Er lag. Sein aufgestelltes Antlitz war
bleich und verweigernd in den steilen Kissen,
seitdem die Welt und dieses von-ihr-Wissen,
von seinen Sinnen abgerissen,
zur;ckfiel an das teilnahmslose Jahr.
Die, so ihn leben sahen, wussten nicht,
wie sehr er Eines war mit allem diesen;
denn Dieses: diese Tiefen, diese Wiesen
und diese Wasser waren sein Gesicht.
O sein Gesicht war diese ganze Weite,
die jetzt noch zu ihm will und um ihn wirbt;
und seine Maske, die nun bang verstirbt,
ist zart und offen wie die Innenseite
von einer Frucht, die an der Luft verdirbt.
Смерть поэта
Покойный в профиль был предметно тот
бескровный на подушечке без кружев
с тех пор как мир, его не обнаружив,
вдали от смыслов неуклюжих
открылся в этот безучастный год.
Тем, кем он был при жизни взят в кольцо,
неведомо его единство с этим;
ведь это: эти дали, воды эти,
не что иное, как его лицо.
Его лицо, как бы из той же дали,
Что вновь к нему, и вкруг него летит;
И маска, та, чей рядом скорбен вид,
Нежнее фрукта, что мы вдоль срезали,
На сквозняке подсохшая, лежит.