– А поехали, братец пушной, – говорит он, – домой:
Там тепло… Правда, часто на ужин – лишь хлеб с молочишком.
Но ведь ты, – по глазам вижу, – верно, бывалый парнишка.
Даст Бог – выживем: не привыкать, не впервой!..
И своей накрывает ладонью, пропахшей травой табаком,
Согревая мне лапки, подстывшие на тротуарной брусчатке.
И становится страшная жизнь вдруг простой и понятной,
И как будто я с ним, таким жарким, огромным, с рожденья знаком…
Он меня – прямо к штуке, что где-то внутри в нём стучит.
Мама мне говорила: у нас она тоже присутствует, и называется сердцем,
Что, пока это бьется, об нас кто-то может немножко согреться:
Видно, есть и у них, у двуногих, нелепых и странных на вид…
Я включаю тихонько мурчалку под старым – из драпа – пальто.
Он смеётся: – Смотри-ка, теперь у меня есть домашний моторчик! –
И всё гладит мне ушки морщинистой кожаной горстью,
Как не гладил меня никогда в этом мире доселе никто…
Закрываю глаза: убаюканный, вдруг отогретый, живой,
Вижу братьев с сестренкой, бегущих на радугу, – прочь из сырого подвала…
Я уже никого-ничего не боюсь, моя милая, нежная мама:
У меня – человек, очень добрый… Мы едем с ним вместе домой.