Богородица моря и мёда, цветка и огня,
я писал бы икону — да нет ничего у меня.
Только эти слова, разве выйдет из них красота —
Богородица радости, ягоды и куста?
И дурак забегАл по колено в горячий снег.
И валили слова изо рта — необъятный пар.
И из них выходила она, вся звенящий свет,
и цвела земля, где касалась её стопа.
Первым делом она подходила к бездомному псу
и по морде седой его гладила, как по лицу.
И по венам иссохшим в нём воскресала жизнь.
И трезвели на лавке заснеженные алкаши.
Улыбалась она охреневшему дураку,
и он чуял, как в сердце шевелятся лепестки.
Говорит: «Хорошо, что ты здесь на моём веку,
а не то бы точно загнулся я от тоски».
Говорит: «Мне от горя бы да от вины протрезветь».
И его Богородица гладит по голове.
И внутри дурака заливает зелёный свет,
будто солнце проснулось в спелой июльской листве.
Богородица шепчет тонких стрекоз и пчёл,
безупречные терпкие ягоды средь огней.
И дурак понимает, что всё ему нипочём.
Что ни страха нет, ни, в общем-то, смерти нет.
А потом из подъезда внезапно выходим мы
подышать пронзительной полночью января.
И малиной нам будто бы пахнет среди зимы,
и снежинка пчелы летит на цветок фонаря.
Замело нашу боль, и хворобу давно замело,
из колючего неба архангелы верят в нас.
Я смотрю на тебя. Во мне зелено и светло.
Только море, горячее море течёт из глаз.