1
Двигаясь на ощупь,
любая шероховатость, выбоина
тянет на Оскар,
чем она проще выдумана.
Радости полные штаны
остались за шестью десятками,
и память (не без вины)
прячется за мозговыми складками-
извилинами (подскажут спецы).
Без похвалы по любому никак,
чтобы и без ленцы,
с полной отдачей, то как
не заметить?! – А самому,
ну перечитай хоть сто раз
(без претензий к Нему),
замыленный глаз
без продуктивного импульса
вгоняет в ступор, в транс,
слышится: похороните меня за плинтусом…
Питерско-израильский диссонанс
не раздражает, но доминирует:
хамас-цахал; шнуров; «Нева»;
взрывают, концертируют,
в общем корёжат по ходу слова.
Имеются и за линией,
не фронта, уже за Варшавой,
где среди пальм и пиний
кажется вечный покой, и славой
их не собьёшь с пути.
Вот и приходится – нежно расти
Валериком или Славой.
– Господи, отпусти!
2
С возрастом дорожает время,
и бессонница не редка.
Жалуется поэт, что племя
людей разрослось слегка:
что впереди, что сзади
прорвой народ!
Снег вот сыплет – не ради,
второй месяц идёт.
Время зимы застыло
на полюсах.
Человеку привычней было
следить за ним по часам
солнечным; сердцу ясно,
год за годом, по лету счёт,
с вечным законом согласно
к югу птиц перелёт.
3
Крохотный мир не мал,
пока он с тобой.
Старше его не стал,
переменился строй:
дня, интересов, друзей,
просто знакомых, забот.
И нет здесь вины ничьей,
планы на целый год,
стали не по плечу,
равно как и расчёт:
в Киев не полечу
точно, расклад не тот.
Как там с детьми пойдёт,
вряд ли кто знает что;
верно – про недород,
а в остальном – лото.
Вызвался, полезай
в кузов, в карман, в нужду.
Каждый заветный май
Филя дует в дуду.
Филя – добряк такой,
живёт по себе, простак…
Крохотный мир – пустой,
невероятно как.