А много ли надо бедняге?
Вы шутите! Несколько слов,
но только вот так, на бумаге!
Письмо, словно вызревший плод,
и сладко, и сочно, и терпко,
и соком стечёт по губам,
а может, как блеск фейерверка,
шальная салютов пальба,
а может…
Не может. Забыли.
И Ваша жестокость права –
на землю просыпались пылью
истёртые в прах жернова.
Часы для потехи иссякли,
а делу немеренный срок.
И Вы утомились, не так ли,
творить ежедневно добро.
И холодность Ваша, конечно,
оправдана тысячью правд.
Спасая от ночи кромешной,
тихонько шепнёте – «Пора!
Пора, беспокойная птица,
уймись, это, право, смешно –
ты долго намерена биться
в закрытое на ночь окно?
Все стёкла помечены кровью,
а толку? Да нет ни на грош.
Твой стих и коряв, и нескромен,
и нуден, как медленный дождь.
Любовь? Ты о чём, дорогая?
Потехи закончился час.
Ушёл твой возлюбленный гаер,
остыл твой жасминовый чай,
в саду отцвели хризантемы,
до времени, прямо весной.
Заезжены старые темы
в твоём чёрно-белом кино.
Вороны и марионетки,
Алисы и их зеркала,
твои Кукловоды, монетки,
скатившиеся со стола,
и Карл уносящий кораллы,
и Клара, и старый кларнет…
довольно уже. Наигралась.
И тем незаезженных нет.
Вот, разве что, иезуиты…
Пожалуй. Попробуй про них.»
Шелками и бисером шитый,
под утро случается стих.