Речь на морозе не смысл оставляет, а пар.
Сгинувший век выдыхает во тьму перегар
войн, революций, смут. Бликом фар
не осветить в остывающей мути город.
Длинные тени заполнят собой пустые дворы,
плотью бесплотной основу создав инфернальной игры.
Пальцы озябшие еле сжимают ворот
в приступе странной хандры.
Улиц прямые кварталы как шахматная доска,
тускло фонарными пешками светят пока,
ну, а в незримых попутчиках только тоска,
с ней обойду "Мебельный". Ряд гаражный
тут же меня, как песчинку, берёт в оборот,
словно на Струнинском тешится водоворот
так, что становится муторно, страшно
в рамке пропавших ворот.
Эти ворота с "Вечерним" в давнишнем родстве
(место, известное всей нашей местной братве),
шаркну ногой во дворе по нездешней листве,
той, что упала оземь тому лет сорок.
Пахнет кондитерской так, что невольно сосёт
где-то под ложечкой, старый облезлый кот
(знать, и ему этот двор дорог!)
лезет в контейнер, авось, повезёт!
Мается маятник в небе — тоскует луна.
Всякую набродь здесь все посылают "на..."
Ночью отсюда дорожка одна —
слышишь, бубнит барабан ресторанный?
Может, не он, а в грудине стучит "тук-тук"?
Любит меня подразнить неизвестный звук.
Он мне покажется странным,
так как берёт на испуг.
Я бы прошёл мимо бывших торговых рядов,
по мостовой, чьи булыжники след от подков
помнят, не глядя на рост летящих годков,
вот только нет домов, снесли строенья...
Тени ж их здесь, волнуются, всех любя,
робко хватают граждан, едва теребя.
Буду и я когда-то, став тоже тенью,
тихо цеплять тебя.