои ветви жаждут коснуться неба.
Мы приветствовали богов из слоновой кости,
троны в блеске созвездий под главной звездой,
дворцы и стены, скульптурные части
стали бы банкирам мечтой роковой.
Одежда, пьянящая своё видение,
женщины с накрашенными губами
жонглируют умными выражениями
с ласками скользящих змей ночами.
Что дальше, пацаны? Главное бы не забыть
то, что мы увидели через этот мир, в этот миг
по роковой лестнице с низу до верха,
утомительное зрелище вечного греха.
Женщина, подлая рабыня, полная гордыни,
глупая, обожающая себя без отвращения.
Человек, жадный тиран, суровый, похотливый,
раб того раба, полный извращений.
Мучитель, который играет,
мученик, который рыдает.
Пир ароматный и влажный от крови,
яд власти развращает толпу до боли.
Несколько религий, как наша исконная,
все восхождение на небеса святость оная,
словно инвалид под одеялом,
лежит в ногтях и власяницах вялых.
Человек, опьянённый гением, болтает,
безумство как никогда, или даже хуже огня,
к Богу в бешеной агонии взывает:
«Господин мой, прими проклятие от меня!»
Менее глупые, суровые любители бреда,
хранимые судьбой, убегают из большого стада,
укрываясь в глубинах опиума!
Это новости со всего мира и вакуума!
Горькие знания мы получаем из путешествий!
Мир всегда показывает всем сумасшедшим,
что скуп и однообразен образ и он манит,
оазис ужасов в пустыне тоска плодит!
Пойдём или останемся, если можешь остаться.
Иди, беги, приседай, чтоб наслаждаться.
Время есть бдительный враг теневой.
Есть бегуны, им не очень-то хорошо порой.
Апостол, или странствующий иудей, готов
без корабля, вагона, как они излагают,
может бежать от мерзкого погонщика рабов,
его могут убить, не выходя со своего вокзала.
Наконец он ставит нам ногу на позвоночник,
надежда теплится, мы кричим: «Вперёд!»
Когда мы уехали в Китай посредине ночи,
наши глаза были устремлены на правый борт.
Плыли по сумрачному морю на парусах
с радостью юного путешественника
и слышали соблазнительные голоса,
что ароматный лотос нашли наверняка.
Вот и пожинаем чудесные плоды,
от которых зависят надежды,
напейся странной сладости и жди
после полудня, которые безбрежны.
В знакомом языке мы призраки видим быстрей,
простирает руки к лицу наш Пилад.
«Чтобы обновить своё сердце, плыви к Электре своей!» —
зовёт она, чьи колени мы когда-то обнимали вот так.
Вот старый капитан уже якорь спускает.
Эта земля утомила нас, пора полететь и умереть.
На небо и море чёрная злоба чернил наползает,
наши сердца наполнены светом, пора лететь.
Вылей свой яд, раствори в нём весь свой страх,
погрузись в глубины пустоты, рай или ад!
Его огонь обжигает наши умы, и в них тоска живёт,
в глубинах неизвестности находим новое своё!
ДЕПРЕССИЯ
La depression
Я руковожу под дождём промокшей страной,
богатый, но бессильный и в старости ещё молодой.
Я презираю рабские черты своих воспитателей,
так же скучно мне со всеми, как со своими собаками.
Даже соколиная охота меня не оживляет
и эти люди, которые под балконом умирают.
Самая гротескная выходка любимого дурака
не успокоит жестокого и больного простака.
Его историческая кровать с лилиями стала могилой,
дама, дающая место принцу, становились любимой.
Алхимик, делающий золото из полного нуля,
изгнал испорченную материю из своего бытия,
или в кровавых ваннах, что дали римляне,
люди у власти вспоминают это возле могилы.
Они смогли согреть этот труп живой,
где вместо крови течёт вода Леты порой.
ИГРА
Le jeu
Старые куртизанки в ветхих креслах сидят,
бледные брови начернены, глаза роковые,
они жеманные, а из их тощих ушей торчат
обветшалые камешки и железки золотые.
Кругом зелёное сукно и лица без губ,
губы без крови, челюсти без остатка,
в пустом кармане напрягается грудь,
и пальцы сжимает адская лихорадка.
На грязном потолке ряд бледных огней
в огромных канделябрах мерцают
известным поэтам, их задумчивых бровей,
где они свою кровь и пот проливают.
В тёмной картине ночного сна,
в безмолвном логове я наклонился,
ясный разворот наблюдали глаза,
в немом холоде я вдруг очутился.
Завидуя цепкой страсти подлецу,
кладбищенскому веселью старой шлюхи,
все храбро тычут мне этим в лицо,
что потеряло внешность, честь и нюх.
Ревнует сердце ко всем персонам,
задорно улетая в бездну жития.
Пьяные от крови предпочитают иконы
с муками до смерти и адом до небытия!
ТРУБА
Tuyau
Я есть моего автора трубка,
на его лице меня ты видишь,
словно чёрное древо эфиопки,
мой хозяин заядлый курильщик.
Если его боль одолевает,
я дымлю, как дачная труба,
когда ужин ещё накрывают,
а пахарь дома сидит у стола.
Я его душу в дым окунаю,
в синий туман его пелены,
что изо рта своего выпускаю
закольцованные в бальзаме клубы,
которые сердце его охмуряют
и от усталости освобождают.
ВИНО ДЛЯ ОДИНОЧКИ
Vin pour celibataires
Пронзительный взгляд кокетливой крошки
к тебе скользит белым лучом неспешно,
на море в дрожащей лунной дорожке
она свою наготу купает небрежно.
Последняя кучка фишек в руках игрока,
развратный поцелуй Аделины тощей,
под фрагменты ласки, нервная музыка,
похожая на далёкие вздохи тёщи.
Много разных бутылок вина, но эта,
мощный бальзам, плодородная гроздь,
хранится для жаждущего сердца поэта.
Ты выпиваешь молодость, надежду, строки стихов,
глубокое сокровище бедности это — гордость
наполняет нас триумфом и искусством богов!
ВИНО ДЛЯ ВЛЮБЛЁННЫХ
Vin pour les amoureux
Сегодня в космосе порядок и простор,
словно конь освободился от всего,
сброшены узда, удила и без шпор,
божественное небо пьёт сладкое вино!
Мы, как два ангела, измученных во лжи
и в беспощадной лихорадке,
преследуем все эти миражи
в кристальном синем небе без оглядки!
Нам сладко балансировать, взлетать
сквозь вихри воздуха всё выше
и все желания зеркально отражать.
Туда, моя сестра, плыви, плыви
без отдыха и передышки
и только в рай моей мечты!
ТУМАН И ДОЖДЬ
Brouillard et pluie
Поздняя осень, зима и весна пропитаны грязью,
сезон без боли, я хвалю и люблю тебя,
и это возбуждает мой мозг и сердце сразу,
во влажных саванах и в гробницах дождя.
Обширный ландшафт, холодный ветер играет,
пернатые крылья моя душа распускает.
В долгие ночи флюгер маячит сполна,
свободный и обновлённый, чем в мои времена.
Нет слаще сердцу, полному печали,
в те сроки, когда лишь остывало море,
все времена года, как королевы, нас встречали.
И чем неизменным оставался вид твоих теней,
как дважды два, чтоб успокоить наше горе,
безлунной ночью путь был опасней и темней
ВРАГ
Ennemi
Моя юность была только грозной лишь бурей,
пронизанной пылающим, несмолкающим жаром.
В моём саду созрели плоды и оживился улей
после грозового дождя, прошедшего с градом.
Теперь я достиг мыслей осенних
и должен работать лопатой, граблями
на погосте, затопленном месте,
где могилы вырыты, как глубокие ямы.
Снятся цветы мне или нет, кто знает,
омытая соляным потоком земля засыхает,
мистическая манна, придающая сил, угасает.
Печаль и грусть постоянно нашу жизнь угнетает,
невидимый враг грызёт сердца и кровь выпивает,
истраченная кровь вонзается в него и процветает!
ЧИТАТЕЛЮ
Lecteur
Заблуждение, порок и скупость,
вашим духом овладевает глупость.
Нежное раскаяние для ваших гостей,
словно нищие оборванцы, кормят вшей.
Грехи ваши глупы, а покаяние напрасно.
Ваши признания окупаются негласно.
Вы радостно идёте тернистым путём и заодно
надеетесь, что мерзкие слёзы смоют это пятно.
Сатана Трисмегист заколдованных всех качает,
разум без конца под подушкой зло собирает.
Весь драгметалл, скованный волей,
знающий алхимик испарил поневоле.
Дьявол дёргает ниточки и двигает на беду,
вас каждый новый день он видит в аду,
и вы наслаждаетесь этим мерзким явлением —
в смрадном мраке, в ужасном лишении.
Вы хватаетесь за тайную эту игру,
как развратник губами целует цедру
на избитой груди какой-то античной шлюхи,
кусая гнилой апельсин, на котором ютятся мухи.
Набитый и бурлящий, как миллион червей,
сонм демона бунтует в голове ваших идей.
Вы дышите, а смерть невидимо забирает ненароком
ваши лёгкие с тихим стоном, полным потоком.
Вдруг яд, поджог, ножи и низкое желание,
а вы ещё не вышивали ловкие дизайны
на унылом полотне вашей жалкой жизни,
так как в ваших душах нет огня и харизмы.
Там, где шакалы, пантеры и обезьяны,
змеи, стервятники, скорпионы, тритоны,
что воют, хрюкают и ползают без возражений,
людоеды в гнусном зверинце твоих заблуждений.
Есть один из уродливых, неприятных с рождения,
без одного дикого жеста и дикого крика спасения.
Он охотно отправил бы в ад этот злостный мир
и одним зевком всю землю разом бы и поглотил.
Это скука! Из глаз ползёт невольная слеза,
будто курят свой кальян и мечтают леса.
Ты знаешь, читатель, это чудовище — строгий кудесник!
Читатель, ты брат мне, и ты мой ровесник!
ВСЁ В МЕРУ
Semper Eadem
Откуда эта странная грусть угрожает
и карабкается по чёрному голому камню?
Наше сердце собрало уже все урожаи,
а жизнь есть зло, и это известно каждому.
Это простое из страданий, и ничего тайного,
когда все видят твой ненормальный экстаз.
Терпи, ты такая любопытная красавица явная,
хотя твой голос сладок, сиди и молчи в этот раз!
Молчи, дурак, ты вечно измученная душа!
Детская улыбка больше, чем жизнь или смерть,
и завораживает нас шёпотом, чуть дыша.
Сердце пьянеет от своей лжи и даёт нам совет
окунуться во сне только в свои глаза,
чтобы навсегда заснуть в тени твоих век.
ГИМН
Hymn
К слишком милому и красивому,
наполняющему моё сердце ясностью.
К бессмертному ангелу или идолу,
приветствую с бессмертием всех со страстью.
Пусть течёт сквозь реальность мою
Воздух, смешанный с зыбью морской,
изливая вечную сентиментальность свою,
оставляя в экстазе душу иной.
Всегда свежий запах, который манит,
атмосферный свет в дорогом уголке,
дым от кадила по комнатам тянет
тайной тропой в ночной темноте.
Как выразить истину
своей неподкупной любви
и увидеть невидимую
бесконечность её глубины?
К слишком милому и красивому,
наполняющему моё сердце ясностью.
К бессмертному ангелу или идолу,
приветствую с бессмертием всех со страстью.
МОЭСТА И ЭРРАБУНДА
Moesta et Errabunda
Скажи, Агат, сейчас твоё сердце парит
далеко от тёмного моря и шумного города,
к другому морю, где великолепие и другой вид.
Скажи, а у тебя сердце замирает иногда,
когда голубая и глубокая девственность говорит?
Море бескрайнее нас всегда утешает
и в наших усилиях нам доверяет,
как демон доверил певцу, кто хрипит,
рёв бури возвышенно сопровождая,
нас утешая и усыпляя.
Грузи вагоны и меня возьми на фрегат!
Здесь слизь городская из наших рыданий.
Правда, что сердце твоё печально, Агат?
Вдали от угрызений совести и от страданий
мне дайте вагоны и дайте фрегат!
Как ты удалён, благоуханный рай так далёк,
в ясном небе, где любовь и счастье осталось,
где то, что ты любишь и где ты одинок,
сердце утопает, в сладострастии купаясь.
Ты где, благоухающий рай, где твой огонёк?
Детский трепет в зелёном раю,
игры, песни, цветы и объятия,
скрипка играет в цветущем краю,
бокал вина под кустом, ночные занятья,
зелёный рай, детский трепет, я узнаю.
Рай невинный, полный тайной тоски,
это дальше Индии или Китая?
Можем ли мы отозвать его или спасти
и воссоздать его серебряным голосом рая?
Рай невинный, полный тайной тоски.
ЖИВОЙ ФАКЕЛ
Torche vivante
Они идут впереди меня, эти глаза в полном свете,
их будто мудрый ангел заворожил во снах.
Мои божественные братья и светлые дети
сверкают алмазными огнями в моих глазах.
Ведите меня по пути красоты,
спасайте от сетей и тяжких преступлений.
Они есть мои слуги, а мы их рабы,
моё существо в их живом пламени искуплений.
Зачарованные глаза, сияйте мистическим оком
свечей, зажжённых солнцем средь бела дня,
и краснейте, не угасая, своим жутким потоком.
Они празднуют смерть и поют «воскресе» за оконцем.
Ты поёшь воскресение души для меня.
Звезды своим пламенем не могут охладить это солнце!
ДЛЯ МАДАМ САБАТЬЕ
Pour Mme Sabatier
Что ты вечером скажешь, одинокая и бедная душа?
Что сердце засохшее тебе подскажет, чуть дыша?
Такой прекрасной, милой и такой родной,
от твоего взгляда цветок божественный и живой.
Мы заставим гордость петь ей дифирамб,
ничто не сравнится с её властным видом.
Её духовная плоть имеет ангелов аромат,
окружая нас бесконечным взглядом.
Будь в ночи и в одиночестве,
на улице во множестве людей,
её призрак танцует в воздухе,
показывая, что прекрасна обитель.
Ты люби меня ещё сильней
ведь я муза твоя и ангел-хранитель.
ПРИЗНАНИЕ
Confession
Однажды, моя милая женщина,
ты возьмёшь в свою руку гладкую руку его.
Эта память не исчезнет и будет вечная
в тёмных глубинах разума её и моего.
Было поздно, когда полная луна,
распространяя свет, похожа была
на небесный диск, словно воздушная река,
над спящим Парижем торжественно плыла.
Вдоль домов, под каретными воротами,
кошки крались украдкой,
уши навострив, как тени знакомые,
нас сопровождали медленно, без оглядки.
Внезапно очень близко от нас
сверкнул цветок в бледном цвете,
как богатый инструмент в тот час,
вечно весёлый и яркий трепет.
Ясно и радостно фанфар Парнас,
в сверкающем рассвете из дома
вырывались жалобные вздохи
прерывистого тона,
словно чахлого ребёнка упрёки.
Угрюмый, отвратительный, грязный,
чья семья в позоре с пелёнок,
скрывалась годами от людей разных.
Мой бедный ангел, твой голос спокойный.
Вроде из подвала или пещеры тёмной,
возглас, что на земле нет ничего определённого,
и как бы тщательно он ни был замаскирован,
человеческий эгоизм рвёт завесу вздорную.
Тяжко быть прекрасной женщиной,
это очень банальное занятие.
Обезумевший танцор вызывает больше прежнего
повод для механической улыбки восприятия.
Глупо это строить на бренном сердце в спешке.
Всё рушится, любовь и красота,
пока Обливион не швырнёт их в свою тележку
и вернёт всех в Вечные Врата!
Я вспоминал ту волшебную верность,
его луна и томление без конца,
всё это ужасная и шепчущая уверенность
на исповеди сердца.
ОБРАТИМОСТЬ
Reversibilite
Ангел радости, а ты знаешь тоску,
тебе знаком стыд, угрызения совести или отвага,
в страшную ночь и смутную хандру,
когда сердце смято, как скомканная бумага.
Ангел добра, знаешь ли ты суть ненависти,
с кулаками во мраке и слезами желчи,
когда месть издаёт свой адский зов нежности
и берёт под контроль мысли женщины.
Ангел здоровья, знаешь ли ты лихорадку
у длинной, грязной стены твоего дома,
когда изгнанники танцуют вприсядку
и шевелят губами в отсутствии крова.
Ангел красоты, ты видишь эти морщины,
страх старости, сентиментальная слеза,
интимный ужас преданности мужчины,
куда годами смотрели жадные глаза.
Ангел счастья, вспышки радости моего предела.
Царь Давид нашёл бы жизнь у своей могилы,
в аромате твоего заколдованного тела.
Всё, о чем я прошу тебя, так это твои молитвы.
ЛЕГКОМЫСЛЕННОСТЬ
Frivolite
Твоя голова, воздушный жест,
словно пейзаж прекрасный,
на лице всегда живой смех,
свежий ветерок в атмосфере ясной.
Суровый прохожий мимо идёт,
он здоровьем своим озадачен,
мигает тебе и, как яркий свет,
своими руками что-то маячит.
Звучной гаммой цвета
усыпано платье твоё,
вдохновляя поэтов
в танце мыслей цветов.
Это и есть та дикая одежда,
являясь эмблемой твоему уму.
Я боюсь тебя, как сумасброда,
одинаково ненавижу и люблю!
Иногда в прекрасном саду
она плела свою апатию
на солнце, обжигая грудь свою,
раскрывая свою иронию.
В присутствии зелени весны
я ощущал такое унижение,
наложив возмездие на цветы
за дерзость природного вторжения.
Придёт та ночь, и в тот же час
от звука чувств и наслаждения
хотел бы тело я твоё украсть
в сокровищницу для восхищения.
Укусить бы твою жалкую грудь
и наказать свою радостную плоть,
на твоём раненом боку уснуть,
остановив на ране кровь.
Пусть дух захватит восторг!
На твоих пухлых губах коньяк,
ярче и прозрачней станет взор,
влей мой яд себе, сестра моя!
ПЕСНЯ ПОСЛЕДНЕЙ ОСЕНИ
Chanson d’automne
Мы погружаемся в горькие тени,
короткое лето и яркое солнце уходит!
Слышу мрачные шуршания падений,
звенят дерева, листопад хороводит!
Зима войдёт в своё существо,
ненависть принуждает к труду,
гнев, содрогание, ужас и шок,
солнце в своём глубоком аду.
Сердце замёрзнет, ему не до смеха.
На севере слышно, как падает бревно,
нет ничего скучнее этого эха.
Строят эшафот, кому-то не повезло.
Мой дух подобен разрушенной башне,
в ней будто стены рушат, тараном дробя.
Стук монотонный, исход будет страшный,
быстро вбивают гвозди в крышку гроба.
Я люблю твои смуглые глаза,
мне сегодня горько всё, в твоих руках,
твоя любовь, твой будуар, твоя слеза
и солнце, сверкающее на волнах.
Люби меня сильней, нежное сердце.
Будь сладостью, возлюбленной, сестрой
славной осени или заходящего солнца.
Жизнь коротка, нас ждёт могила и покой.
Позволь, я на твоих коленях полежу,
сожалея о лете, белом и знойном,
я буду радоваться нежному лучу
позднего и жёлтого сезона!
МОНОЛОГ
Monologue
Ты прекрасна, словно чистое небо,
но грусть, как море, течёт во мне
и оставляет на моей угрюмой губе
болезненное воспоминание и горечь в беде.
Твоя рука скользила по онемевшей груди,
то место, помеченное когтем женщины,
там, где моё сердце, обязательно найди,
как дикие звери рвут на части, изувечено.
Моё сердце — дворец, голытьбой осквернённый.
Они пьют, убивают, за волосы дерут.
Аромат витает над горлом обнажённым.
О, красота, суровый бич души, плод твоей заботы!
Огни в глазах на пиршество влекут.
Сожги дотла объедки и пощади зверей от рвоты.
КОТ
Chat
Чудный кот гуляет по моим мозгам,
будто это его собственный дом.
Он обаятельный и нежный только там,
где мяукает, сохраняя сдержанный тон.
Он то успокаивает, или ругает,
всегда насыщен и глубок.
Этот голос, что раскрывает
тайное обаяние, и только его.
Он фильтрует глубь моего существа,
набухает во мне, как умножается стих,
и восхищает, как зелье волшебства,
постигая экстаз, успокаивается, будто притих.
Он не нуждается в словах, чтобы петь,
и длинных предложений моему стиху,
не поклоняется сердцу впредь,
делая чувствительней строку.
Он доставляет хорошие вести,
его голос редкий и необычный,
как у кота-загадки, ангельский,
тонкий и очень гармоничный.
Его светло-коричневый мех
отдаёт сладким ароматом.
Я чувствую запах его лучше всех,
поглаживая его перед закатом.
Этот знакомый дух комнаты,
он наполняет и вдохновляет,
вещи в пределах империи его
бога и фей обожествляют.
Мои глаза любят этого кота,
он манит, я будто смотрю в себя
и вижу огонь его бледного зрачка.
Он, как яркий светильник, вселился в меня!
ЗАОБЛАЧНОЕ
Ciel assombri
Словно мутный экран был твой взгляд,
странные голубые, серые или зелёные глаза
меняли нежную мечту в жестокую и опять
повторяли праздность и делали бледными небеса.
Ты несла эти туманные, пустые дни,
растворяя очарованные сердца в слезах,
и, взволнованная неведомой болью земли,
нервно смеялась над онемевшем духом во снах.
Ты выглядишь на горизонте, как прекрасная луна,
солнцем освещённая туманная пелена.
Ты прекрасна, когда мокрая от росы страна
лучами туманного неба воспалена.
Опасная женщина, жуткое сияние соблазна,
я смогу обожать твой мороз и снег после оргазма
и научусь рисовать зимние наслаждения,
острые, как сталь, или льда увлечения.
БЕЗНАДЁЖНОСТЬ
L’Irreparable
Можем ли мы заглушить угрызения совести?
Кто живёт и корчится, вздрагивая от корысти?
Кто, как червь на трупе, питается нами,
словно желчь на дубах плачет слезами?
Разве можно раскаяние своё позабыть?
В каком зелье или вине врага утопить?
Этого жадного, пагубного ублюдка,
который ведёт себя как проститутка.
Кто он, всегда наполненный упорством?
Скажи нам, прекрасная ведьма, скажи точно.
В каком зелье? В каком вине?
Скажи духу, состоящему в тоске.
Словно умирая, придавленный лошадьми,
прекрасная ведьма скажи нам, скажи,
если знаешь, скажи тому, кто в агонии,
волки уже почуяли и ведут погоню.
На кого смотрит ворон, солдату скажем,
если он откажется от могилы и креста.
Бедняга в агонии, а волк уже почуял даже,
пора на помощь им звать Христа.
Мы можем осветить чёрное и мутное небо!
Мы можем пронзить сумрачный вечер,
плотнее смолы, без дня и ночи, где он не был,
без звёзд, где не горят погребальные свечи!
Можем ли мы осветить чёрные небеса?
Надежда сияла в окне ближней таверны,
угасала и умирала с нами навсегда!
Как без солнечного света и лунного сияния это найти?
Где для мучеников грязной дороги приют?
Дьявол погасил всех в окне таверны, и,
дивная ведьма, ты любишь проклятых тут?
Скажи, ты знаешь, как не прощать неверных!
Ты поймёшь его раскаяние за отравление,
для него наше сердце служило мишенью.
Милая ведьма, тебе все проклятые любы?
Безнадёжный он, его проклятые укусы и зубы.
Иногда на досках дешёвой сцены,
озарённый звонким оркестром Мельпомены.
Я видел зажжённый волшебством день
в адской небесной бездне и Сатану над ней,
существо из нечто иного, чем из золота и газа.
Моё сердце никогда не видело такого экстаза
на этой сцене, где снова и снова кричали:
«Напрасно ждёшь ангела с крыльями из марли!»
ПРИГЛАШЕНИЕ В ПУТЕШЕСТВИЕ
L’invitation au voyage
Сестра, когда-то мой ребёнок
был рядом здесь.
Сладко быть там, где мы двое!
Жить, вздыхая, любить и умереть
в стране, которая отражает тебя
в дымке пасмурных дней очень томно,
проживая, очарование храня,
таинственно и вероломно.
Через жалюзи видишь, какой порядок и красота,
там покой, сладострастие и шик.
С блеском на поверхности отполированы все места,
украшают нашу комнату на миг.
Редкие цветы смешались с душистым потоком,
амброзия неясного аромата.
Расписные залы, зеркальные стены строго
увешаны с восточным великолепием злата.
Везде говорят разные тайны
на милом, родном языке.
Внизу спят, как сосуды, каналы
в своей дискретной душе.
Закат окружил запад на мгновение.
Кочевники свернули белые паруса,
чтобы выполнить твоё желание,
они приходят с другого конца.
Каналы, город, фиолетовая позолота.
В пылающем огне остывают земля и окрестности,
везде царят порядок и красота,
покой и сладострастие утопают в помпезности.
ПУТЕШЕСТВИЕ НА КИТИРУ
Voyage a Cythere
Сердце радовалось, как птица в полёте,
преследуя такелаж, плывущий в водовороте.
Корабль качался под безоблачным небом,
как ангел, ослеплённый лучезарным светом.
Что это за остров, печальный и тёмный?
Китира известный в стихах, ты помнишь,
золотая земля для престарелых детей.
Смотри, здесь нет ничего, кроме камней.
Остров тайн и сердца услады!
В тени древней Венеры и прохлады,
как духами накрывает море тебя,
наполняется разум томной ночью, любя.
Остров цветов и зелёного мирта,
почитаемый народом, широко открытый,
где вздохи сердца над розовым садом
с почтением скользят, словно ладан,
или воркуют в ароматном воздухе рядом.
Китира похожа на пустыню с первого взгляда.
С пронзительным криком бесплодная скала,
я увидел странную тень, это была она!
Это был не храм, затенённый деревьями,
где юная жрица с цветочными желаниями,
её тело горело тайным огнём,
она шла, распахивая одежду живьём.
Берег, вдоль которого плыли на парусах,
встревожил птиц, и мы там увидели страх:
под чёрными силуэтами кипариса
с тремя ветвями стояла виселица.
Свирепая птица сидела на голове,
ковыряясь у повешенного в его чреве.
В ярости вонзив свой клюв кровавый,
жадно мертвечину на куски разрывала.
Глаза как две дырки из пещерного брюха,
кишки текли по бокам и уже не было уха,
его мучители в этом объедении
умилялись жуткими наслаждениями.
Они кастрировали его, эффектно играя,
кружилась под ногами ревнивая стая,
их морды похожи на летучих зверей,
среди них большой вожак, как у людей.
Палач с когортами за спиной
терпел обиды и молчал порой.
Он житель Китиры, сын прекрасного неба,
иступлял позор незнакомого тела.
Отсутствие могилы отрицает его преступления.
Повешенный страдалец — это гротеск обвинения.
Я чувствовал при виде висящих конечностей
старые страдания и тягучий поток желчи.
Желчь поднималась к моим зубам,
предо мной был бедняга, повешенный там.
Я чувствовал клювы и хищные когти
парящих воронов и звериные пасти.
Небо чаровало, как спокойное море,
всё было во мраке и залито кровью.
Увы, сердце моё умерло навсегда
в глубине листьев аллегории и вечного сна.
О, Венера, я нашёл на твоём острове
виселицу с изображением себя на её остове.
О Боже! Дай мне мужество и силу напряжения
созерцать своё сердце и тело без отвращения!
ИСКУПЛЕНИЕ
La rancon
Человек с чувством угрызения совести
имеет два поля глубокой и богатой земли.
На них он должен выкопать, родить и нести
железное лезвие разума и любви.
Чтобы вырастить маленькие лютики,
собрать несколько колосьев льна,
он должен поливать их без остановки
солёными слезами с седого лба.
Одно есть искусство, другое — любовь,
чтоб умилостивить его в день пожара,
когда оно в последний раз вернётся вновь
и предъявит строгий расчёт того кошмара.
Полна уж выставка урожая и цветов,
придётся показать амбары наяву,
с теми цветами и формами этих садов,
которые получили у ангелов похвалу.
СМЕРТЬ БЕДНЯКА
La mort des pauvres
Это смерть убеждает жить продолжать,
цель жизни — единственная надежда,
как эликсир опьяняющий может возбуждать,
дающий силы идти к могиле безбрежно.
Посмотри на снег в морозной пурге,
это яркий свет на нашем горизонте небес.
Сказочный домик, описанный в книге,
где можно присесть, поспать и поесть.
Вот и ангел держит в своих магнитных лучах
сон и дар экстатических сновидений.
Он стелет постель, где бедные и нагие лежат,
это слава богов из библейских мистерий.
Кошелёк бедняка — его страна, и где бы он ни был,
это та дверь, что открывается в неизвестное небо!
МУЗЫКА
Musique
Океан музыки меня уносил
через эфир далеко на волне,
под сенью тумана я тихо отплыл
к моей бледной одинокой звезде.
Грудь моя и лёгкие были полны,
как в корабельных парусах.
Ночь скрыла от меня длинные валуны,
и я катался на их волнах.
Я почувствовал морскую страсть,
она вибрировала во мне,
попутный ветер, как напасть,
вибрировал на огромной глубине.
Ровный покой и огромное зеркало отчаяния
убаюкивало моё подсознание.
НЕВЕЗЕНИЕ
Malchance
Бросить камень, которым сражался,
требуется мужество Сизифа!
И как бы ты там ни старался,
время короткое, а искусство в мифах.
Вдали от могилы знаменитости
моё сердце, как глухой барабан,
выстукивает траурные титлы
на пустынном кладбище по ночам.
Многие, как драгоценные камни,
давно захоронены и спят в забвении
на тихих погостах дальних.
В глубоком одиночестве ожидания,
много цветов с сожалением
в сладком аромате сострадания.
БРОДЯЧИЕ ЦЫГАНЕ
Gitans errants
Вещее племя с горящими глазами
вчера по трассе двигалось сюда.
Дети предлагали свою жалость слезами,
гордые от голода и азарта всегда.
Мужчины пешком, с блестящим оружием
вели повозки в табор их владений.
Небеса и глаза, уставшие от равнодушия,
скорбно сожалели об отсутствии видений.
Сверчок глубоко из своей песчаной ямы,
увидев их ноги, себя стремился спасти.
Любящая их богиня Кибела, листая поляны,
вызвала фонтанировать скалы и пустыню цвести.
Бродячий народ широко вездесущий
живёт в скрытом царстве теней грядущих.
РЫЖАЯ НИЩЕНКА
A une mendiante rousse
Рыжая девушка в бледном наряде,
её бедность снаружи видна,
на её рваном платье
вся природная красота.
Я, жалкий поэт, скажу смело:
с её веснушками и смуглотой,
молодое и худощавое тело
пахнет сладостью и наготой.
Она выглядела экстравагантной,
похожа на королеву из истории
со своей туфелькой бархатной,
с её тяжёлыми башмаками.
Вместо платья короткого, рваного,
если будет с длинными складками,
может стать прекрасным одеяние
и делает стройные ножки загадками.
Вместо порванного чулка
у неё сверкает вдоль ног
кинжал из золотого чехла,
для глаз красивых клинок.
Свободное декольте
раскрывает в гордости
её прекрасные груди,
яркие, как глаза твои.
Да, будут руки нежно
и сладко тебя раздевать,
а дерзкие удары небрежно
препятствовать и возбуждать.
Пальцы озорные, как из жемчуга,
мастера сонетов из Белло
любовниками слыли всегда
и себя предлагали смело.
Поэты за музой в погоне,
посвящая плоды тебе,
глядя на башмаки поневоле,
даже на лестнице.
Много игр придворных
и разных известных имён,
за тобой следить даже скромно
позволит прохладный твой дом.
Вот и будешь в постели считать
поцелуев больше, чем роз,
и согласно правилам знать,
король Валуа или больше поз!
Пока ты ищешь объедки
и просишь на жизнь подать,
задние двери в клетке
не будут тебе открывать.
Ты идёшь из своей далёкой мечты,
бесполезные бусы висят на тебе.
Увы, гораздо больше заслужила ты,
чем только я могу позволить себе.
Иди же без этих украшений,
без жемчуга или бриллианта,
стройная фигура есть плод развлечений,
твоя красота и нагота — часть таланта.
СОВЫ
Les Hiboux
Среди чёрных тисов их приют,
совы выстроились в свой ряд,
как божества с других планет,
красным свечением глаза горят.
Они, задумавшись, сидят,
не шевелясь до того момента,
когда солнца идёт закат
и тени вырастают перманентно.
Их позиция для мудрых учение
чувствовать шум и чужие движения.
Человек не контролирует тени,
это всегда влечёт наказание.
За стремление шевелиться и уходить
после того, как успели натворить.
СМЕРТЬ ВЛЮБЛЁННЫХ
La mort des amants
У нас будут ароматные кровати,
как глубокая могила на дне,
странные цветы в нашей комнате,
цветущие словно в бездне.
Исчерпывая свои последние огни,
сердца станут вспышками на небесах,
отражая взгляды своей двойни
в наших двух зеркалах-близнецах.
Один вечер мистического сияния,
мы обменяемся кратким свечением,
долгим всхлипом, тяжким от прощания,
пришедший ангел оживит мгновением
тусклые зеркала и безжизненное пламя.
ПОСЛЕОБЕДЕННАЯ ПЕСНЯ
Chanson de lapres-midi
Вот и брови твои удивляют,
и дать воздуха ты не согласна,
ты не ангел, что прилетает,
а ведьма для любви и соблазна.
Я обожаю девушку свою,
у неё страсть от дьявола,
с беспечной преданностью,
как священник для идола.
В лесу иль пустыне
в твоих растрёпанных волосах
есть запахи воздуха иные,
с загадкой, тайной на висках.
Вся плоть твоя, как сладкий аромат,
кружится с облаком кадила
и завораживает сумеречный мрак,
нимфа теней, тепла и дыма.
Сильнейшие зелья готовы,
не сравнить с фурором иных,
ты знаешь ласку, какова
воскрешает даже мёртвых.
Я влюблён в белые бёдра твои
и в овалы пышной груди,
когда спина терзает подушки
в томных позах любви.
Твои поцелуи и укусы
покой давали ярости всегда.
«Не рви меня черноволосый», —
так говорила мне она тогда.
И ярким взглядом, как луна,
своей усмешкой так искусно
будто сердце трогала она,
мне становилось очень грустно.
Ты стала гением моего ума,
моей радостью в моей судьбе,
ты свет и взрыв такого тепла
в моей дикой сибирской тьме.
ШЕВЕЛЮРА
La tete de cheveux
Космы, торчащие до плеч!
Кудри духами покрыты в томлении.
В экстазе, чтоб тёмную нишу любви сберечь,
нахожусь в твоих волосах в сонном оцепенении.
Я бы платком ей в воздухе долго махал
в томной Азии, жгучей Африке, в Штатах.
В далёких, почти мёртвых мирах отдыхал
или жил бы в глубине лесных ароматов!
Как только музыка чует новый аромат,
любовь моя плывёт к твоим духам.
Иду туда, где деревья, люди, цветущий сад,
чтоб в жарком обмороке остаться там.
Густые локоны моим приливом стали,
они содержат море синего буревала.
Вижу во сне мачты, паруса с гребцами,
гулкий порт, где душа моя пьёт до отвала.
В катящихся волнах,
скользя сквозь шёлк и янтарь,
в раскрытых объятиях
обнимаю великолепие — чистого неба даль.
Окунулся в запой от любви искушённый,
в тёмном море вина от других окружённый.
Буруны мой тонкий дух ласкали
и праздность плодородную искали.
Шевелюра словно колыбель для отдыха,
рыжие волосы свисают так растроганно.
Ты несёшь необъятную лазурь неба и воздуха
в пернатом гнезде заплетённого локона.
Я пылко пьянею, смешивая аромат
мускуса, кокоса, масла инжира.
Всегда мои пальцы в твоей гриве сидят
и как бы стерегут жемчуга, рубин и сапфиры.
Чтоб к тоске не остаться глухим в старости,
я пью из тыквы оазис мечты,
долгие глотки вина из вашей памяти.
ЭКЗОТИЧЕСКИЕ ДУХИ
Parfum Exotique
Когда осенью, в знойные вечера,
я вдыхаю запах твоей груди,
глаза видят блаженства берега
и ослепительные солнца лучи.
Вот остров, часть томной природы,
где редкие деревья и сочные плоды.
Женщины с глазами сладкой свободы,
худощавые тела животной среды.
Ведомый запах волшебного края,
я вижу гавань, паруса и канаты,
измученный качкой морского рая,
чую тамаринда зелёного ароматы.
Кружит воздух, наполняя ноздри волнением,
в душе сливаясь с матросским пением.
БЕАТРИСА
Beatrice
На пепелище зелени сожжённых полей
я жаловался однажды природе всей,
медленно напрягая мысли о жизни моей,
бесцельно шлялся против воли по ней.
Я видел, как полдень спускался на лоб
зловещим облаком после пыльной бури,
удерживая порочность демонических орд,
похожих на карликов небесной лазури.
Я считаю, что выгляжу круто и скромно,
так прохожие любуются дураками.
Я слышал, как они, смеясь, шептали синхронно,
подмигивая, обменялись своими пинками.
Вдумаемся в эту карикатуру,
вот тень Гамлета, вторая поза,
взгляд труса, растрёпанная шевелюра.
Стыдно видеть эпикурейца под гипнозом.
Когда актёр в отпуске, он нищий клоун,
может сыграть любую роль,
пытается заинтересовать уличное шоу,
птиц, сверчков и моль.
Я провозглашал свои публичные тирады
тем, кто изобрёл эти древние парады.
Моя гордость высокая, как горы,
выше облаков и криков демонов природы.
Я просто голову повернул свою,
если бы я не видел толпы похабной рядом,
то заставил бы любить зарю
и королеву сердца с её несравненным взглядом,
смеясь со всеми над моей мрачной бедой,
время от времени уступая ласке чужой.
Я ОБОЖАЮ ТЕБЯ СИЛЬНО, КАК НОЧНОЙ СВОД
Je t’adore a l’tgal de la voute nocturne
Я обожаю тебя, как подобие ночного свода
в обширной тиши печального небосвода.
Я люблю мою красавицу, убегающую вдаль,
которая мне кажется в ночную благодать.
Умножать расстояния так иронично,
а закрывать руками синеву непривычно.
Выдвигаюсь в атаку, иду на штурм,
как рой червей, нападаю на труп.
Твоя жестокость неумолимо становится ужасней,
твоё безразличие делает тебя ещё прекрасней!
ТАНЦУЮЩАЯ ЗМЕЯ
Le serpent qui danse
Я люблю видеть твою праздность,
при ярком мерцании
твоя кожа выражает элегантность
и тела сияние!
Над тобой пряный аромат,
твоих волос глубина,
жгучий и беспокойный взгляд.
Ты как синяя и бурая волна,
как потухшая от вздоха свеча
в предрассветном тумане,
моя далёкая душа и мечта,
уходящая в плавание.
В твоих глазах видна печаль
либо едкий или сладкий намёк.
Твои холодные зрачки как сталь,
в них золото блестит и огонёк.
Вижу движения в ритме твои
и жестокий отказ.
В тебе играет гибкость змеи,
творящей на ветках экстаз.
Под бременем лени
твоей головы детский наклон.
Ты головой неохотно времени
качаешь, как молодой слон.
Твоё тело тянется, извиваясь,
как аккуратный шланг,
в разных плоскостях вращаясь
и раскачиваясь в такт.
Ты, словно тающий ледник,
наполняешь текущий поток,
так что слюна изо рта бежит,
до зубов наполняя глоток.
Кажется, я пью безудержно
вино, находясь в богеме,
по венам текут неизбежно
его звезды в жидком небе!
УКРАШЕНИЕ
Les Bijoux
Я люблю мою любимую, когда она обнажена,
на ней только блестели всякие украшения,
и это великолепие давало ей победного огня
мавританской рабыни в день Преображения.
Во время танца она издавала резкий звук.
Её сверкающий мир камня и разного металла
восхищал экстазом и яростью её рук,
всё смешивалось в звуках, когда она танцевала.
Потом она лежала и позволяла себя любить,
с высокой кровати с восторгом улыбаясь.
Любовь, как морская буря, продолжала бурлить
и на неё, словно на утёс, ввысь поднималась.
Словно тигрица, она бросалась на меня,
с мечтательным видом меняя позы,
безрассудно, невинно, жадно любя,
очаровывая свои новые метаморфозы.
Мелькали перед ясно видящим взором
груди, похожие на гроздья виноградной лозы,
её руки, ноги, бёдра, спина, всё хором,
сияли, как лебедь на гребне волны.
Извержение, соблазн, как ангел зла,
нарушался покой, душа имела свой трон,
свергая его с хрустального холма,
где он сидел спокойный, как слон.
Мне казалось, что я видел бёдра Антиопы
и юношеский бюст с новым дизайном,
её талия была подчёркнута попкой,
румяна скрывали на лице смуглые тайны.
Уже и лампада медленно угасала,
лишь огонь очага освещал покой,
каждый раз, когда она только вздыхала,
пламя обжигало янтарную кожу собой!
В КОНТАКТЕ
Correspondances
Природа есть храм, поток живых столпов
позволяет падать каскаду запутанных слов.
Человек ходит по лесам символов, они рядом,
наблюдают за ним знакомым взглядом,
далёким эхом, что собирается сотрясти
в тёмном и глубоком целостном единстве
огромный ночной воздух, в своей ясности
все ароматы, цвета и звуки отражаются вместе.
Свежие духи, как плоть детей, мягкие,
как гобой, зелёные, как прерия неизвестности,
другие богатые, славные и запретные,
обладают расширяющей силой бесконечности.
Ладан, амбра, мускус и другие безумства,
которые воспевают экстазы духа и чувства.
ПИСЬМО
Lettre a Sainte-Beuve
Старая полированная из дуба скамья,
звенья которой каждый день шлифовали,
человеческой плотью протирали всегда,
сгорбленной и сутулой тоской восседали.
Десять лет ребёнок пил отвар учёбы
в одиночестве под небом вековым.
В те дни, когда учителя ослабляли оковы,
но были ещё враждебны к рифмам твоим.
Поддавшись давлению безумной дуэли,
позволив торжество мятежному ученику,
они заставили выть на латыни Трибули,
удовлетворяя в желании чудаку.
Кто из нас в далёкие юные годы
не разделял томительного заточения,
затерявшись в тоскливой синеве небосвода
иль в белизне снегов и другого провидения.
Как стая гончих, ожидая настороженно рывка,
я пил далёкое эхо из книг, как звук бунта.
Больше всего летом, когда даже свинец разгорячён,
на высоких стенах, чёрных от ужасов всех времён.
В палящем зное или когда осенняя мгла
небо своим монотонным пламенем зажгла
и заставила спать визжащих орлов,
в ужасе белых голубей и воробьёв.
Муза приходит в сезон раздумья,
в бесконечный день, когда колокол звенит,
когда меланхолия дремлет безумно
и в свои коридоры рукой не манит.
Глаза стали темнее, чем у монахини Дидро
в грустной, непристойной сказке, известной всем.
Её ноги были отягощены тоской, и было видно,
как её лоб от ночной истомы был мокрым совсем.
В лихорадочные ночи и нездоровые вечера
заставляют молодых девушек любить своё тело,
в бесплодном удовольствии смотреть в зеркала,
чтобы видеть, как молодость во всём созрела.
Бездумные итальянские вечера в полнолуние
раскрывают наслаждения ложных бутылок,
когда мрачная Венера на высоком балконе
вдыхает клубы мускуса из прохладных курилок.
В этом расслабляющем сражении
созревают твои строфы в сонетах.
Однажды написанные в ночное время,
они чувствуют душу искусства в этом.
Я перенёс историю Амори в своё сердце.
Каждая мистическая пустота в двух шагах,
капля за каплей, сомнительное зелье,
просачивалась в меня, влекла в бездну впотьмах.
В пятнадцать лет расшифровал вздох Рене,
я иссох от какой-то странной, неведомой жажды.
В маленькой артерии поселился в селе,
впитал эти ароматы и всякие миазмы.
Сладкий шёпот минувших воспоминаний,
затянувшийся клубок символов и фраз,
журчали в мадригальных переживаниях
в роскошной книге, написанной хотя бы раз.
Теперь я глубоко где-то в зарослях саванны
или в солнечных днях второго полушария,
вечная зыбь и качающиеся волны океана,
с видом на бесконечный горизонт ожидания.
Сердце влекло к божественной мечте бытия,
был в тяжёлой истоме знойного лета исток,
было дрожащее безделье в начале декабря,
под клубами табачного дыма, окутан потолок.
Сквозь тайну книг, их страницы листая,
столь дорого всем оцепеневшим душам,
чьи судьбы одна и та же болезнь, возникая,
перед зеркалом изображала жестокость искусства.
Это при рождении даровал мне какой-то демон,
искусство той боли, что даёт сладострастие,
царапала рану, чтоб кровь страдания из вены
капала медленно для соучастия.
Поэт — это оскорбление или комплимент удачный?
Ведь я к тебе как любовник, в смысле — твой дар,
столкнувшись с призраком, чьи жесты и ласки
благословлял рукой и взглядом неведомых чар.
Все любимые существа выглядели прекрасно,
чаши с ядом пили глазами, боясь не успеть,
и сердце, что когда-то замерло от боли соблазна,
каждый день благословляло стрелу на смерть.
КРАСОТА
Beaute
Смертные во мне мечту из камня смогли изваять,
эти люди оставили душу свою в моей груди.
Я создан, чтобы поэтов вдохновлять
каменной и немой материей своей красоты.
Я загадочный Сфинкс, восседаю под небом голубым,
соединяю лебединую белизну и снежные сердца.
Ненавижу любое движение, что не даёт покоя живым.
Я никогда не плачу и не улыбаюсь никогда.
Поэты перед обликом моим чувствуют гениальность,
им кажется, они черпают эликсир из древних гробниц,
изучая ежедневно брутальность
моих искушённых любовников и очарованных лиц.
Чистые зеркала отражают красоту моего образа,
где сияют вечностью мои огромные глаза.
ПРОКЛЯТЫЕ ЖЕНЩИНЫ
Femmes Damnees
Они обращают свой взор к заморским пескам,
лежат, задумавшись, словно крупнорогатый скот,
и находят друг друга ногами, не доверяя рукам,
чтоб познать сладкую истому и горечь невзгод.
Там, где глубоко в лесу журчит ручей,
их сердца западают на долгую близость и терпение,
чтобы излагать любовь своих девичьих дней,
вырезая это на зелёной коре молодых деревьев.
Другие, как сестры, хранят степенные нравы
среди скал, полных видений,
где святой Антоний видел потоки лавы
и обнажённую грудь, суть его искушений.
Другие в мерцании тающей свечи
остались затворницами в немых лощинах пещер.
Взываю к тебе их стон, лихорадку свою облегчи!
О, Вакх, успокой их от угрызения совести древних химер!
Эти юбки любят наплечники жёсткие,
они прячут кнуты под своим облачением,
в темных рощах ночами они, одинокие,
смешивают пот радости со слезами мучения.
О, девы, мученицы, демоны и чудовища,
великие духи, реальность презирающие,
от полноты криков в слезах утонувшие,
смирённые и похотливые, благо ищущие.
Моя душа преследовала в ад тебя,
бедные сестры, я обожаю вас и плачу без конца
за ваши страдания мрачного дня
и сосуды любви, в коих купаются ваши сердца!
НА ТАССО В ТЮРЬМЕ (КАРТИНА ЭЖЕНА ДЕЛАКРУА)
Le Tasse en prison (peinture d’Eug;ne Delacroix)
Поэт в своей камере, грязный, больной,
раздавленный ногами правосудия.
Под надзором разжигает ужас огонь,
душа искалечена на ступенях безумия.
Тюрьму наполняет гомерический смех,
странным абсурдом заполняется разум.
Его окружают сомнения и страх,
рядом круги извращений многообразных.
Гений заперт в грязном месте судьбы,
здесь призраки, гримасы, рыдания
роем кружат вокруг его головы,
обнажая ужасы его пребывания.
Вот и страдает душа от неясных песен.
Явь душит тех, кому простор тюрьмы не тесен.
ДОН ХУАН В АДУ
Don Juan en enfer
Дон Хуан спустился под чары ада,
заплатив Харону за проезд деньгами.
Он был нищий с Антисфеновым взглядом,
грёб вёслами злобно мощными руками.
Там женщины корчились под чёрным небосводом,
показывая свои обвисшие груди.
Толпа священных жертв ломилась напором,
с бесконечным плачем сзади.
Сганарель с насмешкой требовал суда,
дон Луис показывал рукой дрожащей
на мертвецов, блуждающих по берегу пруда,
а сын его пренебрёг приказом настоящим.
Вероломный супруг был любовник её.
Эльвира тощая дрожала от испуга в платье,
словно выпрашивала улыбку у него,
и нежность проявляла в своей клятве.
Чёрные волны за штурвалом рассекая,
он, как великан, в доспехах стоял, ликуя,
спокойно на лезвие меча опираясь,
с презрением смотрел на пену морскую.
ПЕЧАЛЬ ЛУНЫ
Chagrins de la Lune
Луна казалась в тот вечер томной,
как милая женщина на подушке покойной,
легка, незаметна в небесной глади,
будто изгиб груди её кто-то гладил.
Она себя в глубокий транс погружала
и взгляд белоснежный на дачи бросала,
на атласном склоне мягкой лавины касаясь,
подобно цветам в синеву поднимаясь.
Бывало, она роняла украдкой слезу
в тайном томлении в этом мире, внизу.
Святой поэт не приемлет искусство сна,
брал слезу на ладонь и вершил письмена.
Его радуга, как опаловый осколок солнца,
сверкал вдали и вонзался в сердце.
СОЛНЦЕ
Le soleil
В окнах старых домов воздух горит,
персидские шторы роскошь скрывают,
с жестокой яростью солнце палит
в городах, на лугах и по крышам сараев.
Я иду одиноко с игрой своих мыслей.
Случайно рифмую на каждом шагу,
на мостовой о слова спотыкаюсь и листья,
сочиняю стихи, ради них и живу.
Солнце, как забота отца, как враг анемии,
шевелит на полях червей и стебли роз,
заставляя наши заботы рассеяться в синеве,
наполняя медвяной росой улья и мозг.
Оно даёт молодость калеке и старику,
делает их юными, счастливыми, нежными
и приказывает урожаю созреть к сроку,
давая сердцу расцветать надеждами.
Поэт поёт, когда оно над городом сияет
и судьбы самых подлых вещей искупает.
Без слуг, совсем одно, как царь взойдёт
во всех больницах, где стон мужской идёт.
ПЕЙЗАЖ
Paysage
Чтобы писать целомудренные стихи,
я лгу, как астролог, глядя в небо, на облака,
слушая у колокольни гимн воздушной реки,
держа руки на подбородке на высоте чердака.
Я вижу мастерски сделанные светом конечности,
желоба колокольни, мачты города в вышине,
бескрайние небеса, дающие мечты о вечности,
сладко видеть, как звезды рождаются в синеве.
В свете ламп проникает туман через щель окна,
как реки дыма растекаются по небосводу.
Своё бледное очарование изливает луна,
видно зарево весны всех времён года.
Когда зима заносит монотонный снег,
все двери и ставни наглухо закрыты.
Стоят дворцы для ночных фей,
чтобы снились мокрые горизонты.
Плачущие фонтаны из алебастра в саду,
поцелуи, пение птиц утром и в сумерках,
толпа, что бьётся напрасно по стеклу,
все идиллии являются детскими во снах.
Они пройдут, когда я подниму голову творца
и глубоко погружусь в острые ощущения жизни,
поднимая солнце из собственного сердца,
делая сладкий воздух из моей жгучей мысли.
СЛУЖАНКА, КОТОРУЮ РЕВНОВАЛ
La servante au grand coeur dont vous tiez jalouse
Добрая слуга тихо дремала в траве,
он ревновал и никогда не дарил ей цветов,
как бедным мертвецам условно в октябре,
вздыхала лишь машинка для стрижки кустов
вокруг их мраморных гробниц.
Ветер скорби находил их в борделе,
уютно спящих и бездушных лиц,
в тепле своих постелей.
Они были поглощены тёмными отражениями,
без сотоварища, без милых бесед.
Ветхие скелеты с червями в обморожении
чувствовали, как струится зимний снег.
Годы текли без родных и друзей,
венки менялись на каждом месте.
Ночью декабрьской холодный иней,
она спокойно сидела в своём кресле.
Я нашёл её на постели, где была заваруха,
и охранял своё дитя оком на родительских руках.
Что я мог бы ответить этому смиренному духу,
увидев слезы в её опустевших глазах?
Я НЕ ЗАБЫЛ ГОРОДСКОГО СОСЕДА
Je n’ai pas oubli;, voisine de la ville
Я помню маленький, белый и одинокий дом,
он был соседом недалеко от нашего града.
Его гипсовая Помона и древняя Венера в нём,
её нагие конечности в тени скудного сада.
Вечернее прекрасное солнце струилось в окне,
разбухшие снопы покрывали всю землю.
Большой глаз любопытный в небе на высоте
смотрел на нашу долгую и безмолвную обедню,
распространяя от своих свечей всплески
на скромной ткани грубой занавески.
ГЛАЗА БЕРТЫ
Les yeux de Berthe
Не пренебрегай именитыми глазами,
сладкими глазами ребёнка своего,
которые смотрят нежно со слезами,
обращая к тебе милые очи его.
Большие глаза хранят прелестные тайны,
походят на магический грот игривый.
В них во мраке печаль и забавы,
сияют сокровища, забытые миром.
У моего ребёнка глубокие и обширные глаза.
Они горят доверием и мыслями в любви,
сияют, как бездонная ночь в небесах,
сладострастно блестят в объятиях глубины.
АЛЬБАТРОС
L'Albatros
Моряки от скуки берут с собой альбатросов,
морские птицы могут парить и во сне.
Ленивые попутчики летят за шхуной, как матросы,
скользя неуклюже по лазурной глубине.
Их широкие белые крылья как весла,
они жалобно плетутся вдоль борта.
Крылатые, смехотворные и рослые,
постоянно клювом тычут и чистят себя.
Поэты похожи на воздушных принцев,
насмехаясь над пращами, сопротивляясь ветру,
на земле их изгнание презрительно,
гигантские крылья мешают им на ходу.
ЖЕНЩИНА ИЗ МАЛАБАРА
A une femme de Malabar
Твои стройные ноги и широкие бедра
были на зависть самой сладкой белой девушке.
Мудрому художнику твоё тело мило и дорого,
а бархатные глаза не имеют равных себе.
В жарких странах Бог дал тебе природу,
где ты наполняла сосуд прохладным ароматом
и раскуривала трубку хозяину в угоду,
затем, танцуя, гоняла комаров перед закатом.
Когда заря уже пела в платанах вдалеке,
она с базара несла бананы и провизию.
Целый день её босые ноги ходили налегке,
напевая себе под нос забытую мелодию.
Только закат багряный опускался наверху,
она сладко ложилась на солому в ложе,
где колибри наполняли пением её мечту,
такой изящной и цветочной, как её кожа.
Счастливая, как ребёнок, она видела Францию,
страдающую, густонаселённую Нормандию,
доверив свою жизнь друзьям в эмиграции,
которые прощались со своими тамариндами.
Немощная, в кисее, одетая скудно,
дрожа под снегом и градом,
тоскует по своему сладкому досугу
в зажатом теле корсетной преградой,
ужинала среди гнусных вредителей,
разделывая ароматную кефаль.
Глаза с грустью находят её в дешёвой обители
для потерянных призраков кокосовых пальм!
ПРОТИВОПОЛОЖНОСТИ
Incompatibilite
Там выше, вдали за лесами,
от ферм, дорог, за долами,
за дымкой трав и холмами
затоптаны гобелены стадами.
Я вижу мрачный бассейн в глубине,
снежными окружённый горами.
Озеро ночью в возвышенном сне,
его не тревожит буря и шторм.
В скорбной пустыне, в его тишине
слышу протяжные звуки от волн,
похожие на эхо колокольного звона
и на коров, что пасутся у горного склона.
Ветер стирает знаки на этих холмах,
солнце сверкает на ледниках.
Кругом на скалах идёт голова,
вижу в озере ночью багрянец всегда,
а под ногами и над головой
тишина стремится к себе домой.
Это вечная тишина в горной ложбине,
где неподвижный воздух в ожидании всего.
Горы осторожно слушают тайны в могиле,
из людей это точно не может никто.
Небо казалось одиноким, заполняя всю пустоту,
и смотрело на себя в зеркало там, наверху.
Когда случайно блуждаю по облакам,
безмолвное озеро в темноте исчезает.
Кажется, что вижу в одеянии духа там,
или ясная тень его просто по небу блуждает.
КРЕОЛЬСКАЯ ДАМА
A une dame creole
В обласканной солнцем земле запах aroma,
под малиновым пологом лесных прикрас,
я нашёл ладони, из которых льётся истома,
креольской дамы скрытые прелести глаз.
Её темноволосая чародейка и бледный вид,
благородные манеры, с фигурой гибкой.
Она стройная, словно хищная птица, летит
с уверенным взглядом, спокойной улыбкой.
Она путешествовала в страну истинной славы.
На берегах Сены или зелёной Луары
она достойно украшала старинные усадьбы.
Я в беседке раскрыл её тёмные тайны,
чёрные, огромные глаза в сердцах поэтов,
порабощают их в тысячах сонетов.
ВАКХАНАЛИЯ
Bacchanales
Когда облака закроют небо, словно люк,
а душу зажмёт горе со всех сторон,
то такой горизонт накроет всё вокруг,
настанет день, черней ночи будет он.
Поверхность станет подземельем,
где надежда, как летучая мышь,
будет бить крыльями по стенам,
задевая потолок дырявых крыш.
Если дождь превратится в поток,
а в пространстве наступит крах,
люди будут похожи на пауков,
сплетая паутину в своих мозгах.
Внезапно зазвонят колокола,
окованные небеса начнут сотрясать,
блуждающие в них духи зла
будут упрямо кричать и стонать.
При этом шуме наступит вакханалия,
память пролистает всё, что мы храним,
преодолевая жестокие страдания,
чёрный флаг взойдёт, где мы грешим.
ЛЮБИМОЙ ЖЕНЩИНЕ
Le balcon
Я помню мать свою, любимую из женщин,
но я ради тебя люблю и тем живу.
Я буду помнить ласку и родную нежность,
уют домашний, очарований красоту.
Я помню встречи, согретые камином,
балкон, покрытый розовым туманом,
так сердце жгло, и грудь твоя пьянила,
я слушал шёпот слов твоих желанных.
Нас на закате согревало лето,
в бездонном сердце любовь струилась.
Ты царила под багровым светом,
я слушал, как в жилах кровь бурлила.
Ночь была глухой и тёмной,
я встретил во мраке твой взгляд,
обнимая твои спящие ноги,
я пил твой сон, как сладкий яд.
Я помню счастливые минуты славы,
когда я целовал твои колени.
Не надо мне искать другой забавы,
я весь в твоей душе и теле!
Те клятвы и аромат лобзаний
вернутся из призрачных глубин,
как солнца обновлённое сияние,
всплывут со дна морских пучин.
ЗАХОРОНЕНИЕ
Sepulture
Если в гнетущей тёмной ночи
ваше тело земле предадут
и при тусклом мерцании свечи
вашу душу за упокой отпоют,
в это время под звёздным небом
сомкнутся тяжкие веки всех мирских,
паук начнёт рисовать своим следом,
а гадюка снесёт детёнышей своих.
Ты будешь слышать круглый год
прискорбный волчий вой
и видеть голодных ведьм приход
над обречённой головой,
стон похотливых стариков
и гнусный заговор воров.
ВРАГ
L’ennemi
Юность пролетела в ненастье грозовом,
я редко видел солнца яркий луч.
В моём саду погибли все плоды кругом,
а гром и дождь идут из чёрных туч.
Я сконцентрировал усилия труда,
равнял размытый грунт, не покладая сил,
не дал земле быть затопленной всегда,
вода нам может приготовить ямы для могил.
Не смогут там уже расти цветы мечты
и в почве не найдут мистическую пищу,
которая им даст энергию цвести.
Да, время поглощает жизни мышцу,
а враг нам постоянно сердце гложет
и кровь сосёт, и крепнет, и тревожит.
ПРОМЕЛЬКНУВШАЯ МАДАМ
A une passante
Шумела улица возле меня.
Худая, длинная фигура, воображаемая голь,
прошла, своей попкой маня,
размахивая фестонами, приподнимая подол.
Её ноги, словно достоинство мечты,
я поглощал её прелестное создание,
мне стало плохо от женской красоты,
хотелось нежности и влекло желание.
Она была красотка, дивная звезда,
её глаза заставили меня остановиться.
Смогу ли я их видеть хотя бы иногда,
чтоб ещё немного их видом насладиться.
Мы не знаем точно, как мы движемся, куда.
Я влюбился, но она не узнает об этом никогда!
ТРЕСНУВШИЙ КОЛОКОЛ
La Cloche felee
В зимние ночи он горький и сладкий,
его слушаешь, сидя у огня камина,
и вспоминаешь прошлое украдкой
под звук курантов в состоянии сплина.
Его медная гортань хранит могучий вой,
он зовёт на молитву из всех веков,
звенит на службе, как старый часовой,
седым солдатам из полевых шатров.
В его душе есть трещина от бед и скуки,
он в жуткий холод издаёт ночные звуки,
но очень часто еле слышен его хрип
в кровавой груде мёртвых, будто там
стон раненых он слышит, кто забыт
и умирает из последних сил от ран.
СТАТУЯ
La Beaute
Ты прекрасна в каменной мечте,
грудь твоя избита взглядом вечным.
Нас вдохновляет в мёртвой красоте
любовь немая и бессердечная.
Ты выглядишь как сфинкс в лазури,
лёд в сердце с лебединой белизной,
ненавидишь все движения в натуре
и не плачешь, оставаясь лишь немой.
Поэтов восхищают нагота и грация
и то, что у тебя от изваяний гордых
приводит потребителей к овации,
завлекая покорных и влюблённых.
Ты в чистых зеркалах есть обаяние,
в глазах бессонных вечное сияние.
БЛАГОРОДСТВО
Elevation
Над лесами, над морями,
выше гор, лесов и облаков,
вне эфира, там, за небесами,
там, где нет границ и берегов,
разум движется в пространстве
и как рыба чувствует себя в воде,
в неописуемом убранстве
он блудит по глубинам в пустоте.
Берегитесь бактерий и болезней
и дышите только кислородом.
Деревья становятся полезней,
наполняя эликсир природы.
Кто на крыльях, счастлив неизбежно,
несёт печаль свою, как вес,
и двигается дальше безмятежно,
туманом заряжая суть небес.
Мы легко воспринимаем мысли,
поднимаясь всё время в небеса,
понимаем и парим над жизнью,
их немой язык, предметов голоса.