Эта река была другой,
особенно в ночи туманной
в невидимой борьбе с тайгой,
с костром на полосе песчаной.
Она была хозяйкой мест
на сотни диких километров,
и даже пояс Братской ГЭС
и мощные как стены кедры
ее стреножить не могли,
и силы лошадей несметных
скакали пеной и текли
и были главной мест приметой;
и всем давали сигнал точный,
что и зимой, и летом жарким
река останется источник
и жизни, и событий ярких…
Но то ли годы, то ли лень
в её искусственных заливах
совсем не ту бросают тень
на волны, в берега игриво
еще плескающих дугой —
то ржавой пеной, то белесой.
Широкого как море плеса
гладь, увы, кажется другой.
Как будто что-то стало уже.
Как будто страсть уже не та.
И не сказать, что стало хуже
или исчезла красота.
Но на скале, нависшей страшно
над старым руслом Ангары,
мне не тревожно, не опасно,
и тучи гнусной мошкары
не отвлекают от печальной
догадки, что теперь река
с ее былою триумфальной
мощью в плену у маяка,
распределяющего струи
реки, в упряжке берегов.
Она зависит от даров
теперь того, кто марширует
вдоль Ангары к живому сердцу
пилой изъеденной тайги
в защитных сетках, в прочных берцах.
Железный след его ноги
уже впечатался угрозой
в веревки любопытных троп…
Ах Ангара, стихи и проза,
дай бог, спасут твой щит чащоб
и перекатный твой галоп,
и тень растерянной березы.